Тлеющий уголек

– Йоу, йоу, йоу. Как дела?
– он пьян, хотя сейчас только обед.

– Тебе нужно приехать домой, - требую я.- Сейчас. У мамы один из её кризисов, а разговаривать она хочет только с тобой.

–  Что? - он вдруг звучит трезво.

– Она заперлась в...
– я затихаю, входя в ее комнату. Дверь в ванную открыта.
– Йен, просто приезжай сейчас. И заставь кого-то трезвого отвезти тебя.

– Хорошо, - говорит он, измотано.
– Я скоро буду.

Я вешаю трубку, кидаю телефон на кровать и захожу в ванную. Белая плитка покрыта осколками стекла, а раковина и зеркало в пятнах крови. Душевая занавеска сорвана с рейки и таблетки разбросаны внутри ванны.

– Мам.
– я иду обратно в спальню и заглядываю под кровать.
– Йен в пути, и он просил сказать тебе, что все хорошо, и чтобы ты поговорила со мной. – я подхожу к двери шкафа и открываю его.
– Мам?

– Я не там, - её леденящий душу голос раздается над моим плечом.

Я оборачиваюсь и прижимаю руку к сердцу, семеня назад:

– Ты напугала меня.

Она стоит в дверном проеме с ножницами в руке. Знак Х на ее лбу заливает кровью глаза, и передняя часть ее рубашки забрызгана кровью.

– Для всех плохо находиться рядом с тобой.
– её глаза бесчувственны, будто она оторвана от реальности. Кровь сочится из ее запястий, когда она поднимает ножницы над головой.
– Ты убийца! Копы так считают! И бабушка так считала, хотя она не могла мыслить разумно. Но ты все равно сделала это.

Я держу руки перед собой и медленно пячусь назад, подбираясь к телефону:

– Мама, сколько таблеток ты приняла?

– Достаточно, чтобы ушла боль - он сказал, что я должна была, - она входит в комнату, затем останавливается, наклоняясь назад, будто кто-то шепчет ей на ухо.
– Да, знаю, но она не...Хорошо, я постараюсь.
– она переводит на меня свой бездушный взгляд.
– Эмбер, моё милое дитя, почему ты вообще должна была родиться? Йен был нормальным, и твой отец и я были счастливы, что его расстройство не передалось ему. Но потом появилась ты, и мы увидели это в твоих глазах. Как ты разговаривала с пустотой и нашептывала секреты растениям, забирая их жизненные силы.

– Я...
–  она знает обо мне?
– Мам, о чем ты говоришь?
– я продолжаю нащупывать вокруг себя телефон.
– И у отца не было шизофрении, просто все так думали.

– Я говорю не о шизофрении!
– кричит она, у нее покраснело лицо и вздулись вены.
– Я говорю о проклятии, лежащем на тебе.

Мои пальцы коснулись края телефона.

– Мама, просто успокойся...

Она бросается на меня с ножницами. Я прыгаю на кровать и несусь в ванную, но она обегает вокруг кровати и хватает меня за ноги, опрокидывая меня. Я падаю на спину, она поднимает руки и погружает ножницы в мою грудь.

– Мама...
– река крови течет из моей груди, и я хватаю воздух.

Она наклоняется ко мне и выжидающе смотрит, будто сейчас произойдет какое-то чудо.

– Мне жаль, мой сладкий ребенок, но он заставил меня сделать это. Смерть более убедительна, чем разум, - она гладит мои волосы.

Кровь заливает мне горло и вытекает из моего рта, когда я выдергиваю ножницы из груди.

– Мама...

Она кладет руку мне на сердце.

– Давай, возьми её. Я знаю, ты можешь. Ты сделала это со своей бабушкой.

Кровь продолжает течь из раны на груди и, словно река, бежит по её руке. Я смотрю ей в глаза, удивляясь, это действительно она или ночью её разум окончательно покинул ее.

Бум, бум, бум, бум. Мое сердце поет смертельную песню.

– Бери, Эмбер, - просит она с широко открытыми глазами.
– Пока не поздно.

Мои глаза закрываются, когда сердце допевает последнюю песню, мои вены пусты, а легкие сжимаются. Я позволяю себе уплыть в сон - или в смерть, когда ощущаю чужое присутствие в комнате и с трудом поднимаю веки.

Мрачный Жнец поджидает за мамой, его темные глаза скрываются под капюшоном. Он что-то шепчет ей на ухо, а затем отступает назад.

– Пора, - говорит она, протянув ко мне руку.
– Пожалуйста, Эмми. Пора. Песчинки закончились и мои песочные часы пусты.

– Бери, Эмбер, - искушает Мрачный Жнец с раздражающей ухмылкой.
– Возьми ее жизнь.

Я ощущаю грохот ее сердечного приступа с молчанием моего. Её кровь смешивается в моих жилах и наполняет легкие. Я задыхаюсь и в ужасе наблюдаю, как ее кожа сморщивается, и она становится в два раза старше.

– Мамочка, - я сбрасываю руку с ее груди, и она падает на пол. Я нависаю над ней, проверяя ее пульс. Она выглядит такой старой и немощной... такой... безжизненной.

Жнец наблюдает за мной из угла комнаты, прислонившись к стене, и выглядит довольным.

Я бросаю в него ботинком:

– Я ненавижу тебя! Ты разрушил мою чертову жизнь!

– Какого черта?
– говорит кто-то позади меня.

 Я оборачиваюсь, Йен стоит прямо за мной. Его глаза широко открыты и наполнены беспомощностью, когда он смотрит на нашу мать, лежащую мертвой на полу.

Смех Мрачного Жнеца эхом стучит в моей голове, проникая сквозь стены комнаты.

– Вызови чертову скорую!
– ору я на Йена, и начинаю делать искусственное дыхание маме, нажимая на ее грудь, умоляя ее сердце биться вновь.

Он удивленно моргает и быстро достает телефон из кармана. Слезы льются из моих глаз, в то время как я нажимаю на её грудь и выдыхаю в нее воздух. Я продолжаю делать это, пока не приходят парамедики и не забирают ее. Но даже когда они катят ее на носилках, она продолжает дышать самостоятельно. И она все еще такая старая.

Они погрузили ее в машину и с мигалками рванули в больницу. Мы с Йеном садимся в его машину, и он дает мне свою куртку. Я надеваю ее и прикрываю кровь на своей рубашке. Но я не могу скрыть кровь на своих руках.

И так будет всегда.

Глава 17

Мы с Йеном вернулись домой позже той же ночью, когда маму стабилизировали и накачали успокоительным. Она приняла повышенную дозу лекарств, плюс в её организме были найдены следы наркотиков и алкоголя. К тому моменту, как врачи помогли ей дышать, внезапное старение прекратилось. Но осталось несколько лишних морщинок вокруг глаз и немного больше седины в ее волосах.