Точка опоры

– Отдохнул немножко...

– Отдыхать он не умеет. Доказательство - эта рукопись. А важно то, что Плеханов увидел, какие люди составляют костяк нашей партии.

Через день Владимир Ильич проводил Бабушкина на вокзал. Крепко пожимая руку, задержал на нем жаркий взгляд.

– До скорого свидания! Надеюсь, будущей весной. Здесь же, в Европе.

Он не сомневался, что Иван Васильевич сумеет войти в Питерский комитет и приедет делегатом на Второй съезд партии.

Но жестокая, труднейшая судьба российского революционера сложилась иначе. Им не доведется больше вот так же горячо пожимать руки и смотреть в глаза друг другу.

Иван Васильевич изведает и суровые морозы Верхоянска, и радость вооруженного восстания, и восторг коротких дней торжества Читинского Совета рабочих, солдатских и казачьих депутатов. В январе 1908 года он повезет в поезде из Читы в Иркутск оружие восставшим рабочим и на станции Мысовая под именем Неизвестного погибнет от залпов карательной экспедиции барона Меллер-Закомельского.

Пройдут годы, и Владимир Ильич, узнав о его кончине, в некрологе назовет этого, казалось несокрушимого, борца за дело революции крупным партийным работником, народным героем и гордостью партии.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Горький сидел на мягком пуфе посреди гостиной Желябужских. Мария Федоровна, как гример, обошла вокруг него и попыталась надеть рыжеватый парик, принесенный из театра. Парик оказался тесен и не прикрывал волос на затылке. Мария Федоровна взяла ножницы и лязгнула ими возле самой головы. Только шутливо. Разве могла бы у нее подняться рука на его волосы? Отбросила тесный парик на стол.

– Нет, при вашей известности так нельзя. Вы не представляете себе, сколько в Москве филеров. Больше, чем собак!

Волнуясь, только теперь вспомнила, что встреча Горького с агентами "Искры" назначена в квартире дантистки, а вспомнив, обрадовалась:

– Все же очень просто себе представить: у вас болят зубы. Из-за этой окаянной зубной боли вы будто бы несколько ночей не спали, не могли ничего есть, у вас ввалились глаза. Я могу положить грим, синеву под глазами.

– Не надо. Актера из меня не получится.

– Вы же такой приметный. Я боюсь за вас...

– Мария Федоровна!
– Горький поймал ее горячую руку, поцеловал. Голубушка, милая! Я не из трусливых. И к бегункам за спиной привык.

– Теперь, накануне премьеры... Нет, нет, предпримем все предосторожности. И вы туда не должны привести "хвоста". Потому я и посылала за каретой... Я так волнуюсь, без провожатого не отпущу. Если бы не спектакль, сама бы проводила до квартиры и подождала бы в карете.

Горький вскинул на нее глаза:

– И не побоялись бы?..

– Чего? Что люди скажут?.. Ну, вы меня еще совсем не знаете... Я же, - задорно хохотнула, - сопровождала бы больного...

Мария Федоровна принесла из будуара ваты и теплый платок, повязала Горькому щеку.

– Вот так и поедете. И на обратную дорогу попросите повязать. Вспомнила его широкополую шляпу, что висела в передней.
– В вашей шляпе рискованно...

Вернулся провожатый, сказал, что карета у подъезда.

Мария Федоровна попросила у него шляпу.

– Немножко тесновата. Ну и голова же у вас, Алексей Максимович! Помяла шляпу в руках, надела набекрень.
– Больному можно так. А вам, повернулась к провожатому, - Захар одолжит свой картуз.

Накинув шаль на плечи, проводила до передней.

– А оттуда прямо в театр, - попросила Горького.
– А то буду волноваться...

У нее вмиг озябли руки. Закутывая их уголками шали, она скрылась за тяжелой бархатной портьерой.

...В первый же день после приезда в Москву Вера Васильевна Кожевникова направилась в Проточный переулок. Позвонила у дверей с медной табличкой "Серебряковы". Открыла сама Анна Егоровна, нарядная, недавно завитая.

– Борис просил вам кланяться, - сказала Вера, назвав одну из кличек Виктора Носкова.

– Да?!
– обрадованно переспросила Анна Егоровна.
– Как здравствует наш путешественник?

– Катается на яхте по Цюрихскому озеру.

Все сказано так, как было условлено.

– Входите, душа моя!
– Анна Егоровна широко распахнула дверь.
– Рада доброй весточке!

– И еще просил кланяться Колумб, - сказала Вера об Исааке Лалаянце.

– Вдвойне радостно! А мне не удалось повидать его после побега. И где же его фрегат?

– Бросил якорь в Женеве!

– Молодец! Ни тюремные стены, ни ссылка не в силах удержать наших героев!

Серебрякова взяла гостью за руки, как давнюю приятельницу, о которой соскучилась.

– Проходи, милочка моя, в комнату. У меня как раз самовар вскипел. Чайку попьем, поговорим... У тебя есть ли где голову приклонить, отдохнуть с дороги? У надежных ли людей?

– У вполне надежных, - ответила Вера, но по конспиративной привычке даже Анне Егоровне адреса не назвала.

Подвинув гостье чашку чая, изящную плетеную хлебницу, масло и вазочку с вишневым вареньем, Серебрякова принялась расспрашивать об Ульяновых как об общих знакомых. Кожевникова, назвавшаяся - по паспорту - Юлией Николаевной Лепешинской, сказала, что в Лондоне им живется лучше и безопаснее, чем в Мюнхене.

– Я об Аннушке соскучилась!
– сказала Серебрякова, прижимая руку к пышной груди.
– Словно целый век не видалась. Раньше-то она бывала у меня частой гостьей. Здорова ли? Смогла ли отдохнуть летом?

Не подозревая ничего недоброго в таких дотошных расспросах, Вера рассказала и об отдыхе Ульяновых в Бретани, и о том, что Елизарова с матерью должна была вернуться в Россию, и что Владимир Ильич волнуется, удалось ли им благополучно миновать пограничный пункт. Анна Егоровна сделала вид, что все принимает близко к сердцу, и обещала через надежных людей навести справки о Марии Александровне и Анне Ильиничне. Потом принялась упрекать: плохо работают транспортеры - москвичи все лето не видели ни "Искры", ни "Зари" и о брошюре Ленина "Что делать?" знают только понаслышке. Москва буквально голодает без искровской литературы. Пусть гостья напишет об этом, поторопит. Пусть скорее отправляют сюда транспорт.

Вера спросила, как ей отыскать Старуху.

– Ох!
– Анна Егоровна скорбно закатила глаза.
– Наша прежняя Старуха уже коротает дни в Сибири, а к молодой я сама еще не знаю путей. Но все разведаю и денька через два скажу тебе, милочка моя, - погладила руку гостьи потной ладонью, - как найти новую Старуху. Я понимаю, как это важно для "Искры", - им же там нужно все знать о своих соратниках, товарищах по святому делу.

Последние слова Вере показались слащавыми, но она была склонна извинить это заботливой собеседнице, так участливо встречающей посланцев "Искры". Не зря Носков дал явку к ней, уж у него-то глаз острый и наметанный, он не ошибается в людях.