Точка опоры

– Виктор Константинович дал бы о себе знать...

– Завтра же напиши на Кавказ. Есть один адрес. Пусть справятся о нем у всех, кто может его знать.

5

Проснулись рано, как, бывало, летом в Шушенском. Для умывания сливали друг другу воду на руки. Долго разговаривали. Вспомнили даже охоту в сибирских лесах. Теперь не до охоты. И ружье продано.

Причесываясь, Надежда собрала волосы на затылке в тугой узел. Позавтракали опять тем же печеньем, и Владимир пошел к Ритмейеру узнать не приютит ли их на время, пока не найдут квартиру, кто-нибудь из рабочих социал-демократов, где можно обоим вот так же пожить без прописки. Перед уходом из заветной папки, завязанной на тесемочки, достал семь листков разной длины и ширины, исписанных его торопливым мелким почерком. Первый хрустящий листок был фирменным - для писем из цюрихского Гранд-Кафе. Подал жене:

– Это написано для тебя. Под свежим впечатлением. Читай.

– То самое? Я поняла намеки в одном из твоих писем. О неладах с Плехановым?

– Да. Ты знаешь, как я с юности привык высоко ценить его! Как бесконечно уважал!.. Да ты тут обо всем прочтешь...

Надежда взглянула на заглавие "Как чуть не потухла "Искра"?", и у нее пробежал холодок по сердцу: "Сколько Володя пережил! И один. Без близких. Правда, Анюта приезжала к нему в Женеву..."

Оставшись одна, начала читать. Владимир писал сначала о Цюрихе, где Аксельрод встретил его с распростертыми объятиями. Два дня прошли в задушевной беседе. Однако без особой пользы. Павел Борисович любезно разговаривал о том о сем, но менее всего о деле. Как видно, не решался. Заметно тянул в сторону Плеханова, хотя порой льстил, что задуманное гостем предприятие для них - возрождение, что теперь и они получат возможность выступать против крайностей Георгия Валентиновича, но тут же принимался убеждать, что необходимо обосноваться в Женеве. Под крылом у Плеханова!

Из Цюриха Владимир отправился в Женеву. Там Потресов, прибывший раньше, предупредил, что Плеханов страшно подозрителен, мнителен, всегда считает себя донельзя правым, держится раздраженно, и с ним надо разговор вести осторожно, чтобы избежать его пылких реплик.

"Ничего себе предупрежденьице!
– отметила Надежда.
– И Володя, как видно, сразу сделал вывод: предпочел Мюнхен".

Читать дальше помешала Анна Ильинична. Она пришла пораньше, чтобы поговорить с Надеждой наедине. Но не успела - вошел Мартов.

– Извините, - слегка шаркнул ногой.
– Я, кажется, помешал.

– Ну что вы?
– Надежда положила листки на стол.
– Рада видеть...

Здороваясь, заметил листки:

– "Как чуть не потухла "Искра"?" Могу подтвердить: была такая угроза.
– Закурив, взмахнул длинной нервной рукой с дымящейся сигаретой. Правда, все происходило задолго до моего приезда. Всю эту "историю" я знаю со слов Арсеньева. Потресова, - пояснил он.
– И удивляюсь выдержке Ильича. Я бы не мог вести переговоры с таким спокойствием.

– Хорошенькое спокойствие - брата довели до жестокой бессонницы! Анна Ильинична перевела взгляд на Надежду.
– Представь себе, Володя был совершенно неузнаваем. Исхудал от волнения. Даже послал телеграмму, чтобы остановили машину, на которой печаталось сообщение о готовящемся издании "Искры". Временами ему казалось: все потеряно.

– И он, и Арсеньев были готовы отказаться от дальнейших переговоров с группой "Освобождение труда", - сказал Мартов.

– С Плехановым, - уточнила Анна Ильинична, сверкнув глазами.

– Чудовищно!
– покрутила головой Надежда.
– Володя, ты знаешь, всегда относился к Георгию Валентиновичу с такой, я бы сказала, любовью.

– Мы все к нему так относились, - подчеркнул Мартов.
– И разрыв был бы весьма чувствительным ударом по всему движению. Рухнули бы планы. Пришлось бы возвращаться ни с чем... Ну, не буду мешать.

Выхватив из кармана свежие немецкие газеты, одну подал Анне Ильиничне, с другой сел на подоконник.

– Дочитывай, Наденька, - сказала Анюта и тоже углубилась в газету.

"Я старался соблюдать осторожность, обходя "больные" пункты, - читала Надежда, - но это постоянное держание себя настороже не могло, конечно, не отражаться крайне тяжело на настроении. От времени до времени бывали и маленькие "трения" в виде пылких реплик Г. В. на всякое замечаньице... Г. В. проявлял всегда абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы и притом неискренность, именно неискренность... Г. В. надулся и озлобился... сидел молча, чернее тучи".

Что же так озлобило высокомерного Плеханова? Надежда перевертывала страницу за страницей, возвращалась к отдельным строчкам, и перед ней возникали - одна за другой - картины взволнованных переговоров, затянувшихся чуть ли не на целую неделю. Плеханов ждал, что его с поклоном попросят в о л о д е т ь журналом и газетой, властвовать неограниченно. Все остальные будут при нем в роли мальчиков на побегушках. Он будет заказывать статьи и править их по своему усмотрению. Но к нему приехали не на поклон, заговорили о совместной работе, о полном равенстве, о соредакторстве шести человек. Плеханов сначала закапризничал: он, дескать, предпочтет остаться просто сотрудником, потом припугнул, что он не будет сидеть сложа руки и вступит в какое-либо иное предприятие.

"Мою "влюбленность" в Плеханова, - продолжала читать Надежда, - тоже как рукой сняло, и мне было обидно и горько до невероятной степени. Никогда, никогда в моей жизни я не относился ни к одному человеку с таким искренним уважением и почтением, veneration*, ни перед кем я не держал себя с таким "смирением" - и никогда не испытывал такого грубого "пинка". А на деле вышло именно так, что мы получили пинок: нас припугнули, как детей, припугнули тем, что взрослые нас покинут и оставят одних, и, когда мы струсили (какой позор!), нас с невероятной бесцеремонностью отодвинули".

_______________

* Благоговением (англ.).

Во время одной из встреч Вера Засулич в угоду надменности Плеханова раболепно предложила: "Ну, пускай у Георгия Валентиновича будет два голоса". Тот преобразился, принялся распределять отделы и статьи: то одному, это - другому. И тоном редактора, не допускающего возражений. И опять пришлось расстаться до утра. Плеханов вышел из комнаты, скрестив руки на груди. Аксельрод горько качал косматой головой. Вера Ивановна курила сигарету за сигаретой и в отчаянии ломала стиснутые пальцы. Потресов совершенно серьезно опасался, как бы она в атмосфере такой нравственной бани не покончила с собой... Но она побежала уговаривать своего кумира...

– Ну и как же теперь?
– спросила Надежда Константиновна Мартова, перевертывая последний листок.

– Полностью шестерка еще не собиралась, - ответил тот и покрутил в воздухе тонким указательным пальцем.
– Потресов лечится в Швейцарии. Плеханов шлет письменные замечания. Вера - милый человек, но, прямо скажу, не журналистка: ей недостает оперативности. Работаем мы вдвоем. Вы скоро убедитесь в этом.

Вернулся Владимир Ильич. Анна Ильинична встала, возвратила Мартову газету, невестку поцеловала в висок:

– Приходи ко мне в пансион.
– Назвала адрес.
– Тут недалеко. Ладно? Володя, - кивнула брату, - надеюсь, найдет время проводить тебя. Уж там-то мы с тобой наговоримся.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

– Слепов, на выход! На допрос.

– Господи!.. Да когда же это кончится?
– Феофил Алексеевич, невысокий, курносый, с проплешиной на круглой, как арбуз, голове, истово перекрестился.
– Спаси и помилуй...

В коридоре спросил надзирателя:

– Скажи, почтенный, опять к самому Зубатову? Ради бога...