Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849

XLIII

Я тотчас встал. «А страшно мне с сестрицей Оставить вас»… — «Не бойтесь… я сильней»… — «Эге! такой решительной девицей Я вас не знал… но вы в любви моей Не сомневайтесь, ангелочек». Птицей Я полетел домой… и у дверей Я попадью таким окинул взглядом, Что, верно, жизнь ей показалась адом.

XLIV

Как человек, который «взнес повинность», Я спал, как спит наевшийся порок И как не спит голодная невинность. Довольно… может быть, я вас увлек На миг — и вам понравилась «картинность» Рассказа — но пора… с усталых ног Сбиваю пыль: дошел я до развязки Моей весьма не многосложной сказки.

XLV

Что ж сделалось с попом и с попадьею? Да ничего. А Саша, господа, Вступила в брак с чиновником. Зимою Я был у них… обедал — точно, да. Она слывет прекраснейшей женою И недурна… толстеет — вот беда! Живут они на Воскресенской, в пятом Этаже, в нумере пятьсот двадцатом.

Филиппо Стродзи

В отчизне Данта, древней, знаменитой ^* , В тот самый век, когда монах немецкий ^* Противу папы смело восставал, Жил честный гражданин, Филиппо Стродзи. Он был богат и знатен; торговал Со всей Европой, заседал в судах И вел за дело правое войну С соседями: не раз ему вверяла Свою судьбу тосканская столица. ^* И был он справедлив, и прост, и кроток; Не соблазнял, но покорял умом Противников… и зависти враждебной, Тревожной злобы, низкого коварства Не ведал прямодушный человек. В нем древний римлянин воскрес; во всех Его делах, и в поступи, во взорах, В обдуманной медлительности речи Дышало благородное сознанье — Сознанье государственного мужа. Не позволял он называть себя Почетными названьями; льстецам Он говорил: «Меня зовут Филиппом, Я сын купца». Любовью беспредельной Любил он родину, любил свободу, И, верный строгой мудрости Зенона, ^* Ни смерти не боялся, ни безумно Не радовался жизни, но бесчестно, Но в рабстве жить не мог и не хотел. И вот, когда семейство Медичисов, ^* Людей честолюбивых, пышных, умных, Уже давно любимое народом (Со времени великого Козьмы) ^* , Достигло власти наконец; когда Сам император — Пятый Карл ^* — родную Дочь отдал Александру Медичису, И, сильный силой царственного тестя, Законы нагло начал попирать Безумный Александр — восстал Филипп И с жалобой не дерзкой, но достойной Свободного народа, к венценосцу Прибег. Но Карл остался непреклонным — Цари друг другу все сродни. Тогда Филиппо Стродзи, видя, что народ Молчит и терпит, и страшась привычки Разврата рабства — худшего разврата, — Рукою Лоренцина погубил ^* Надменного владыку. Но минула Та славная, великая пора, Когда цвели свободные народы В Италии, божественной стране, И не пугались мысли безначалья, Как дети малолетные… Напрасно Освободил Филипп родную землю — Явился новый, грозный притеснитель ^* , Другой Козьма. Филипп собрал дружину, Друзей нашел и преданных и смелых, Но полководцем не был он искусным… Надеялся на правоту, на доблесть И верил обещаньям и словам Не как ребенок легковерный — нет! Как человек, быть может, слишком честный… Его разбили, взяли в плен. Октавий ^* Разбил же Брута некогда. Как муху Паук, медлительно терзал Филиппа Лукавый победитель. Вот однажды Сидел несчастный после тяжкой пытки Перед окном и радовался втайне: Он выдержал неслыханные муки И никого не выдал палачам. Сквозь черную решетку падал ровный Широкий луч на бледное лицо, На рубище кровавое, на раны Страдальца. Слышался вдали беспечный, Веселый говор праздного народа… В окошко мухи быстро залетали, И с вышины томительно далекой Прозрачной, светлой веяло весной. С усильем поднял голову Филиппо: И вспомнил он любимую жену ^* , Детей-сироток — собственное детство… И молодость, и первые желанья, И первые полезные дела, И всю простую, праведную жизнь Свою тогда припомнил он. И вот Куда попал он наконец! Надеждам Напрасным он не предавался… Казнь, Мучительная казнь его ждала… Сомненье Невыразимо горькое внезапно Наполнило возвышенную душу Филиппа; сердце в нем отяжелело, И выступили слезы на глаза. Молиться захотел он, возмутилось В нем чувство справедливости… безмолвно Израненные, скованные руки Он поднял, показал их молча небу, И без негодованья, с бесконечной Печалью произнес он: где же правда? И ропотом угрюмым отозвался Филиппу низкий свод его тюрьмы… Но долго бы пришлось еще терзаться Филиппу, если б старый, честный сторож, Достойный понимать его величье, Однажды, после выхода судьи, Не положил бы молча на пороге Кинжала… Понял сторожа Филипп, — И так же молча, медленным поклоном Благодарил заботливого друга. Но прежде чем себе нанес он рану ^* Смертельную, на каменной стене Кинжалом стих латинской эпопеи Он начертал: «Когда-нибудь восстанет ^* Из праха нашего желанный мститель!» Последняя, напрасная надежда! Филиппов сын погиб в земле чужой — ^* На службе короля чужого; внук Филиппа заживо был кинут в море ^* , И род его пресекся, Медичисы Владели долго родиной Филиппа, Охотно покорялись им потомки Филипповых сограждан и друзей… О наша матерь — вечная земля! Ты поглощаешь так же равнодушно И пот, и слезы, кровь детей твоих, Пролитую за праведное дело, Как утренние капельки росы! И ты, живой, подвижный, звучный воздух, Ты так же переносишь равнодушно Последний вздох, последние молитвы, Последние предсмертные проклятья, Как песенку пастушки молодой… А ты, неблагодарная толпа, Ты забываешь так же беззаботно Людей, погибших честно за тебя, Как позабудут и твои потомки Твои немые, тяжкие страданья, Твои нетерпеливые волненья И все победы громкие твои! Блажен же тот, кому судьба смеется! Блажен, кто счастлив, силен и не прав!!! Дверь отворилась… и вошел Козьма…

Графиня Донато Начало поэмы

I

Был светлый летний день, когда с охоты знойной В свой замок, вдоль реки широкой и спокойной, Графиня ехала. Сверкал зеленый луг Заманчиво… но ей всё надоело вдруг — Всё: резкий звук рогов в излучинах долины, И сокола полет, и цапли жалкий стон, Стальных бубенчиков нетерпеливый звон, И лесом вековым покрытые вершины, И солнца смелый блеск, и шелест ветерка… Могучий серый конь походкой горделивой Под нею выступал, подбрасывая гривой, И умной головой помахивал слегка… Графиня ехала, не поднимая взора, — Под золотом парчи не шевельнется шпора, Скатилась на седло усталая рука.

II

Читатель! мы теперь в Италии с тобой, В то время славное, когда владыки Рима ^* Готовили венец творцу Ерусалима, Венец, похищенный завистливой судьбой; Когда, в виду дворцов высоких и надменных, В виду озер и рек прозрачно голубых, Под бесконечный плеск фонтанов отдаленных, В садах таинственных, и темных, и немых, Гуляли женщины веселыми роями И тихо слушали, склонившись головами, Рассказы о делах и чудесах былых… Когда замолкли вдруг военные тревоги — И мира древнего пленительные боги Являлись радостно на вдохновенный зов Влюбленных юношей и пламенных певцов.

III

Графиня ехала… Вдали, полузакрытый Густою зеленью и солнечным лучом, Как будто золотом расплавленным облитый, Встает ее дворец. За ней на вороном Тяжелом жеребце — покрытого плащом Мужчину видим мы. Чета собак проворных Теснится к лошади. Среди рабов покорных Идет сокольничий, суровый и седой; Но птицы резвые напрасно бьют крылами… Красивый, стройный паж поспешными шагами Бежит у стремени графини молодой. Под шапкой бархатной, надвинутой на брови, Его глаза блестят; колышутся слегка На шее локоны; румянцем юной крови На солнце весело горит его щека.

IV

Графиня ехала… А в замке под окном Стоял ее супруг и, прислонясь лицом К холодному стеклу, глядел на луг широкий. И был то человек упорный и глубокий; Слывя задумчивым, всё наблюдал кругом, Не требуя любви, ни от кого совета И помощи не ждал, чуждался лишних слов; Но светлый взор его, исполненный привета, Умел обманывать, умел ласкать врагов. И был он окружен послушными слугами, Друзей удерживал обильными дарами, И гневного лица его не знал никто. Донато не спешил и в мести… но зато Во тьме его души созревшие решенья Напрасно никогда не ждали исполненья…

Прозаические наброски

<Набросок автобиографии>

Мне 17 лет было тому с неделю. ^* Я хочу написать всё, что я знаю о себе, — всю мою жизнь. Для чего я это делаю — две причины. Во-первых, читал недавно ^* «Les Confessions» de J. J. Rousseau [91] . Во мне возродилась мысль написать и свою Исповедь; во-вторых, написав свою жизнь теперь, я не стану трогать этой тетради лет до пятидесяти (если доживу), и тогда мне наверное приятно будет вспомнить, что думал, что я мечтал в то время, когда я писал эти строки. Итак, сделав exordium [92] , необходимое всюду, я начинаю.

91

«Исповедь» Ж. Ж. Руссо (франц.).

92

введение (лат.).

Я родился 1818-го года, 28-го октября, в Орле — от Сергея Н. Тургенева и Варвары Петровны Т., бывшей Л. Про свои ребяческие лета знаю я только то, что я был баловень, — был однако собой дурен — и лет четырех чуть-чуть не умер; что меня тогда воскресило старое венгерское вино и потому, может быть, я люблю вино. Женщина, имевшая обо мне тогда самые нежные попечения, была одна А. И. Л. ^* , которую я, несмотря на многие ее не очень хорошие свойства, люблю до сих пор.

№ 32 Михайла Фиглев

Рост: высокий.

Глаза: карие.

Волосы: белокурые.

Лета: 18.

С умом второстепенным, но довольно проницательным. Впрочем, более природный нежели приобретенный ум. Добр, откровенен и честен; главная слабость: страх de para^itre ridicule [93] . Он не может действовать один, не имея перед глазами образца; впрочем, не хочет чтобы это замечали. Любит женщин вообще; но более для того, чтобы об нем думали как о любезном молодом человеке. Высшая его награда — услышать где-нибудь чтобы его так называли. Впрочем, не старается прослытьлюбезным; он хочет только, чтобы им занимались. Амбиции к первенству нету; он довольствуется вторым местом. Он решительно не гений. C’est un homme plac'e plus haut que la m'ediocrit'e et plus bas que le g'enie [94] . Хороший друг и товарищ; aimant les femmes avec ardeur, incapable de ha"ir [95] . Он будет счастлив. Он никогда не будет иметь довольно гордости идти против мнения света; но он не знаком с ложным стыдом. Une ^ame forte peut le subjuguer facilement; un homme ordinaire mais habile peut se faire suivre par lui [96] Впрочем, благороден до глубины души. Il n’est pas homme `a s’'elever au dessus du malheur; mais aussi le malheur ne l’abattra-t-il pas facilement [97] . Он подвержен предрассудкам своего века. Детей будет воспитывать хорошо; они его будут любить и уважать. К жене будет слишком слаб. Дай бог ему не слишком умную жену! Il aime `a faire croire aux autres qu’il a certaines intrigues; du reste il est assez sobre ce qui regarde les femmes. Il cache mal et sa douleur et sa joie; m^eme je dirais qu’il est plus renferm'e en soi-m^eme dans la douleur [98] . Его еще пленяет блеск мундира; впрочем, если будет служить, будет хороший офицер и хороший начальник. Его всегда будут любить. Религия — более внутренняя, нежели наружная; в этом отношении он первой степени. Il y a des hommes, pour lesquels il sent une m'efiance involontaire; `a d’autres il s’abandonne trop [99] . Он не горяч и не зол; но ему, очевидно, неловко быть с тем, кто ему как-то не понравится. Его характер более веселый — il est enti`erement fait pour cette vie [100] .

93

показаться смешным (франц.).

94

Это человек, стоящий выше посредственности и ниже гения (франц.).

95

пылко любящий женщин, неспособный ненавидеть (франц.).

96

Личность сильная легко может его подчинить; человек обыкновенный, но ловкий может его заставить следовать за собой (франц.).

97

Он не принадлежит к числу людей, способных возвыситься над несчастьем; но и несчастью также не легко его победить (франц.).

98

Он любит внушать другим, что у него есть кое-какие интрижки; в действительности же он довольно скромен с женщинами. Он не умеет скрыть и свою печаль и свою радость; я даже сказал бы, что в своей печали он более замкнут (франц.).

99

Есть люди, к которым он чувствует невольное недоверие; другим он слишком доверяется (франц.).

100

он весь создан для этой жизни (франц.).

Resum'e [101]

Человек второго класса, второго отделения, третьей степени.

Похождения подпоручика Бубнова Роман

Алексею Александровичу Бакунину, потомку Баториев*, ныне недоучившемуся студенту, будущему министру и андреевскому кавалеру в знак уважения и преданности сей посильный труд, плод глубоких размышлений с некоторым родом подобострастья посвящает сочинитель

101

Заключение (франц.).

Подпоручик Бубнов гулял однажды по одной из улиц уездного городка Ч…. Во всю длину этой улицы находилось только 3 дома — 2 направо, 1 налево. Улица эта была без малого с вёрсту. Так как до вечера оставалось часа два, не более, то старые мещанки, хозяйки упомянутых домов, заблаговременно заперли ставни, загнали кур и улеглися спать. Подпоручик Бубнов шел, заложа руки в карманы и предаваясь, по обыкновению, любимым размышлениям — о том, что бы он стал делать, если б он был Наполеоном?

К подпоручику Бубнову совершенно внезапным образом подошел человек небольшого роста — в весьма странной одежде; Бубнов принял было его за помещика Телушкина, только что приехавшего из-за границы; сам он, правда, и не имел чести лично знать г-на Телушкина, но успел уже наслышаться о мудреных и чудных заморских его нарядах… Однако при первом слове незнакомца он совершенно разуверился… Незнакомец, подойдя к подпоручику Бубнову, произнес небрежно и скороговоркою: