Том 1. Стихотворения

<1917?>

Гончарова и Ларионов

Пантум

Восток и нежный и блестящий В себе открыла Гончарова, Величье жизни настоящей У Ларионова сурово. В себе открыла Гончарова Павлиньих красок бред и пенье, У Ларионова сурово Железного огня круженье. Павлиньих красок бред и пенье От Индии до Византии, Железного огня круженье — Вой покоряемой стихии. От Индии до Византии Кто дремлет, если не Россия? Вой покоряемой стихии — Не обновленная ль стихия? Кто дремлет, если не Россия? Кто видит сон Христа и Будды? Не обновленная ль стихия — Снопы лучей и камней груды? Кто видит сон Христа и Будды, Тот стал на сказочные тропы. Снопы лучей и камней груды — О, как хохочут рудокопы! Тот встал на сказочные тропы В персидских, милых миньятюрах. О, как хохочут рудокопы Везде, в полях и шахтах хмурых. В персидских, милых миньятюрах Величье жизни настоящей. Везде, в полях и шахтах хмурых, Восток и нежный и блестящий.

<1917>

Два Адама

Мне странно сочетанье слов — «я сам», Есть внешний, есть и внутренний Адам. Стихи слагая о любви нездешней, За женщиной ухаживает внешний. А внутренний, как враг, следит за ним, Унылой злобою всегда томим. И если внешний хитрыми речами, Улыбкой нежной, нежными очами Сумеет женщину приворожить, То внутренний кричит: «Тому не быть! Не знаешь разве ты, как небо сине, Как веселы широкие пустыни И что другая, дивно полюбя, На ангельских тропинках ждет тебя?» Но если внешнего напрасны речи И женщина с ним избегает встречи, Не хочет ни стихов его, ни глаз — В безумьи внутренний: «Ведь в первый раз Мы повстречали ту, что нас обоих В небесных приютила бы покоях. Ах ты ворона!» Так среди равнин Бредут, бранясь, Пьеро и Арлекин.

<1917?>

«Я, что мог быть лучшей из поэм…»

Я, что мог быть лучшей из поэм, Звонкой скрипкой или розой белою, В этом мире сделался ничем, Вот живу и ничего не делаю. Часто больно мне и трудно мне, Только даже боль моя какая-то, Не ездок на огненном коне, А томленье и пустая маята. Ничего я в жизни не пойму, Лишь шепчу: «Пусть плохо мне приходится, Было хуже Богу моему, И больнее было Богородице».

<1917?>

Ангел боли

Праведны пути твои, царица, По которым ты ведешь меня, Только сердце бьется, словно птица, Страшно мне от синего огня. С той поры, как я еще ребенком, Стоя в церкви, сладко трепетал Перед профилем девичьим, тонким, Пел псалмы, молился и мечтал, И до сей поры, когда во храме Всемогущей памяти моей Светят освященными свечами Столько губ манящих и очей, Не знавал я ни такого гнета, Ни такого сладкого огня, Словно обо мне ты знаешь что-то, Что навек сокрыто от меня. Ты пришла ко мне, как ангел боли, В блеске необорной красоты, Ты дала неволю слаще воли, Смертной скорбью истомила… ты Рассказала о своей печали, Подарила белую сирень, И за то стихи мои звучали, Пели о тебе и ночь и день. Пусть же сердце бьется, словно птица, Пусть уж смерть ко мне нисходит… Ах, Сохрани меня, моя царица, В ослепительных таких цепях.

<1917 или 1917?>

Песенка

Ты одна благоухаешь,   Ты одна; Ты проходишь и сияешь,   Как луна. Вещь, которой ты коснулась,   Вдруг свята, В ней таинственно проснулась   Красота. Неужель не бросит каждый   Всех забот, За тобой со сладкой жаждой   Не пойдет? В небо, чистое, как горе,   Глаз твоих, В пену сказочного моря   Рук твоих? Много женщин есть на свете   И мужчин, Но пришел к заветной мете   Я один.

<1917 или 1918?>

Купанье

Зеленая вода дрожит легко, Трава зеленая по склонам, И молодая девушка в трико Купальном, ласковом, зеленом; И в черном я. Так черен только грех, Зачатый полночью бессонной, А может быть, и зреющий орех В соседней заросли зеленой. Мы вместе плаваем в пруду. Дразня, Она одна уходит в заводь, Увы, она искуснее меня, Я песни петь привык, не плавать! И вот теперь, покинут и угрюм, Барахтаясь в пруду зловонном, Я так грушу, что черный мой костюм Не поспевает за зеленым, Что в тайном заговоре все вокруг, Что солнце светит не звездам, а розам И только в сказках счастлив черный жук, К зеленым сватаясь стрекозам.

<1917 или 1918?>

Рыцарь счастья

Как в этом мире дышится легко! Скажите мне, кто жизнью недоволен, Скажите, кто вздыхает глубоко, Я каждого счастливым сделать волен. Пусть он придет, я расскажу ему Про девушку с зелеными глазами, Про голубую утреннюю тьму, Пронзенную лучами и стихами. Пусть он придет! я должен рассказать, Я должен рассказать опять и снова, Как сладко жить, как сладко побеждать Моря и девушек, врагов и слово. А если все-таки он не поймет, Мою прекрасную не примет веру И будет жаловаться в свой черед На мировую скорбь, на боль — к барьеру!

<1917 или 1918?>

Загробное мщенье

Баллада

Как-то трое изловили На дороге одного И жестоко колотили, Беззащитного, его. С переломанною грудью И с разбитой головой, Он сказал им: «Люди, люди, Что вы сделали со мной? Не страшны ни Бог, ни черти, Но клянусь в мой смертный час Притаясь за дверью смерти, Сторожить я буду вас. Что я сделаю, о Боже, С тем, кто в эту дверь вошел!..» И закинулся прохожий, Захрипел и отошел. Через год один разбойник Умер, и дивился поп, Почему это покойник Все никак не входит в гроб. Весь изогнут, весь скорючен, На лице тоска и страх, Оловянный взор измучен, Капли пота на висках. Два других бледнее стали Стираного полотна. Видно, много есть печали В царстве неземного сна. Протекло четыре года, Умер наконец второй. Ах, не видела природа Дикой мерзости такой! Мертвый глухо выл и хрипло, Ползал по полу, дрожа, На лицо его налипла Мутной сукровицы ржа. Уж и кости обнажались, Смрад стоял — не подступить, Все он выл, и не решались Гроб его заколотить. Третий, чувствуя тревогу Нестерпимую, дрожит И идет молиться Богу В отдаленный тихий скит. Он года хранит молчанье И не ест по сорок Дней, Исполняя обещанье, Спит на ложе из камней. Так он умер, нетревожим; Но никто не смел сказать, Что пред этим чистым ложем Довелось ему видать. Все бледнели и крестились, Повторяли: «Горе нам!» — И в испуге расходились По трущобам и горам. И вокруг скита пустого Терн поднялся и волчцы… Не творите дела злого — Мстят жестоко мертвецы.

1918

Франция («Франция, на лик твой просветленный…»)

Франция, на лик твой просветленный Я еще, еще раз обернусь И как в омут погружусь бездонный В дикую мою, родную Русь. Ты была ей дивною мечтою, Солнцем столько несравненных лет, Но назвать тебя своей сестрою, Вижу, вижу, было ей не след. Только небо в заревых багрянцах Отразило пролитую кровь, Как во всех твоих республиканцах Пробудилось рыцарское вновь. Вышли кто за что: один — чтоб в море Флаг трехцветный вольно пробегал, А другой — за дом на косогоре, Где еще ребенком он играл; Тот — чтоб милой в память их разлуки Принести «Почетный легион», Этот — так себе, почти от скуки, И средь них отважнейшим был он! Мы сбирались там, поклоны клали, Ангелы нам пели с высоты, А бежали — женщин обижали, Пропивали ружья и кресты. Ты прости нам, смрадным и незрячим, До конца униженным прости! Мы лежим на гноище и плачем, Не желая Божьего пути. В каждом, словно саблей исполина, Надвое душа рассечена. В каждом дьявольская половина Радуется, что она сильна. Вот ты кличешь: «Где сестра Россия, Где она, любимая всегда?» Посмотри наверх: в созвездьи Змия Загорелась новая звезда.

<1918>

«Среди бесчисленных светил…»

Среди бесчисленных светил Я вольно выбрал мир наш строгий И в этом мире полюбил Одни веселые дороги. Когда внезапная тоска Мне тайно в душу проберется, Я вглядываюсь в облака, Пока душа не улыбнется. И если мне порою сон О милой родине приснится, Я непритворно удивлен, Что сердце начинает биться. Ведь это было так давно И где-то там, за небесами, Куда мне плыть — не все ль равно, И под какими парусами?

<1918>

Приглашение в путешествие

Уедем, бросим край докучный И каменные города, Где Вам и холодно, и скучно, И даже страшно иногда. Нежней цветы и звезды ярче В стране, где светит Южный Крест, В стране богатой, словно ларчик Для очарованных невест. Мы дом построим выше ели, Мы камнем выложим углы И красным деревом панели, А палисандровым полы. И средь разбросанных тропинок В огромном розовом саду Мерцанье будет пестрых спинок Жуков, похожих на звезду. Уедем! Разве Вам не надо В тот час, как солнце поднялось, Услышать страшные баллады, Рассказы абиссинских роз: О древних сказочных царицах, О львах в короне из цветов, О черных ангелах, о птицах, Что гнезда вьют средь облаков. Найдем мы старого араба, Читающего нараспев Стих про Рустема и Зораба Или про занзибарских дев. Когда же нам наскучат сказки, Двенадцать стройных негритят Закружатся пред нами в пляске И отдохнуть не захотят. И будут приезжать к нам в гости, Когда весной пойдут дожди, В уборах из слоновой кости Великолепные вожди. В горах, где весело, где ветры Кричат, рубить я стану лес, Смолою пахнущие кедры, Платан, встающий до небес. Я буду изменять движенье Рек, льющихся по крутизне, Указывая им служенье, Угодное отныне мне. А Вы, Вы будете с цветами, И я Вам подарю газель С такими нежными глазами, Что кажется, поет свирель; Иль птицу райскую, что краше И огненных зарниц, и роз, Порхать над темно-русой Вашей Чудесной шапочкой волос. Когда же Смерть, грустя немного, Скользя по роковой меже, Войдет и станет у порога, Мы скажем Смерти: «Как, уже?» И, не тоскуя, не мечтая, Пойдем в высокий Божий рай, С улыбкой ясной узнавая Повсюду нам знакомый край.