Том 1. Стихотворения

1911

Лиловый цветок

Вечерние тихи, заклятья, Печаль голубой, темноты, Я вижу не лица, а платья, А может быть, только цветы. Так радует серо-зеленый, Живой и стремительный весь, И, может быть, к счастью, влюбленный В кого-то чужого… не здесь. Но душно мне… Я зачарован; Ковер надо мной, словно сеть; Хочу быть спокойным — взволнован, Смотрю — а хочу не смотреть. Смолкает веселое слово, И ярче пылание щек: То мучит, то нежит лиловый, Томящий и странный цветок.

1911

Освобожденье

Кончено! Дверь распахнулась пред ним, заключенным; Руки не чувствуют холода цепи тяжелой, Грустно расстаться ему с пауком прирученным, С хилым тюремным цветком пичиолой. Жалко тюремщика… (он иногда улыбался Странно-печально)… и друга за тяжким затвором… Или столба, на котором однажды качался Тот, кого люди назвали убийцей и вором… Жалко? Но только как призрак растаяли стены — В темных глазах нетерпенье, восторг и коварство: Солнце пьянит его, солнце вливается в вены, В сердце… Изгнанник идет завоевывать царство.

1911

Акростих («Ангел лег у края небосклона…»)

Ангел лег у края небосклона, Наклоняясь, удивлялся безднам. Новый мир был темным и беззвездным. Ад молчал. Не слышалось ни стона. Алой крови робкое биенье, Хрупких рук испуг и содроганье, Миру снов досталось в обладанье Ангела святое отраженье. Тесно в мире! Пусть живет, мечтая О любви, о грусти и о тени, В сумраке предвечном открывая Азбуку своих же откровений.

<1911>

«Да! Мир хорош, как старец у порога…»

Да! Мир хорош, как старец у порога, Что путника ведет во имя Бога В заране предназначенный покой, А вечером, простой и благодушный, Приказывает дочери послушной Войти к нему и стать его женой. Но кто же я, отступник богомольный, Обретший все и вечно недовольный, Сдружившийся с луной и тишиной? Мне это счастье — только указанье, Что мне не лжет мое воспоминанье И пил я воду родины иной.

<1911>

Вилла Боргезе

Из камня серого иссеченные вазы, И купы царственные ясени, и бук, И от фонтанов ввысь летящие алмазы, И тихим вечером баюкаемый луг. В аллеях сумрачных затерянные пары Так по-осеннему тревожны и бледны, Как будто полночью их мучают кошмары Иль пеньем ангелов сжигают души сны. Здесь принцы грезили о крови и железе, А девы нежные о счастии вдвоем, Здесь бледный кардинал пронзил себя ножом… Но дальше, призраки! Над виллою Боргезе Сквозь тучи золотом блеснула вышина, — То учит забывать встающая луна.

<1913>

Флоренция

О сердце, ты неблагодарно! Тебе — и розовый миндаль, И горы, вставшие над Арно, И запах трав, и в блеске даль. Но, тайновидец дней минувших, Твой взор мучительно следит Ряды в бездонном потонувших Тебе завещанных обид. Тебе нужны слова иные, Иная, страшная пора… Вот грозно встала Синьория И перед нею два костра. Один — как шкура леопарда, Разнообразен, вечно нов. Там гибнет «Леда» Леонардо Средь благовоний и шелков. Другой, зловещий и тяжелый, Как подобравшийся дракон, Шипит: «Вотще Савонаролой Мой дом державный потрясен». Они ликуют, эти звери, А между них, потупя взгляд, Изгнанник бледный, Алигьери, Стопой неспешной сходит в ад.

<1913>

Тразименское озеро

Зеленое, все в пенистых буграх, Как горсть воды, из океана взятой, Но пригоршней гиганта чуть разжатой, Оно томится в плоских берегах. Не блещет плуг на мокрых бороздах, И медлен буйвол, грузный и рогатый, Здесь темной думой удручен вожатый, Здесь зреет хлеб, но лавр уже зачах. Лишь иногда, наскучивши покоем, С кипеньем, гулом, гиканьем и воем Оно своих не хочет берегов, Как будто вновь под ратью Ганнибала Вздохнули скалы, слышен визг шакала И трубный голос бешеных слонов.

<1913>

На палатине

Измучен огненной жарой, Я лег за камнем на горе, И солнце плыло надо мной, И небо стало в серебре. Цветы склонялись с высоты На мрамор брошенной плиты, Дышали нежно, и была Плита горячая бела. И ящер средь зеленых трав, Как странный и большой цветок, К лазури голову подняв, Смотрел и двинуться не мог. Ах, если б умер я в тот миг, Нетвердо знаю, я б проник К богам, в Элизиум святой, И пил бы нектар золотой. А рай оставил бы для тех, Кто помнит ночь и верит в трех, Кто тайно каждому стеблю Не говорит свое «люблю».

<1913>

«Скоро полночь, свеча догорела…»

Скоро полночь, свеча догорела. О, заснуть бы, заснуть поскорей, Но смиряйся, проклятое тело, Перед волей железной моей. Как? Ты вновь прибегаешь к обману, Притворяешься тихим; но лишь Я забудусь: «Работать не стану, Не хочу, не могу», — говоришь… «Подожди, вот засну, и наутро, Чуть последняя канет звезда, Буду снова могуче и мудро, Как тогда, как в былые года…» Полно. Греза, бесстыдная сводня, Задурманит тебя до утра, И ты скажешь, лениво зевая, Кулаками глаза протирая: «Я не буду работать сегодня, Надо было работать вчера».

<1913>

«Когда вступила в спальню Дездемона…»

Когда вступила в спальню Дездемона, Там было тихо, тихо и темно, Лишь месяц любопытный к ней в окно Заглядывал с ночного небосклона. И черный мавр со взорами дракона, Весь вечер пивший красное вино, К ней подошел, — он ждал ее давно, — Он не услышит девичьего стона. Напрасно с безысходною тоской Она ловила тонкою рукой Его стальные руки… было поздно. И, задыхаясь, думала она: «О, верно, в день, когда шумит война, Такой же он загадочный и грозный!»

<1913>

«Мое прекрасное убежище…»

Мое прекрасное убежище — Мир звуков, линий и цветов, Куда не входит ветер режущий Из недостроенных миров. Цветок сорву ли — буйным пением Наполнил душу он, дразня, Чаруя светлым откровением, Что жизнь кипит и вне меня. Но так же дорог мне искусственный Взлелеянный мечтою цвет: Он мозг дурманит жаждой чувственной Того, чего на свете нет. Иду в пространстве и во времени, И вслед за мной мой сын идет Среди трудящегося племени Ветров, и пламеней, и вод. И я приму — о да, не дрогну я! — Как поцелуй иль как цветок, С таким же удивленьем огненным Последний гибельный толчок.