Том 13. Стихотворения

ГЛЯДЯ НА МЛАДЕНЦА

Чист взор младенческий, смеется ротик алый. С незримым ангелом дружит ребенок малый. О, тайна: он ни в чем еще не виноват! Все, что избранники здесь на земле творят, Не стоит и одной возвышенной улыбки Младенца этого. Дивится он из зыбки На все и любит всех. Ни пятнышка на нем, И этой ясностью затмил он все кругом. Он чистой свежестью нам жажду утоляет, И рубит все узлы, и жар наш утишает. Глаза прекрасные лазурностью полны. Из эмпирея к нам, из дивной глубины Является дитя. Когда б заговорило, Могло б по именам назвать нам все светила. И, глядя на дитя, мы на себя глядим, Задумчиво себя мы сравниваем с ним, И всех умнее тот, кто, вспомнив прегрешенья, Перед невинностью склонившись на колени, Захочет всей душой, всем сердцем одного — Чтоб это нежное дышало существо. Ему все сущее внимает. Шлет укоры Оно порой тому, что тешит наши взоры, И даже небесам, коль тьма в них все же есть, И даже святости, поддавшейся на лесть. Ребенок чист. Пред ним не вправе быть мы злыми. Лепечет нежно он. Но криками своими Мы песнь его глушим. Во мглу мирских смерчей Вмешал он свой зефир. Хватило бы лучей Его сиянию, чтоб укротить сердца нам, Но мы кичливы, злы, и нет конца обманам; Мы не стесняемся невинности святой. И все же на земле не кончен век златой — Прекрасная пора, век Реи и Сатурна: Есть детство все-таки, хоть и грохочут бурно В своем неистовстве железные века, И беспощаден меч, и цепь еще крепка. Вы — радость, между нас блуждающая, дети. Растите счастливо, резвясь на этом свете! Венчает слабость вас трепещущим венцом. Для вас — весна! Без вас и день бы не был днем. Так пойте! Но судьбе порой как будто жалко, Что угрожает вам земная эта свалка, И вот, чтоб избежать лишений и обид, С благоуханием цветов душа летит Обратно в небеса, в лазурный свод бездонный. Когда безвременно умрет новорожденный, Природа в трауре — скорбит она по дням, Которые прожить предназначалось вам. И зори ясные тогда роняют слезы: Вас к братьям-ангелам вернули сестры-розы. Не только в саване крыло заключено, Но и в пеленках есть младенческих оно! И это в сущности совсем одно и то же. О нежные друзья, взлетите ввысь, но все же Останьтесь! И тюрьма, ниспосланная нам, По вашей милости да превратится в храм! Подайте нам пример: молитесь и любите, Невинно веруйте, без ярости живите… Душа несчастная, что сделала ты с той — О милостивый бог! — великой чистотой, В которую была облачена от века?

ЭШАФОТ

Судья на возвышении. Приговоренный, связанный веревками. Палач с топором в руках. В глубине — толпа.

Папа

(глядя на эшафот)

Не понимаю…

Судья

Знай, священник: человека Убьет здесь человек…

Папа

Злодейство!

Судья

…ибо он Убил, и потому казнит его закон. Понятно?

Папа

Да. Закон творит здесь преступленье.

Судья

Законы осуждать как смеешь ты?

Папа

Паденье!

Судья

Священник, чти закон!

Папа

Чти господа, судья! Непостижимости иного бытия Вот этот зримый мир — огромное признанье!

Голоса в толпе

Убил! — Убить! — Отмстить! — По праву! — По писанью! — Эй, друг палач, руби!

Папа

(осужденному)

Итак, ты смерть принес… А что такое смерть?

Убийца

Как знать!

Папа

(палачу)

На мой вопрос Ответишь ли, палач?

Палач

Откуда знать мне это?

Папа

(судье)

Судья, перед лицом встающего рассвета Ответь: что значит смерть?

Судья

Не знаю я.

Папа

Увы!

Судья

А мне-то что?

Папа

За меч, за смерть беретесь вы, Хотя не знаете вы, что она такое. Несчастны вы и злы. Оставил за собою Бог своего раба. Не пробуйте отнять! Не вы построили, не вам и разрушать. Вы вправе лишь сказать вот этому злодею, Который только сам и знает, что содеял: «Убил? Живи и знай, что бог тебя сразит». О! Небо чувствует невыразимый стыд При виде вашего глубокого паденья, И сводит эшафот оно и преступленье На ставку очную: и оба полны зла. Хотите вы, чтоб кровь законно потекла. Рукой свободного убийцы вы готовы Из жизни вышвырнуть убийцу рокового, Создав в противовес убийце палача, Смерть обнажив во мгле, как лезвие меча! Бог сделал смерть святой, вы сделали — греховной. Насилье мрачное. Есть бог — судья верховный. Рвать бесконечности завесу, чтоб злодей Стал жертвой! Вот она, чудовищность людей: Брать с изверга пример! Одни злодейства стали Причиною других. Ужель так низко пали Вы, люди скорбные, что и закон, увы, Лишь продолженье зла, в каком погрязли вы? Нагую гоните вы душу человечью Навстречу вечности: ужасна эта встреча! Так душу обнажать, судья, запрещено: Ища пристанища, она пойдет на дно. Мы слепы. Бог ведет нас всех: тьмы покрывалом Прикрыл он лица нам. Недаром же не дал он Нам быть прозрачными. И этот саван — плоть — Слетает с нас тогда, когда решит господь. Усталой старости кратчайшие мгновенья Бог для раскаянья нам дал, для размышленья. А умерщвлять так вдруг — великая беда! Кто б ни был ты, но бог — незрим и добр всегда — Сам бездну вечности пред нами отверзает. Он может! Всех, кто пал, к себе он принимает, Задумчивый творец. А что закон земной? Мы, бренные тела с бессмертною душой, Под звездами небес расстлались темнотою. Я тайна для себя. Господь лишь знает, кто я. Не вправе маску снять со своего лица Ты, человек; не тщись перехитрить творца. Как! Прерываете вы бытие земное, Захлопнув наугад окошко роковое? Но знайте: умерший родится где-то вновь. Вновь! Ужас этих слов пусть леденит вам кровь, О бледные творцы чернейшего злодейства! Вам ясны судьбы душ?

(Указывая на осужденного.)

Чтоб накормить семейство, Задумал он убить. А вы сытей его! Вы убиваете его. А для чего? Чему же собственно вы радуетесь, люди? Что схожи сделались и зло и правосудье? Смерть, птица дикая! Кто вымерит размах Твоих могучих крыл на суше и морях? Ты белое крыло возносишь в мир надзвездный, А сумрачным крылом коснулась адской бездны. Что знаем? Библия священника страшит, А разум наш, увы, беспомощно скользит Лишь по зловещему пределу вероятий, И совесть узницей томится в каземате. В поступках ваших дать не можете ответ. Падение во тьму вы наблюдали? Нет, Вы не имеете об этом представленья. О, это темное, огромное паденье Во тьму кромешную, в ее отверстый зев, Где бесконечностью кипит неясный гнев! Представьте же себе: летит приговоренный, И руки страшные расставил мрак бездонный. О, скорбь! Святой покой как смеешь нарушать Ты, смертный, чей удел — лишь терпеливо ждать? Кричит небесному земное правосудье: «Я только праведно!» О, верьте старцу, люди, — Мы только плевелы, и еле виден нам Серп; а рука жнеца, который где-то там, В глубокой темноте, что будущим зовется, И вовсе не видна… Но увидать придется! Казнить вот этого?.. О, небо! Плачу я. А что он мне? Кто он? Лишь бог ему судья! Убить, не выяснив, кто этот, над которым И небо благостное медлит с приговором! Вы точно взвесили намеренья свои? Все ль ясно для тебя, премудрого судьи, И для тебя, народ немилосердный? Крылья Раскинет тот, кого толкнули вы к могиле. Но смерть насильственная может породить, Быть может, ястреба, — голубку, может быть. А вдруг невинен он? Терзали вас сомненья? Быть может, будет взлет, а вовсе не паденье, И вашему суду могила даст отпор. Чем перед господом ваш будет приговор? Коль вы не знаете, так осторожны будьте. Земля — песчиночка средь безграничной мути Соседних с нею бездн, туманностей, глубин; Но лишь затронете вы атом хоть один — И содрогается тогда вся бесконечность. О, величайшую творит бесчеловечность Род человеческий, безумен, исступлен: Уравновесил он злодейство и закон! С холодной вышины глаза следят за вами: Не ждите, чтоб они наполнились слезами. Есть соглядатаи! Внимательно глядят! Не возмущайте их убийством наугад. Ведь скажут: стали мы неистовства рабами. Куда бросаем, что? — Не ведаем и сами, Что именно пожрать должна немая тьма. Ах, покушения прискорбные весьма — Бросать в неведомое то, что неизвестно! Зачем усугублять оцепененье бездны Звучаньем топора и гнать куда-то прочь Неведомую тень в неведомую ночь?

РАЗМЫШЛЕНИЯ В НОЧИ

Молитве — созерцать, а знанью — быть упорным, Искать. В монастыре святой Минервы черном Был суд. И от кого ж отрекся Галилей? От бога! Видит бог томление людей. Пусть глубочайший мрак распространен над нами Миры спасаются обменными огнями; Хоть небо столь темно, что счета безднам нет, Но шлет звезда звезде сквозь эти бездны свет. Немирна и лазурь — бывают там заботы И бедствия свои. Порою звездочеты На тверди золотой усматривают вдруг Смерть солнц. Падучих звезд вещает нам испуг, Что где-то в страшной тьме зенита, нам чужого, Заря последняя рассеяться готова. Все знает лишь господь, вполне определив Неведомый прилив, а также и отлив. Мир только облако, и ветры, что колышут Такое облако, своим порядком дышат. Ученый спросит: «Как?», мыслитель: «Почему?» Во тьму ушел ответ, непостижим уму. Тьма — нисхождение чудес. Мы увидали Лишь неизвестное. Но это навсегда ли? О правосудии взывает эта мгла. Нет бури, что б смести с небес ее могла. И вот поэтому, о пастыри людские, Должны предпринимать мы действия такие, Чтоб человек был добр и в смутные часы, Когда в руках творца колеблются весы.

ВХОДЯ В ИЕРУСАЛИМ

Да слышат Рим и Мир! Народ, войны не надо! Междоусобья — прочь! Казнимому — пощада! Под небом голубым Свободу обретем, Пред Смертью — Равенство, и Братство — пред Отцом! Любите! Сильные, слабейших поддержите. Вредящих вразумим. Калечащих лечите. Мир и прощение! И снисхожденье к злым. Ведь вправе добрые прийти по-братски к ним. Что пользы в чистоте, коль чистый позабудет Про заповедь любви? Не солнцем солнце будет, Коль тиграм и волкам в сиянье даст отказ. Разоружение великое сейчас Я вам показываю в небе. Наблюдайте Звезду, зарю, лазурь, закон и мир. О, дайте Раскаянью расцвесть! Уймитесь, палачи. Задумайся, судья. Ты, Каин, жизнь влачи. У тех, кто без Вчера, хоть Завтра не отымем — Пусть право каяться останется за ними. Чем кротче наши сны, тем выше духа взлет. Так сейте! Богачи — богаче от щедрот. Нужда — не ненависть. Вы, бедные, любите И во спасение любовь употребите. Как траур ни глубок, надежда быть должна, И тьма как ни черна, а все ж небес полна. О, ненависти вихрь! Темны его порывы. Любить, любить, любить по-братски все должны вы. И вот, лицом к лицу с безумцами побыв, Уменьшив зло земли, купели дно омыв, Священник средь владык и средь народов нищий, Я, возлюбивший скорбь и бедные жилища, Задумчивый старик, бредя в кромешной мгле, Пришел к тому, что даст увидеть на земле Всю меру господа, который — в человеке: Вам оставляя Рим, беру себе навеки Я Иерусалим. Достойней не найти Мне места, чтоб к творцу молитву вознести. Там, в Капитолии, лишь призрак, а душою Здесь, на Голгофе, я. Здесь стал я сам собою. Здесь ангел и святой считают, что я прав, Покинув цезаря, Христа взамен избрав. Из мглы, где трон погряз, к кончине, как к вершине, Помогут мне взлететь орел с голубкой ныне. Я сердца твоего величье, Иисус, Познал — и вот слугой гробницы становлюсь. Я саван полюбил и пурпур ненавижу, Но в жизни я живу, а вы, князья, как вижу, На черных костяках престолы возвели. Прах — всемогущество земное, короли! К надежде человек рукою потянулся, Другой рукою к злу он тянется. Споткнулся, Вновь подымается, торопится, бежит… И понимаю я, что быть мне надлежит Поддержкой для людей; они изнемогают. Я буду светочем для всех, кто пролагает Для человечества пути вперед. Всех вас Зову идти вперед. Мрак умер. И сейчас Тепло грядущего мы чуем. Легче стало! Друг друга мы нашли. Искали мы немало. Сквозь жуткий сумрак душ пришел я к вам, друзья. Я вам сказал: «Я день. Для вас рождаюсь я». Итак, я к вам иду, и вы ко мне стремитесь. Мирского подвига сподвижники, трудитесь. Пусть вечно молоты по наковальне бьют. Будь чист, и праведен, и кроток, добрый люд! Все заняты святой, великою работой. Священник — молится. И полон он заботой Любовь в мольбе излить, чтоб в вас вошла бы вновь Она. Любите же! Вас озарит любовь. Мир оскорбляет тот, кто солнцу тьмой ответил. Бог создал истину, и долг, и добродетель, Чтоб темное нутро людское озарить. Когда лазурь чиста, не следует скорбить. Так пусть под полною незримых взоров бездной, Отнюдь не менее, чем небо ночью звездной, Сияет целый сонм ликующих сердец! Любите. Мир вам всем!

Люди

И мы тебя, отец, Благословляем.

Бог

Сын, прими благословенье!

СЦЕНА ВТОРАЯ ПРОБУЖДЕНИЕ

Ватикан. Папская спальня. Утро.

Папа

(просыпаясь)

Ужасное меня томило сновиденье!

из книги «ЧЕТЫРЕ ВЕТРА ДУХА» 1881

" Сатира нынче — песнь, с которой крик сплетен, "

Сатира нынче — песнь, с которой крик сплетен, Железные уста, откуда рвется стон Она совсем не та, какой была когда-то, В те дни, как, щуплые и робкие ребята, В Сорбонну строгую ходили мы, и в срок Нам, плохо слушавшим, толкуя свой урок, Как будто нить сучил, тянущуюся тонко, Невзрачный Андрие с обличьем лягушонка, Макбета, Гамлета покусывая зло Зубами, взятыми у мэтра Буало. В наш век тревожный жизнь — все путаней, труднее, И правда голая зовет, во тьме коснея, На помощь ум — с тех пор как с ложью роковой Она вмурована в колодец узкий свой К нам в душу, после дней Жан-Жака и Дантона, Тьму возвращает рок — упорно, непреклонно, Долг с Правом сражены, свой слабый луч с высот Дракону черному трусливо солнце шлет, Старинный компас — честь швыряют люди в море; Льстит победителю поверженный в позоре, Удача — вот словцо, что движет мир собой; Удача — падишах, его визирь — разбой, Вновь опьянение бесчестьем воротилось И чокаться спешит с тиранами, за милость Их вознося, и вновь пьет чашу мук до дна Народ истерзанный. Вот почему гневна Сатира. Сонм царей, чье гордое величье Пел Буало, родит в ней только злоязычье; Им ставит всем на лбы позорную печать. Помост, что исподволь потребно разобрать, Законы гнусные, что, букву соблюдая, Стоят на страже плах, — зловещих гарпий стая, — И что лишить когтей нам должно, укротя: Невежеством в кулак зажатое дитя, Что, птица вольная, крылами плещет слабо, И часовые те, что нам сменить пора бы, — Зло, заблуждения, чудовищ римских строй, Хранящий вход в тюрьму, где разум спит людской; Война, чьи коршуны — с чумой в союзе вечном, Затычки, что должно из ртов людских извлечь нам, Чтоб слово дать скорбям; рожденье новых дней — Таков прямой предмет сатиры; долг, что в ней Гнев с горечью крутой сплавляет в гром железный И делает ее для общества полезной. Чтоб утвердить закон добра и правоты, Достаточно того, чтоб ясные черты Явь обнаружила и в горизонт широкий Изгнала жуть ночей. Величье, грязь, пороки — Все перемешано, покуда длится ночь, И фальшь от прямоты нам отличить невмочь В безмерной темени, двусмысленной и злобной. И что такое луч во тьме? Он — камень пробный. Свет испытует все, чем мир издревле жив, И, справедливости вершину озарив, Сияет истина у заревых преддверий. Итак, свет Истины, Ума и, в большей мере, Во гневе Доброта и Жалости тепло, И злость прощенная, но попранное зло — Вот все, что делает дней нынешних сатиру, Как в Риме в старину, необходимой миру. Но не профессия, не каста ей нужна, А человек. Казнит не вздорное она, А только подлое, чья сила не иссякла. Для малых подвигов — и малые Гераклы; И сделал Депрео насмешливый — что мог. К былому карлику ей больше нет дорог. Когда воруют власть пройдохи, попирая Права народные, — от края и до края Она летит сквозь мрак и грохот катастроф, Бледна и велика, средь урагана строф. Она кричит: «Ату!» своей ужасной своре, И, гончих псов своих крылатых раззадоря, Она всех деспотов им растерзать велит. Отчаянье царям ее внушает вид. Она — как приговор для венценосных бестий; Как птица по весне, она по зову чести Является, и с ней друзья во дни разрух — Иосафата страж и Эльсинора дух. Она мерещится безумьем одержимой — Так полнит небо вопль ее невыразимый. Чтоб рваться ввысь ему и ширить свой полет, К себе приворожить ей нужно весь народ, Огромный, яростный, не знающий пощады. Она Колумбу вслед со скал бросала взгляды. К тебе ее любовь, Барбес! И свой виват Вам шлет она, Фультон, Браун, Гарибальди, Уатт, Сократ, Христос, Вольтер! Из ямы позабытой, Где погребен мертвец, делами знаменитый, Она выводит сень лаврового шатра И побежденному, как добрая сестра, Спешит перевязать запекшиеся раны. Всех проклятых семья душе ее желанна, И всех отверженных она целует в лоб, Хоть пошлый приговор выносит ей холоп; О да, ведь смертный грех в глазах злодейской власти — Не ликовать, когда собратьев рвут на части, Тянуться к пленникам, касаться их плеча; Кто жертву пожалел — унизил палача! Она печальна? Нет, в ней гнев сильней печали. На праздник буйный к тем, что восторжествовали И низостью своей довольны, там и сям Возносят без стыда осанну небесам, Поют и пляшут, рвут добычу плотоядно, — Приходит и она. Туда, где мглою чадной Клубятся пиршества, туда, в хаос и жар, В которых смешаны Книд, Пафос и Кламар, Неумолимая, за кровь и за обиды Она приносит смех зловещий Эвмениды. Но мощь безмерную дает ей жизнь одна. Стремится ночь стереть и смерть изгнать она, Хотя б любимца толп пришлось толкнуть ей грубо. Она — нежна в любви и в гневе — острозуба. Как! Отречение — покойный пуховик? Не просыпается людская совесть вмиг, И пламень чести вял — он прячется бессильно Под грудами золы, как под землей могильной. Возмездья божество, чьих песен грозный пыл Не раз в безумный страх тиранов приводил, Ожесточенная, язвительная муза, Богиня — красотой, свирепостью — Медуза, — Она, взрастившая все то, что Дант нашел, И все, что Иову открылось в бездне зол, — Такая ж и когда побольше в ней порыва Будить сердца, чем зло наказывать ретиво. Народ, немеющий средь мертвенного сна, Тебе свой горький ямб от сердца шлет она! Дрожит строфа, полна трагического рвенья, Краснея, силится из мрачного забвенья Извлечь, упорная, хоть искорку в ответ, И — вспыхивает стих, преображенный в свет. Так в сумраке лицом краснеют, раздувая Поленья, чтоб зажглась в них ярость огневая.