Том 14. Письма 1848-1852
Шрифт:
Под именем добродетельных людей* я разуме<л> лучших людей. Тут была с моей стороны неточность выраженья. Намеренье мое было показать, как и лучшие люди могут вредить не хуже худших, если не легло в основанье их характеров главное, то, что проще и ближе становит человека к исполненью обязанностей. Если вам когда-нибудь захочется написать еще что-нибудь — очень меня обяжете.
Весьма вам признательный Н. Гоголь.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Василию Ивановичу Белому * . В Одессе. В Одесской городской думе. По евр<ейскому> отделению.
Неустановленному лицу, дата не установлена *
Посылаю тебе тетрадку для вписанья в нее той статьи, которую дал [629] вчер<а>. Заглавие вставлено. Постарайся писать шрифт [630] потеснее и мельче, чтобы вместилось.
629
дал тебе
630
В подлиннике: штриф
Дополнение второе (К первому тому)
Вечера на хуторе близ Диканьки (Отрывок предисловия к первой части) (Черновой автограф) *
«Это что за невидаль: Вечера на хуторе близ Диканьки? Что еще за вечера такие? [631] И швырнул еще в свет какой-то пасечник! [632] Слава богу, еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу. Еще мало народу, всякого званья и сброду, вымарали [633] пальцев в чернилах! Дернула же недобрая сила и пасечника потащиться вслед за другими, право! [634] Печатной бумаги столько [635] развелось, что не придумаешь, что ж такое [636] завернуть в нее». Слышало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц. То есть, я говорю, что нашему брату показаться в большой свет — батюшки мои — это всё равно, как случается зайдешь в покои великого пана. Вот тут-то и слушай: все обступят тебя, [637] еще [638] пусть [639] высшее лакейство, а то [640] какой-нибудь ободранный мальчи<ш>ка, посмотреть — дрянь, который, с позволенья сказать, копается на заднем дворе, и тот пристанет, и начнут со всех сторон притопывать [641] ногами: «Куда, куда, мужик? зачем? пошел! пошел!» [642] То есть я вам скажу... Да что говорить? Мне легче [643]
631
Вместо «Что еще за вечера такие»: Вот еще новости: Вечера на хуторе близ Диканьки, этой еще
632
Далее было: вот мало
633
Какого званья и рангу народ намарал
634
Вместо «право»: теперь и можно <... >
635
Далее было: что и
636
Далее было: и
637
Вместо «Вот тут-то ~ обступят тебя»: Вот тут все обступят тебя: наберешься
638
еще бы ничего
639
Далее было: уже
640
Далее было: как
641
Далее было: вон
642
Далее было: бог в
643
Я соглашусь скорее
644
Далее было: скоро
У нас, любезные мои читатели, не в гнев будь сказано (вы, может, и рассердитесь, что пасечник вздумал вам говорить запросто, как будто какому-нибудь куму или свату своему) у нас [645] на хуторах водится издавна, как только кончатся работы в поле...
Вечера на хуторе близ Диканьки (Предисловие ко второй части) (Черновой автограф) *
Вот вам и другая книжка, а лучше сказать, последняя! Не хотелось, право, не хотелось выдавать и этой. [646] Пора знать честь. Я вам скажу, что на хуторе начинают смеяться надо мною: вот, говорят, одурел старый дед на старости лет, тешится ребяческими игрушками. Да коли сказать правду, то и [647] уже давно пора на покой. Ведь вы, любезные читатели, верно [648] не знаете, что у меня только два зуба во рту: был и третий, — и тот прошлый год переломил, [649] когда стал грызть сухой горох. Теперь если что мягкое попадет, то буду как-нибудь жевать, а твердое-то ни за что не откушу. [650] Так вот вам, любезные читатели, опять книжка! Не бранитеся только! Не хорошо браниться на прощанье, [651] особенно с тем человеком, с которым, бог знает, увидитесь ли когда-нибудь больше. Тут в этой книжке рассказчики всё для вас незнакомые, выключая только разве Фомы Григорьевича. А того горохового панича, что рассказывал такие вычурные сказки, которых [652] много остряков и из московского народу не могло понять, уже давно нет. Он [653] после того и не заглядывал к нам, как рассорился со всеми. Да я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут прекомедия была. Прошлый год, так как-то около лета, да чуть ли не на самый день моего патрона, приехали ко мне в гости (нужно вам знать, любезные читатели, что земляки [654] мои, дай бог им здоровья, не забывают старика. Уже есть пятидесятый год, как я зачал помнить свои именины. Который же точно мне год, — этого ни я, ни старуха моя вам не скажет. Должно быть, близ семидесяти. Диканьский-то поп-то, отец Харлампий [655] знал, когда я родился. Да жаль, что уже пятьдесят лет, как его нет на свете. Вот [656] приехали ко мне гости: Захар Кирилович Шлепопопенька, Степан Иванович Курочка, [657] Тарас Иванович Кандебас, заседатель Харлампий Дени<со>вич Хлоста. [658] Приехал еще... вот позабыл, право, имя и фамилию. Осип... Осип... Боже мой, его знает весь Миргород! он еще когда говорит, то всегда щелкает наперед пальцем и подопрется в бока... Ну, бог с ним, в другое время вспомню. Приехал и знакомый вам панич из Полтавы. Фомы Григорьевича я [659] не считаю, — то уж свой человек. Разговорились все (опять, нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я [660] всегда люблю приличные [разговоры]: чтобы, как говорят, вместе и... <?> услаждения и назидательность была). Разговорились о том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить, что так и так нужно наперед [хорошенько] вымыть яблоки, потом намочить в квасу... «Ничего с этого не будет!» сказал полтавец, заложивши руки в гороховый кафтан свой, вынувши табакерку свою и прошедши по комнате: «ничего не будет! Прежде всего пересыпать канупером... <?>» Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести: слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут смородинный лист, нечуй-витер, трилистник, [661] но чтобы клали канупер, — нет я не слыхивал об этом. [662] Уж лучше моей старухи уже... никто не знает про эти дела. Ну, что ж прикажете делать? «Слушай, Макар Назарович», сказал я, отведши его в сторону: «ей, не смеши народ! Ведь тебе же хуже! Ты человек немаловажный! Сам, как говоришь, обедал и за губернаторским столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же засмеют все!» Что ж, вы думаете, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть <бы> простился с кем, [663] хоть бы кивнул кому головою; нет, только слышим мы, что [664] подъехала к воротам [665] тележка со звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей! Я вам скажу, любезные читатели, что хуже нет ничего на свете как эта знать. Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несет [666] вверх. Да будто комиссар такой уже чин, что выше нет его на свете! Слава богу, есть и больше [667] комиссара! И есть [668] кажется повыше его. Нет, не лежит что-то у меня сердце к знати. Вот вам в пример Фома Григорьевич: кажется и незнатный человек, а посмотреть на него: в лице какая-то важность сияет, когда станет утирать платком нос, невольно чувствуется почтение. В церкви, когда запоет на крылосе, — умиление невообразимое! — растаял бы, казалось, весь. [669] Ну, бог с ним: он думает, что без его сказок и обойтись нельзя. Вот, всё же таки набралась и без него книжка.
645
Далее начато: вы
646
Нет, не хочу больше, ей-богу, не хочу
647
Далее было: на покой
648
Далее было: думаете, что у меня еще все зубы целы во рту
649
а. нет уже ни одного зуба во рту, переломил последний б. только два зуба во рту, был и третий, да прошлый год и тот переломил
650
Теперь если случится дадут вареники или галушки, или пампушки, то могу как-нибудь есть; чуть же что-нибудь сухое и твердое — гречаник... <?> иное, то так совсем не могу откусить
651
на расставаньи
652
Вместо «которых»: что
653
Далее было: как глядал <?>
654
соседи
655
Далее было: [знал ко<гда>] я знаю, что
656
Да так
657
Далее было: заседатель
658
Далее было: да вот позабыл
659
Далее было: уж
660
Далее было: так
661
Вместо «Правда, кладут ~ трилистник»: Ну, что прикажете мне делать с теми
662
Вместо «но чтобы клали ~ об этом»: да что уж вам моя старуха
663
поклонился ко<му>
664
уже
665
дверям
666
дерет
667
выше
668
Далее было: куда
669
Далее было: Кажется я обещал вам я помнится
Я, помнится, обещал вам, что в книжке будет и моя сказка. И, точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей по крайней мере нужно три таких книжки. Думал было особо напечатать ее, да передумал. [670] Ведь знаю я вас: [671] станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! [672] Долго, а может быть совсем, не увидимся. Да что ведь, вам [673] всё равно, [674] хоть бы и не было совсем меня на свете. Может быть, [675] из вас никто после и не вспомнит и не пожалеет о старом пасечнике Рудом Паньке.
670
не хочу
671
Далее было: ведь вы
672
Далее было: любезные читатели
673
Далее было: это
674
Далее было: верно и
675
Далее было: в целом
Примечания к повести «Ночь перед Рождеством» (Отрывок из чернового автографа) *
[Вы, может быть, не знаете, что последний день перед Рождеством у нас называют голодной кутьей.] Колядовать у нас называется петь под окнами перед самым Рождеством песни, которые [на] сей [676] случай поются <и> называются колядками. Тем, кто колядует, всегда кинет в мешок хозяйка или хозяин, или кто остается дома, колбасу или хлеб, или вареник, или медный грош, — чем кто богат. Говорят, что будто был когда[-то] болван [677] Коляда, [678] которого принимали за бога, и что будто от того пошли [679] и колядки. Кто его знает? Не нам простым людям об этом толковать. Прошлый год отец Кондрат запретил было колядовать [680] по хуторам, говоря, что будто сим народ угождает нечистому. Однако ж, если сказать правду, то в колядках ничего нет такого. Поют часто про рождество Христа и при конце желают здоровья [681] хозяину, хозяйке, детям и всему дому.
676
тот
677
какой-то бог
678
Купала
679
произошли
680
Вместо «колядовать»: чтобы
681
Далее было: пану
Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли. Хоть будь он француз или цесарец, или швед — все немец.
Скрыня.
Страшная месть (Черновой автограф) *
Вы слышали ли историю про синего<?> колдуна? Это случилось у нас за Днепром. Страшное дело! На тринадцат<ом> году слышал я это<?> от матери, и я не умею сказать вам, [682] но мне всё чудит<ся>, что с того времени спало с сердца моего немного веселья. Вы знаете то место, что повыше Киева верст на пятнадцать? Там и сосна уже есть. Днепр и в той стороне также широк. Эх, река! Море, не река! Шумит и гремит и как будто знать никого не хочет. Как будто сквозь сон, как будто нехотя [683] шевелит раздольную водяную равнину и обсыпается рябью. [684] А прогуляется ли по нем в час утра или [вечера ветер, как всё в нем задрожит, засуетится: кажется будто то народ<?>] толпится. [685] И весь дрожит и сверкает в искрах, [686] как волчья шерсть середи ночи. Что ж, господа, когда мы съездим<?> в Киев? Грешу я, право, перед богом: нужно, давно б нужно съездить поклониться святым местам. Когда-нибудь уже по<д> старость совсем пора туда: мы с вами, Фома Григорьевич, затворимся в келью, и вы также, Тарас Иванович! Будем молиться и ходить по святым печерам. Какие прекрасные места там!
682
Вместо «я не умею сказать вам»: я сам не знаю
683
Далее было: холодное поле свое
684
Далее было: с зарей или вечером
685
Вместо «толпится»: толпою собирается к заутрене или вечерне. Далее было: [Нужно б] грешник <?> великий я перед богом: нужно б, давно нужно. И по ним сыплются, толпясь, искры, как на волчьей шерсти
686
Далее ошибочно повторено: в искрах
Громко [687] шумит, [688] гремит конец Киева, склонивший<ся> [689] к Днепру. Эсаул Горобец празднует [690] свадьбу своего сына. Наехало много гостей к эсаулу в гости. В старину любили есть, еще лучше любили пить, а еще лучше любили веселиться. Приехал на гнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Пестяри<?>, где [691] поил он семь <дней> и семь ночей королевских шляхтичей красным вином. Приехал и [692] названный брат эсаула Данило Бульбашка с другого берега Днепра, где промеж двумя горами [693] был его хутор, с молодою женою Катериною и с годовым сыном. Дивилися гости [694] и белому круглому личику, черным бровям, нарядной сукне, исподнице из голубого полутабене<ку>, сапогам с серебряными подковками, но еще больше дивились тому, что не приехал вместе с нею старый отец: двадцать один год пропадал без вести и воротился из турещины [695] к дочери, когда уже она вышла замуж. [696] Верно много бы порассказал дивного. [697] Да, как и не расска<зать>, бывши так долго в чужой земле! Там всё не так, и люди не те, и церквей христовых нет. Но он не приехал. Гостям поднесли вареную водку с изюмом и сливами и нарезанный кусками на огром<ном> блюде коровай. Музыкантам поднесли исподнюю корку с коровая, всю истыканную медными деньгами. [Он<и>] оставили цимбалы, скрипки и бубны, повынимали те деньги и стали есть коровай и славить молодых. А молодицы и дивчаты, утершись шитыми платками, выступали снова бочком из рядов, а навстречу им, гордо и бойко подбоченившись, нетерпеливо дожидаясь музыкантов, перевились рушниками парубки и готовы были понестись. Музыканты грянули. Вдруг закричал<о>, испугавшись и протянувши ручки, годовое дитя Бульбашки, игравшее на земле. Подбежала мать, подбежал [отец]. Дитя кричит и со страхом показывает пальцем в кучу народа, глазевшего со всех сторон на веселившихся. Из-за толпы народа выглядывало отвратительное уродливое лицо; в глазах его быстрых, мелькавших, как огонь из-под бровей, было что<-то> такое страшное... вздрогнули отец и мать, с ужасом попятились веселившиеся. Урод, что-то <у>слышавши, [698] пропал в толпе. «Колдун опять показался», неслось [699] со всех сторон: «не будет теперь, не будет житья!» кричали все в один голос. «Что это за колдун?» спрашивала, изумившись, молодая жена Данила Бульбашки и ничего не могла понять и допроситься за криками да за толками. Солнце давно уже зашло; веселые гости стали еще танцовать, но Бульбашка с молодою женою, отдавши добрую ночь молодым и хозяевам, [700] поспешили к берегу, где дожидался его дуб с двумя верными козаками.
687
Было начато: Что за шум несется в конце города
688
глухо шумит
689
приближавшийся
690
Далее было: свою (не зачеркнуто)
691
на котором
692
Далее было: зять эсаула
693
гор
694
Далее было: тому
695
Далее было: тогда
696
Далее было: Жалел эсаул: думал, что много теперь наслышится он про турещину. Он
697
Далее было: старый отец
698
улыбнувшись
699
раздалось
700
Было начато: где пара хозяев
По всему божьему <небу> ночь тихо светит. То месяц пока<за>лся из-за горы, [701] обмылся, принарядился он и пошел гулять по небу, [702] призадумался, остановившись над широким Днепром и увидевши в нем другой месяц. [703] Гористый берег Днепра осветился, [704] и тень ушла еще дальше в чащу сосен. Посреди Днепра плыл дуб; сидят впереди два хлопца, черные козацкие шапки набекрень, и под веслами, как будто от огнива огонь, летят брызги во все стороны.
701
показался посереди неба
702
Вместо «и пошел гулять по небу»: а. посмотр<ел> с середины неба б. дошел до середины
703
Далее было: и
704
а. то темен б. осветило в. побелел
Отчего не поют козаки? Не говорят ни о том, как перекрещивают козацкий народ [705] в католиков, ни о том, как бились молодецки два народа на шотерновом<?> поле. Как им петь, как говорить про лихие дела; пан их Данило призадумался, и рукав [706] кармазинно<го> жупана опустился из дуба и черпает воду; пани их Катерина тихо колы<шет> дитя и не сводит очей с него, [707] а на незастланную полотном нарядную сукню серою [708] пылью валится вода. Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы<?>, на широкие луга, на зеленые леса, берега. Те горы — не горы, подошв у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса — не леса, что [709] стоят на холмах: покажутся [710] волосами, поросшими на косматой голове лесного деда. По<д> ними в воде [моется] борода<?> и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в одной половине, и в другой половине прогуливается месяц. Не глядит пан Данило по сторонам, глядит он на молодую жену свою. «Что, моя молодая жена, моя золотая Катерина, вдалася в печаль?»
705
берут в Глухове воль<ный> народ
706
и красный рукав
707
недвижно глядит на него
708
белою
709
где
710
кажутся
«Я не в печаль вдалася, пан мой Данило! Но дивлюсь чудной истории про колдуна; говорят, что он родился таким страшным, как [711] ... и никто из детей сызмалу не хотел играть с ним. Слушай, пан Данило, как страшно говорят: что будто ему всё чудилось, что все смеялись над ним. Встретится ли под темный вечер с кем-нибудь — ему [казал<о>сь] у того человека [712] открывается рот и белеют [713] два ряда <зубов>; и на другой день находили мертвым [714] того человека. Мне чудно, мне страшно было, когда я слушала эти рассказы», — продолжала Катери<на>, вынимая платок и обтирая им лицо спавшего на руках дитяти. На платке было вышито красным шелком. Пан Данило — ни слова и [стал] поглядывать на темную сторону, где из леса чернел земляной вал, и из-за вала подымался старый замок: над бровями разом вырезались три морщины; левая рука гладила молодецкий ус, [715] правая ухватилась за рукоять. «Не так еще то, что колдун, страшно», заговорил он: [716] «как то страшно, что это недобрый гость. Что ему за блажь пришла воротиться сюда? Я слышал, что хотят ляхи сделать. Я разметаю чертовское гнездо, пусть только пр<он>есется слух, что у него есть притон какой. Я сожгу [717] старого колдуна так, что и воронам нечего будет расклевать. Однако ж у него, я думаю, водится золото. Вот где он живет, этот дьявол. Если у него водится золото... Вот мы сейчас будем плыть <мимо> крестов, где <это> кладбище: тут гниют его нечестивые прадеды. Покойный дед знал их. Они все готовы <были> продать за денежку себя с душою и ободранными жупанами сатане. Если ж у него точно есть золото, то мешкать нечего, теперь не всегда на войне можно добыть». — «Знаю, [718] что затеваешь ты. Нет, Данило, боже тебя сохрани: не связывайся с этим колдуном, ничего не предвещает доброго мне встреча с ним. Но ты так тяжело дышишь, так сурово глядишь, очи твои так угрюмо надвинулись бровями, Данило!..» — «Молчи, баба! С вами кто свяжется, тот сам станет бабою. Хлопец, дай мне огня в люльку», сказал он, оборотившись к одному из гребцов, который тотчас выбил из сво<ей> уже обгоревш<ей> люльк<и> [719] горящую золу на подол<?> [720] и переложил ее в люльку своего пана. «Пугает меня колдуном!» — продолжал пан Данило. «Козак, слава богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. Много было бы проку, если бы мы стали слушать наших жен. Не так ли, хлопцы? наша жена — это острая сабля. Да?» Замолчала Катерина и поглядывала на сонную воду, а ветер дергал воду рябью, и весь Днепр серебрился как волчья шерсть середи ночи. Дуб повернул к реке и стал объезжать в рек<е> берег. На берегу чередой встал [ряд] крестов и могил; [721] ни калина не растет меж ними, ни трава не зеленеет, — только месяц греет их с небесной вышины. «Вы слышите ли, хлопцы, крики? кто-то зовет нас<?> на помощь», сказал пан Данило, оборотясь к гребцам своим. «Я слышу, [722] пан Данило, чей-то крик», — сказали хлопцы: «кажется, с той стороны», разом сказали хлопцы, указывая в сторону, противную кладбищу; [723] но всё было уже тихо. Лодка поворотила. Вдруг гребцы опустили весла и недвижно уставили очи. Остановился и пан [Данило Буль<башка>], и [724] страх и холод врезался в козацкие жилы. Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высокий мертвец. Борода до пояса, на пальцах когти длинные, длиннее самих пальцев. Тихо поднял он руку вверх. Лицо всё задрожало у него и покривилось. Страшную муку, видно, терпел он. «Душно мне, душно», — простонал он диким и нечеловечьим голосом, и голос его будто ножом царапал сердце, и мертвец вдруг ушел под землю. И вдруг зашатался другой крест; опять вышел другой мертвец [еще <1 нрзб.>] еще страшнее, еще выше прежнего; весь зарос: борода по колено, [725] длинные ногти [726] еще длиннее, еще <1 нрзб.> закричал: «Душно мне!» — и ушел под землю. Пошатнулся третий крест, поднялся третий мертвец. Еще выше, казалось, одни кости только поднялись, борода [727] — по самые пяты, концы ногтей, казалось<?>, вонзились в землю. Страшно протянул он руки вверх, как будто хотел достать месяца, и закричал так, как будто кто-нибудь стал пилить его желтые кости. Дитя, спавшее на руках у Катерины, вскрикнуло и пробудилось. Сама пани вскрикнула. [728] Гребцы пороняли шапки в Днепр. Сам пан вздрогнул. Всё вдруг пропало, как будто не бывало. Однако ж хлопцы долго не [729] брались за весла. Заботливо поглядел Бурульбаш <?> на молодую жену, которая в испуге качала на руках кричавшее дитя, прижал ее к сердцу и поцеловал в лоб. «Не пугайся, Катерина, гляди: ничего нет», говорил, указывая по сторонам: «это колдун хочет устрашать людей, чтобы никто не добрался до нечистого [730] гнезда его. Баб толь<ко> одних он напугает этим. Дай сюда на руки мне сына». [731] При сем слове поднял пан Данило своего сына вверх [732] и поднес его к губам своим. «Что, Иван? Ты не боишься колдунов? Нет, говори, тятя, я козак. Полно же плакать, перестань, мой ненаглядный цветочек. [733] Та-та-та, та-та-та! Домой приедем, приедем домой, мать накормит кашею, положит тебя спать в люльке. Запоет: „Люли, сын, мой, люли“». [734]
711
Вместо «как»: теперь
712
ему показывались тотчас два ряда
713
блестят
714
убитого
715
правая рука всё гладила козацк<ий> ус
716
Далее было: кладя
717
Далее было: с костями
718
Ах, знаю
719
выбил свою уже обгоревшую в золе <?> люльку
720
Далее было: и ждал
721
Далее было: а. чернел на курганах б. и то было дико всё как <... >
722
Так в автографе.
723
Далее было: всю
724
Далее было: чувствует что
725
Далее было: почти еще
726
Далее было: как будто
727
Далее было: длинная
728
Далее было: Сами
729
Далее было: двигались
730
чортова
731
Далее было: И поцеловав
732
Далее было: что
733
сы<ночек>
734
Слова из песни в автографе — не на месте: они приписаны в конце главы.