Том 3. Басни, стихотворения, письма

  К несчастью, то ж бывает у людей: Как ни полезна вещь, — цены не зная ей, Невежда про нее свой толк всё к худу клонит;   А ежели невежда познатней,    Так он ее еще и гонит.

Два голубя

Два Голубя как два родные брата жили, Друг без друга они не ели и не пили; Где видишь одного, другой уж, верно, там; И радость и печаль, всё было пополам. Не видели они, как время пролетало; Бывало грустно им, а скучно не бывало.    Ну, кажется, куда б хотеть    Или от милой, иль от друга? Нет, вздумал странствовать один из них — лететь     Увидеть, осмотреть    Диковинки земного круга, Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой. «Куда ты?» говорит сквозь слез ему другой:    «Что́ пользы по свету таскаться?    Иль с другом хочешь ты расстаться? Бессовестный! когда меня тебе не жаль, Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,    И всё, чем странствия опасны! Хоть подожди весны лететь в такую даль: Уж я тебя тогда удерживать не буду. Теперь еще и корм и скуден так, и мал;    Да, чу! и ворон прокричал:     Ведь это, верно, к худу.    Останься дома, милый мой!    Ну, нам ведь весело с тобой! Куда ж еще тебе лететь, не разумею; А я так без тебя совсем осиротею. Силки, да коршуны, да громы только мне    Казаться будут и во сне; Всё стану над тобой бояться я несчастья:    Чуть тучка лишь над головой, Я буду говорить: ах! где-то братец мой? Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!»   Растрогала речь эта Голубка; Жаль братца, да лететь охота велика: Она и рассуждать и чувствовать мешает. «Не плачь, мой милый», так он друга утешает: «Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь. Всё наскоро в пути замечу на полете, И осмотрев, что есть диковинней на свете, Под крылышко к дружку назад я ворочусь. Тогда-то будет нам о чем повесть словечко! Я вспомню каждый час и каждое местечко; Всё расскажу: дела ль, обычай ли какой,    Иль где какое видел диво. Ты, слушая меня, представишь всё так живо, Как будто б сам летал ты по свету со мной». Тут — делать нечего — друзья поцеловались,     Простились и расстались. Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром; Под ним, как океан, синеет степь кругом. Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался;    Кой-как угнездился, прижался     К нему наш Голубок; Но ни от ветру он укрыться тут не мог, Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог. Утих по-малу гром. Чуть солнце просияло, Желанье позывать бедняжку дале стало. Встряхнулся и летит, — летит и видит он: В заглушьи под леском рассыпана пшеничка. Спустился — в сети тут попалась наша птичка!     Беды со всех сторон!    Трепещется он, рвется, бьется; По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал, Лишь ножку вывихнул, да крылышко помял! Но не до них: он прочь без памяти несется. Вот, пуще той беды, беда над головой!    Отколь ни взялся ястреб злой;    Не взвидел света Голубь мой!   От ястреба из сил последних машет. Ах, силы вкоротке! совсем истощены! Уж когти хищные над ним распущены; Уж холодом в него с широких крыльев пашет. Тогда орел, с небес направя свой полет,    Ударил в ястреба всей силой — И хищник хищнику достался на обед.     Меж тем наш Голубь милой, Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем.   Но тем еще не кончилось на нем: Одна беда всегда другую накликает. Ребенок, черепком наметя в Голубка,—    Сей возраст жалости не знает,— Швырнул и раскроил висок у бедняка. Тогда-то странник наш, с разбитой головою, С попорченным крылом, с повихнутой ногою,    Кляня охоту видеть свет, Поплелся кое-как домой без новых бед. Счастлив еще: его там дружба ожидает!     К отраде он своей, Услуги, лекаря и помощь видит в ней; С ней скоро все беды и горе забывает. О вы, которые объехать свет вокруг     Желанием горите!    Вы эту басеньку прочтите, И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг. Что б ни сулило вам воображенье ваше; Но, верьте, той земли не сыщете вы краше, Где ваша милая, иль где живет ваш друг.

Червонец

    Полезно ль просвещенье?    Полезно, слова нет о том.    Но просвещением зовем    Мы часто роскоши прельщенье    И даже нравов развращенье:   Так надобно гораздо разбирать, Как станешь грубости кору с людей сдирать, Чтоб с ней и добрых свойств у них не растерять, Чтоб не ослабить дух их, не испортить нравы,    Не разлучить их с простотой    И, давши только блеск пустой,   Бесславья не навлечь им вместо славы.    Об этой истине святой Преважных бы речей на целу книгу стало; Да важно говорить не всякому пристало:     Так с шуткой пополам Я басней доказать ее намерен вам.   Мужик, простак, каких везде немало,    Нашел Червонец на земли.   Червонец был запачкан и в пыли;   Однако ж пятаков пригоршни трои Червонца на обмен крестьянину дают. «Постой же», думает мужик: «дадут мне вдвое;    Придумал кой-что я такое,   Что у меня его с руками оторвут».    Тут, взяв песку, дресвы^* и мелу,    И натолокши кирпича,    Мужик мой приступает к делу.     И со всего плеча    Червонец о кирпич он точит,      Дресвой дерет,     Песком и мелом трет; Ну, словом, так, как жар, его поставить хочет. И подлинно, как жар, Червонец заиграл:      Да только стало      В нем весу мало, И цену прежнюю Червонец потерял.

Троеженец

    Какой-то греховодник Женился от живой жены еще на двух.   Лишь до Царя о том донесся слух    (А Царь был строг и не охотник    Таким соблазнам потакать), Он Многоженца вмиг велел под суд отдать, И выдумать ему такое наказанье,     Чтоб в страх привесть народ, И покуситься бы никто не мог вперед    На столь большое злодеянье: «А коль увижу-де, что казнь ему мала, Повешу тут же всех судей вокруг стола».     Судьям худые шутки:    В холодный пот кидает их боязнь.    Судьи толкуют трои сутки, Какую б выдумать преступнику им казнь. Их есть и тысячи; но опытами знают, Что все они людей от зла не отучают. Однако ж, наконец, их надоумил бог. Преступник призван в суд для объявленья     Судейского решенья,    Которым, с общего сужденья, Приговорили: жен отдать ему всех трех.   Народ суду такому изумился И ждал, что Царь велит повесить всех судей;    Но не прошло четырех дней,    Как Троеженец удавился: И этот приговор такой наделал страх,    Что с той поры на трех женах    Никто в том царстве не женился.

Безбожники

Был в древности народ, к стыду земных племен, Который до того в сердцах ожесточился,   Что противу богов вооружился. Мятежные толпы, за тысячью знамен, Кто с луком, кто с пращей, шумя, несутся в поле.   Зачинщики, из удалых голов,   Чтобы поджечь в народе буйства боле, Кричат, что суд небес и строг и бестолков; Что боги или спят, иль правят безрассудно;   Что проучить пора их без чинов; Что, впрочем, с ближних гор каменьями нетрудно    На небо дошвырнуть в богов    И заметать Олимп стрелами. Смутяся дерзостью безумцев и хулами, К Зевесу весь Олимп с мольбою приступил,    Чтобы беду он отвратил; И даже весь совет богов тех мыслей был, Что, к убеждению бунтующих, не худо    Явить хоть небольшое чудо:    Или потоп, иль с трусом^* гром, Или хоть каменным ударить в них дождем.       «Пождем»,   Юпитер рек: «а если не смирятся И в буйстве прекоснят^*, бессмертных не боясь,    Они от дел своих казнятся».    Тут с шумом в воздухе взвилась Тьма камней, туча стрел от войск богомятежных, Но с тысячью смертей, и злых, и неизбежных, На собственные их обрушились главы. Плоды неверия ужасны таковы;    И ведайте, народы, вы, Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы, Чем против божества вооружают вас,   Погибельный ваш приближают час, И обратятся все в громовые вам стрелы.

Орел и куры

Желая светлым днем вполне налюбоваться,    Орел поднебесью летал      И там гулял,     Где молнии родятся. Спустившись, наконец, из облачных вышин, Царь-птица отдыхать садится на овин. Хоть это для Орла насесток незавидный,   Но у Царей свои причуды есть: Быть может, он хотел овину сделать честь, Иль не было вблизи, ему по чину сесть,    Ни дуба, ни скалы гранитной; Не знаю, что за мысль, но только что Орел     Не много посидел И тут же на другой овин перелетел.   Увидя то, хохлатая наседка    Толкует так с своей кумой:    «За что Орлы в чести такой? Неужли за полет, голубушка соседка?     Ну, право, если захочу, С овина на овин и я перелечу.   Не будем же вперед такие дуры,   Чтоб почитать Орлов знатнее нас. Не больше нашего у них ни ног, ни глаз;    Да ты же видела сейчас, Что по́низу они летают так, как куры». Орел ответствует, наскуча вздором тем:    «Ты права, только не совсем. Орлам случается и ниже кур спускаться; Но курам никогда до облак не подняться!»    Когда таланты судишь ты,— Считать их слабости трудов не трать напрасно; Но, чувствуя, что́ в них и сильно, и прекрасно, Умей различны их постигнуть высоты.

Книга вторая

Лягушки, просящие царя

   Лягушкам стало не угодно     Правление народно, И показалось им совсем не благородно    Без службы и на воле жить.     Чтоб горю пособить, То стали у богов Царя они просить. Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно, На сей однако ж раз послушал их Зевес: Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,   И плотно так он треснулся на царство, Что ходенем пошло трясинно государство:     Со всех Лягушки ног     В испуге пометались,    Кто как успел, куда кто мог, И шопотом Царю по кельям дивовались. И подлинно, что Царь на-диво был им дан:    Не суетлив, не вертопрашен,    Степенен, молчалив и важен;    Дородством, ростом великан,    Ну, посмотреть, так это чудо!    Одно в Царе лишь было худо:   Царь этот был осиновый чурбан. Сначала, чтя его особу превысоку, Не смеет подступить из подданных никто: Со страхом на него глядят они, и то Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;    Но так как в свете чуда нет,   К которому б не пригляделся свет, То и они сперва от страху отдохнули, Потом к Царю подползть с преданностью дерзнули:    Сперва перед Царем ничком; А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком:   Дай попытаться сесть с ним рядом; А там, которые еще поудалей,    К Царю садятся уж и задом.   Царь терпит всё по милости своей. Немного погодя, посмотришь, кто захочет,     Тот на него и вскочит. В три дня наскучило с таким Царем житье.    Лягушки новое челобитье, Чтоб им Юпитер в их болотную державу    Дал подлинно Царя на славу!    Молитвам теплым их внемля, Послал Юпитер к ним на царство Журавля, Царь этот не чурбан, совсем иного нраву: Не любит баловать народа своего; Он виноватых ест: а на суде его     Нет правых никого;     Зато уж у него, Что́ завтрак, что́ обед, что́ ужин, то расправа.     На жителей болот     Приходит черный год. В Лягушках каждый день великий недочет. С утра до вечера их Царь по царству ходит   И всякого, кого ни встретит он,    Тотчас засудит и — проглотит. Вот пуще прежнего и кваканье, и стон,     Чтоб им Юпитер снова    Пожаловал Царя инова; Что нынешний их Царь глотает их, как мух; Что даже им нельзя (как это ни ужасно!) Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно; Что, наконец, их Царь тошнее им засух. «Почто ж вы прежде жить счастливо не умели? Не мне ль, безумные», вещал им с неба глас:    «Покоя не было от вас? Не вы ли о Царе мне уши прошумели?   Вам дан был Царь? — так тот был слишком тих: Вы взбунтовались в вашей луже,   Другой вам дан — так этот очень лих: Живите ж с ним, чтоб не было вам хуже!»

Лев и барс

    Когда-то, в старину,   Лев с Барсом вел предолгую войну За спорные леса, за дебри, за вертепы. Судиться по правам — не тот у них был нрав; Да сильные ж в правах бывают часто слепы.    У них на это свой устав:    Кто одолеет, тот и прав.   Однако, наконец, не вечно ж драться —     И когти притупятся: Герои по правам решились разобраться; Намерились дела военны прекратить,     Окончить все раздоры, Потом, как водится, мир вечный заключить      До первой ссоры.     «Назначим же скорей    Мы от себя секретарей», Льву предлагает Барс: «и как их ум рассудит,      Пусть так и будет. Я, например, к тому определю Кота: Зверек хоть неказист, да совесть в нем чиста; А ты Осла назначь: он знатного же чина,     И, к слову молвить здесь, Куда он у тебя завидная скотина! Поверь, как другу, мне: совет и двор твой весь    Его копытца вряд ли стоят.     Положимся ж на том,       На чем    С моим Котишком он устроит».    И Лев мысль Барса утвердил       Без спору; Но только не Осла, Лисицу нарядил   Он от себя для этого разбору, Примолвя про себя (как видно, знал он свет): «Кого нам хвалит враг, в том, верно, проку нет».

Вельможа и философ

Вельможа, в праздный час толкуя с Мудрецом      О том, о сём, «Скажи мне», говорит: «ты свет довольно знаешь, И будто в книге, ты в сердцах людей читаешь:    Как это, что́ мы ни начнем, Суды ли, общества ль учены заведем,    Едва успеем оглянуться,   Как первые невежи тут вотрутся?   Ужли от них совсем лекарства нет?» —   «Не думаю», сказал Мудрец в ответ: «И с обществами та ж судьба (сказать меж нами),    Что с деревянными домами».— «Как?» — «Так же: я вот свой достроил сими днями; Хозяева в него еще не вобрались,   А уж сверчки давно в нем завелись».

Мор зверей

Лютейший бич небес, природы ужас — мор   Свирепствует в лесах. Уныли звери;    В ад распахнулись настежь двери: Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор: Везде разметаны ее свирепства жертвы: Неумолимая, как сено косит их,    А те, которые в живых, Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы:    Перевернул совсем их страх, Те ж звери, да не те в великих столь бедах: Не давит волк овец и смирен, как монах; Мир курам дав, лиса постится в подземелье:    Им и еда на ум нейдет.    С голубкой голубь врознь живет,    Любви в помине больше нет:   А без любви какое уж веселье? В сем горе на совет зверей сзывает Лев. Тащатся шаг-за-шаг, чуть держатся в них души. Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,   Уставили глаза и приложили уши. «О, други!» начал Лев: «по множеству грехов   Подпали мы под сильный гнев богов, Так тот из нас, кто всех виновен боле,     Пускай по доброй воле    Отдаст себя на жертву им! Быть может, что богам мы этим угодим,    И теплое усердье нашей веры    Смягчит жестокость гнева их.   Кому не ведомо из вас, друзей моих,    Что добровольных жертв таких Бывали многие в истории примеры?     Итак, смиря свой дух,   Пусть исповедует здесь всякий вслух, В чем погрешил когда он вольно иль невольно.    Покаемся, мои друзья!   Ох, признаюсь — хоть это мне и больно —      Не прав и я! Овечек бедненьких — за что? — совсем безвинно      Дирал бесчинно;    А иногда — кто без греха?    Случалось, драл и пастуха:    И в жертву предаюсь охотно. Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть   Свои грехи: на ком их боле есть,    Того бы в жертву и принесть,— И было бы богам то более угодно».— «О царь наш, добрый царь! От лишней доброты», Лисица говорит: «в грех это ставишь ты. Коль робкой совести во всем мы станем слушать, То прийдет с голоду пропасть нам наконец;     Притом же, наш отец! Поверь, что это честь большая для овец,    Когда ты их изволишь кушать. А что до пастухов, мы все здесь бьем челом: Их чаще так учить — им это поделом. Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышет,   И нашими себя везде царями пишет». Окончила Лиса; за ней, на тот же лад,    Льстецы Льву то же говорят, И всякий доказать спешит наперехват, Что даже не в чем Льву просить и отпущенья. За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед      Во весь народ Поведали свои смиренно погрешенья;    Но их безбожных самых дел    Никто и шевелить не смел.    И все, кто были тут богаты   Иль когтем, иль зубком, те вышли вон      Со всех сторон    Не только правы, чуть не святы. В свой ряд смиренный Вол им так мычит: «И мы Грешны. Тому леть пять, когда зимой кормы      Нам были худы,   На грех меня лукавый натолкнул: Ни от кого себе найти не могши ссуды, Из стога у попа я клок сенца стянул».   При сих словах поднялся шум и толки;    Кричат Медведи, Тигры. Волки:     «Смотри, злодей какой! Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги За беззаконие его к нам столько строги? Его, бесчинника, с рогатой головой, Его принесть богам за все его проказы, Чтоб и тела́ нам спасть, и нравы от заразы! Так, по его грехам, у нас и мор такой!»      Приговорили —    И на костер Вола взвалили.