Том 3. Басни, стихотворения, письма

Гуси

    Предлинной хворостиной   Мужик Гусей гнал в город продавать;    И, правду истинну сказать, Не очень вежливо честил свой гурт гусиной: На барыши спешил к базарному он дню    (А где до прибыли коснется, Не только там гусям, и людям достается).    Я мужика и не виню; Но Гуси иначе об этом толковали   И, встретяся с прохожим на пути,    Вот как на мужика пеняли: «Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?    Мужик так нами помыкает, И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;   А этого не смыслит неуч сей,    Что он обязан нам почтеньем; Что мы свой знатный род ведем от тех Гусей, Которым некогда был должен Рим спасеньем: Там даже праздники им в честь учреждены!» —   «А вы хотите быть за что отличены?» Спросил прохожий их. — «Да наши предки…» — «Знаю,    И всё читал: но ведать я желаю,    Вы сколько пользы принесли?» —    «Да наши предки Рим спасли!»^* —   «Всё так, да вы что сделали такое?» — «Мы? Ничего!» — «Так что́ ж и доброго в вас есть?    Оставьте предков вы в покое:    Им по-делом была и честь;   А вы, друзья, лишь годны на жаркое». Баснь эту можно бы и боле пояснить —    Да чтоб гусей не раздразнить.

Свинья

Свинья на барский двор когда-то затесалась; Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;    В сору, в навозе извалялась; В помоях по-уши до-сыта накупалась:     И из гостей домой     Пришла свинья-свиньей. «Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?»     Свинью спросил пастух:     «Ведь и́дет слух, Что всё у богачей лишь бисер да жемчу́г; А в доме, так одно богатее другого?» Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют вздор. Я не приметила богатства никакого:    Всё только лишь навоз, да сор;   А кажется, уж, не жалея рыла,      Я там изрыла      Весь задний двор». Не дай бог никого сравненьем мне обидеть! Но как же критика Хавроньей не назвать,   Который, что́ ни станет разбирать,   Имеет дар одно худое видеть?

Муха и дорожные

В Июле, в самый зной, в полуденную пору,    Сыпучими песками, в гору,    С поклажей и с семьей дворян,     Четверкою рыдван       Тащился. Кони измучились, и кучер как ни бился,   Пришло хоть стать. Слезает с козел он     И, лошадей мучитель, С лакеем в два кнута тиранит с двух сторон: А легче нет. Ползут из колымаги вон Боярин, барыня, их девка, сын, учитель.   Но, знать, рыдван был плотно нагружен,   Что лошади, хотя его трону́ли, Но в гору по песку едва-едва тянули. Случись тут Мухе быть. Как горю не помочь? Вступилась: ну жужжать во всю мушину мочь;    Вокруг повозки суетится;   То над носом юлит у коренной,    То лоб укусит пристяжной, То вместо кучера на козлы вдруг садится,    Или, оставя лошадей, И вдоль и поперек шныряет меж людей; Ну, словно откупщик на ярмарке, хлопочет,    И только плачется на то,     Что ей ни в чем, никто     Никак помочь не хочет. Гуторя слуги вздор, плетутся вслед шажком; Учитель с барыней шушукают тишком; Сам барин, позабыв, как он к порядку нужен, Ушел с служанкой в бор искать грибов на ужин; И Муха всем жужжит, что только лишь она    О всем заботится одна. Меж тем лошадушки, шаг за́ шаг, понемногу   Втащилися на ровную дорогу. «Ну», Муха говорит: «теперя слава богу! Садитесь по местам, и добрый всем вам путь;    А мне уж дайте отдохнуть:    Меня насилу крылья носят».   Куда людей на свете много есть, Которые везде хотят себя приплесть И любят хлопотать, где их совсем не просят.

Орел и паук

   За облака Орел    На верх Кавказских гор поднялся;     На кедре там столетнем сел И зримым под собой пространством любовался. Казалось, что оттоль он видел край земли: Там реки по степям излучисто текли;    Здесь рощи и луга цвели    Во всем весеннем их уборе;   А там сердитое Каспийско Море, Как ворона крыло, чернелося вдали. «Хвала тебе, Зевес, что, управляя светом, Ты рассудил меня снабдить таким полетом, Что неприступной я не знаю высоты»,    Орел к Юпитеру взывает: «И что смотрю оттоль на мира красоты,    Куда никто не залетает».—   «Какой же ты хвастун, как погляжу!»   Паук ему тут с ветки отвечает: «Да ниже ль я тебя, товарищ, здесь сижу?»   Орел глядит: и подлинно, Паук,   Над самым им раскинув сеть вокруг,     На веточке хлопочет И, кажется, Орлу заткать он солнце хочет.    «Ты как на этой высоте?»     Спросил Орел: «и те, Которые полет отважнейший имеют,    Не все сюда пускаться смеют; А ты без крыл и слаб; неужли ты дополз?» —    «Нет, я б на это не решился».—    «Да как же здесь ты очутился?» —    «Да я к тебе, же прицепился, И снизу на хвосте ты сам меня занес: Но здесь и без тебя умею я держаться; И так передо мной прошу не величаться; И знай, что я…» Тут вихрь, отколе ни возьмись, И сдунул Паука опять на самый низ.   Как вам, а мне так кажутся похожи.   На этаких нередко Пауков Те, кои без ума и даже без трудов,   Тащатся вверх, держась за хвост вельможи;     А надувают грудь, Как будто б силою их бог снабдил орлиной:    Хоть стоит ветру лишь пахнуть,    Чтоб их унесть и с паутиной.

Лань и дервиш

Младая Лань, своих лишась любезных чад, Еще сосцы млеком имея отягченны,   Нашла в лесу двух малых волченят И стала выполнять долг матери священный,    Своим питая их млеком.    В лесу живущий с ней одном,   Дервиш, ее поступком изумленный, «О, безрассудная!» сказал: «к кому любовь,   Кому свое млеко ты расточаешь? Иль благодарности от их ты роду чаешь? Быть может, некогда (иль злости их не знаешь?)    Они прольют твою же кровь».—   «Быть может», Лань на это отвечала:    «Но я о том не помышляла    И не желаю помышлять: Мне чувство матери одно теперь лишь мило И молоко мое меня бы тяготило,    Когда б не стала я питать».     Так, истинная благость    Без всякой мзды добро творит:    Кто добр, тому избытки в тягость,    Коль он их с ближним не делит.

Собака

  У барина была Собака шаловлива, Хоть нужды не было Собаке той ни в чем:    Иная бы таким житьем    Была довольна и счастлива    И не подумала бы красть!   Но уж у ней была такая страсть:    Что́ из мясного ни достанет,      В минуту стянет.    Хозяин сладить с ней не мог,      Как он ни бился,   Пока его приятель не вступился   И в том ему советом не помог. «Послушай», говорит: «хоть, кажется, ты строг,   Но ты лишь красть Собаку приучаешь,    Затем, что краденый кусок     Всегда ей оставляешь.   А ты вперед ее хоть меньше бей,    Да кражу отнимай у ней».   Едва лишь на себе Собака испытала     Совет разумный сей,—    Шалить Собака перестала.

Орел и крот

  Не презирай совета ничьего.    Но прежде рассмотри его.    Со стороны прибыв далекой В дремучий лес, Орел с Орлицею вдвоем   Задумали навек остаться в нем,   И, выбравши ветвистый дуб, высокой, Гнездо себе в его вершине стали вить, Надеясь и детей тут вывести на лето.     Услыша Крот про это,    Орлу взял смелость доложить. Что этот дуб для их жилища не годится,    Что весь почти он в корне сгнил    И скоро, может быть, свалится;   Так чтоб Орел гнезда на нем не вил. Но кстати ли Орлу принять совет из норки,   И от Крота! А где же похвала,      Что у Орла      Глаза так зорки? И что за стать Кротам мешаться сметь в дела       Царь-птицы!   Так многого с Кротом не говоря, К работе поскорей, советчика презря,—    И новоселье у царя    Поспело скоро для царицы. Всё счастливо: уж есть и дети у Орлицы.    Но что́ ж? — Однажды, как зарей,   Орел из-под небес к семье своей С богатым завтраком с охоты торопился,    Он видит, дуб его свалился, И подавило им Орлицу и детей.    От горести не взвидя свету,     «Несчастный!» он сказал: «За гордость рок меня так люто наказал, Что не послушался я умного совету.    Но можно ль было ожидать, Чтобы ничтожный Крот совет мог добрый дать?» —    «Когда бы ты не презрел мною», Из норки Крот сказал: «то вспомнил бы, что рою    Свои я норы под землей,    И что, случаясь близ корней, Здорово ль дерево, я знать могу верней».

Книга четвертая

Квартет

    Проказница-Мартышка,       Осел,       Козел,     Да косолапый Мишка    Затеяли сыграть Квартет.   Достали нот, баса, альта, две скрипки    И сели на лужок под липки,—    Пленять своим искусством свет. Ударили в смычки, дерут, а толку нет. «Стой, братцы, стой!» кричит Мартышка: «погодите! Как музыке итти? Ведь вы не так сидите. Ты с басом, Мишенька, садись против альта,    Я, прима, сяду против вторы;   Тогда пойдет уж музыка не та:    У нас запляшут лес и горы!»    Расселись, начали Квартет;    Он всё-таки на лад нейдет.    «Постойте ж, я сыскал секрет»,   Кричит Осел: «мы, верно, уж поладим,      Коль рядом сядем». Послушались Осла: уселись чинно в ряд;   А всё-таки Квартет нейдет на лад. Вот, пуще прежнего, пошли у них разборы       И споры,     Кому и как сидеть. Случилось Соловью на шум их прилететь. Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье: «Пожалуй», говорят: «возьми на час терпенье,   Чтобы Квартет в порядок наш привесть: И ноты есть у нас, и инструменты есть:     Скажи лишь, как нам сесть!» — «Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье    И уши ваших понежней»,    Им отвечает Соловей:    «А вы, друзья, как ни садитесь,    Всё в музыканты не годитесь».

Листы и корни

    В прекрасный летний день,    Бросая по долине тень, Листы на дереве с зефирами шептали, Хвалились густотой, зеленостью своей И вот как о себе зефирам толковали: «Не правда ли, что мы краса долины всей? Что нами дерево так пышно и кудряво,    Раскидисто и величаво?    Что́ б было в нем без нас? Ну, право,   Хвалить себя мы можем без греха!    Не мы ль от зноя пастуха И странника в тени прохладной укрываем?    Не мы ль красивостью своей   Плясать сюда пастушек привлекаем? У нас же раннею и позднею зарей    Насвистывает соловей.     Да вы, зефиры, сами    Почти не расстаетесь с нами».— «Примолвить можно бы спасибо тут и нам», Им голос отвечал из-под земли смиренно. «Кто смеет говорить столь нагло и надменно!     Вы кто такие там,   Что дерзко так считаться с нами стали?» — Листы, по дереву шумя, залепетали.