Том 3. Басни, стихотворения, письма

      «Мы те»,     Им снизу отвечали:   «Которые, здесь роясь в темноте,   Питаем вас. Ужель не узнаете? Мы корни дерева, на коем вы цветете.     Красуйтесь в добрый час!   Да только помните ту разницу меж нас: Что с новою весной лист новый народится;    А если корень иссушится,—    Не станет дерева, ни вас».

Волк и лисица

    Охотно мы дарим,   Что́ нам не надобно самим.    Мы это басней поясним, Затем, что истина сноснее вполоткрыта. Лиса, курятинки накушавшись до-сыта, И добрый ворошок припрятавши в запас, Под стогом прилегла вздремнуть в вечерний час. Глядит, а в гости к ней голодный Волк тащится.   «Что, кумушка, беды!» он говорит: «Ни косточкой не мог нигде я поживиться;    Меня так голод и морит;    Собаки злы, пастух не спит,     Пришло хоть удавиться!» — «Неужли?» — «Право так». — «Бедняжка-куманек! Да не изволишь ли сенца? Вот целый стог:    Я куму услужить готова». А куму не сенца, хотелось бы мяснова —    Да про запас Лиса ни слова.     И серый рыцарь мой,    Обласкан по́-уши кумой,    Пошел без ужина домой.

Бумажный змей

   Запущенный под облака,   Бумажный Змей, приметя свысока     В долине мотылька, «Поверишь ли!» кричит: «чуть-чуть тебя мне видно;    Признайся, что тебе завидно   Смотреть на мой высокий столь полет».—     «Завидно? Право, нет! Напрасно о себе ты много так мечтаешь! Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.     Такая жизнь, мой свет,    От счастия весьма далеко;    А я, хоть, правда, невысоко,      Зато лечу,      Куда хочу; Да я же так, как ты, в забаву для другого,       Пустого,     Век целый не трещу».

Лебедь, щука и рак

  Когда в товарищах согласья нет,    На лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука.    Однажды Лебедь, Рак да Щука    Везти с поклажей воз взялись,   И вместе трое все в него впряглись; Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу! Поклажа бы для них казалась и легка:    Да Лебедь рвется в облака, Рак пятится назад, а Щука тянет в воду. Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам;    Да только воз и ныне там.

Скворец

   У всякого талант есть свой: Но часто, на успех прельщаяся чужой,    Хватается за то иной,     В чем он совсем не годен.     А мой совет такой:    Берись за то, к чему ты сроден, Коль хочешь, чтоб в делах успешный был конец.    Какой-то смолоду Скворец    Так петь щегленком научился,   Как будто бы щегленком сам родился. Игривым голоском весь лес он веселил,    И всякий Скворушку хвалил.   Иной бы был такой доволен частью; Но Скворушка услышь, что хвалят соловья,—   А Скворушка завистлив был, к несчастью,—   И думает: «Постойте же, друзья,     Спою не хуже я     И соловьиным ладом».     И подлинно запел;   Да только лишь совсем особым складом:    То он пищал, то он хрипел,     То верещал козлёнком,      То не путем     Мяукал он котёнком; И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём. Мой милый Скворушка, ну, что́ за прибыль в том?    Пой лучше хорошо щегленком,     Чем дурно соловьем.

Пруд и река

«Что это», говорил Реке соседний Пруд:     «Как на тебя ни взглянешь,     А воды всё твои текут!   Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?   Притом же, вижу я почти всегда,    То с грузом тяжкие суда,   То долговязые плоты ты носишь, Уж я не говорю про лодки, челноки: Им счету нет! Когда такую жизнь ты бросишь?    Или плотов,    Мне здесь не для чего страшиться: Не знаю даже я, каков тяжел челнок;    И много, ежели случится, Что по воде моей чуть зыблется листок, Когда его ко мне забросит ветерок. Что́ беззаботную заменит жизнь такую?    За ветрами со всех сторон, Не движась, я смотрю на суету мирскую    И философствую сквозь сон».— «А, философствуя, ты помнишь ли закон?»    Река на это отвечает: «Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет? И если стала я великою рекой, Так это от того, что кинувши покой,    Последую сему уставу.     Зато по всякий год,   Обилием и чистотою вод И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу. И буду, может быть, еще я веки течь, Когда уже тебя не будет и в-помине,   И о тебе совсем исчезнет речь». Слова ее сбылись: она течет поныне;   А бедный Пруд год от году всё глох,   Заволочен весь тиною глубокой,     Зацвел, зарос осокой,    И, наконец, совсем иссох. Так дарование без пользы свету вянет,     Слабея всякий день,    Когда им овладеет лень И оживлять его дея́тельность не станет.

Тришкин кафтан

  У Тришки на локтях кафтан продрался. Что́ долго думать тут? Он за иглу принялся:   По четверти обрезал рукавов — И локти заплатил. Кафтан опять готов;   Лишь на четверть голее руки стали.    Да что́ до этого печали?   Однако же смеется Тришке всяк, А Тришка говорит: «Так я же не дурак,     И ту беду поправлю: Длиннее прежнего я рукава наставлю».    О, Тришка малый не простой!    Обрезал фалды он и полы, Наставил рукава, и весел Тришка мой,    Хоть носит он кафтан такой,    Которого длиннее и камзолы. Таким же образом, видал я, иногда     Иные господа,   Запутавши дела, их поправляют, Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

Механик

Какой-то молодец купил огромный дом, Дом, правда, дедовский, но строенный на-славу: И прочность, и уют, всё было в доме том,   И дом бы всем пришел ему по нраву,     Да только то беды — Немножко далеко стоял он от воды. «Ну, что ж», он думает: «в своем добре я властен;     Так дом мой, как он есть, Велю машинами к реке я перевесть (Как видно, молодец механикой был страстен!),    Лишь сани под него подвесть, Подрывшись наперед ему под основанье,   А там уже, изладя на катках,   Я воротом, куда хочу, всё зданье    Поставлю, будто на руках. И что́ еще, чего не видано на свете: Когда перевозить туда мой будут дом, Тогда под музыкой с приятелями в нем,    Пируя за большим столом, На новоселье я поеду, как в карете».    Пленяся глупостью такой. И к делу приступил тотчас Механик мой. Рабочих подрядил, под домом рылся, рылся, Ни денег, ни забот нимало не берёг; Однако ж дома он перетащить не мог    И только до того добился     Что дом его свалился.     Как много у людей       Затей,   Которые еще опасней и глупей!

Пожар и алмаз

   Из малой искры став пожаром,     Огонь, в стремленьи яром, По зданьям разлился в глухой полночный час.     При общей той тревоге,     Потерянный Алмаз Едва сквозь пыль мелькал, валяясь по дороге.    «Как ты, со всей своей игрой»,   Сказал Огонь: «ничтожен предо мной!   И сколь навычное потребно зренье, Чтоб различить тебя, при малом отдаленьи, Или с простым стеклом, иль с каплею воды, Когда в них луч иль мой, иль солнечный играет! Уж я не говорю, что всё тебе беды,    Что́ на тебя ни попадает:    Безделка — ленты лоскуток;    Как часто блеск твой затмевает, Вокруг тебя один обвившись, волосок!   Не так легко затмить мое сиянье,    Когда я, в ярости моей,     Охватываю зданье.   Смотри, как все усилия людей    Против себя я презираю;   Как с треском, всё, что встречу, пожираю — И зарево мое, играя в облаках,    Окрестностям наводит страх!» —   «Хоть против твоего мой блеск и беден»,   Алмаз ответствует: «но я безвреден: Не укорит меня никто ничьей бедой,     И луч досаден мой     Лишь зависти одной;   А ты блестишь лишь тем, что разрушаешь;    Зато, всей силой съединясь, Смотри, как рвутся все, чтоб ты скорей погас.    И чем ты яростней пылаешь,    Тем ближе, может быть, к концу». Тут силой всей народ тушить Пожар принялся; На утро дым один и смрад по нем остался:    Алмаз же вскоре отыскался И лучшею красой стал царскому венцу.

Пустынник и медведь

Хотя услуга нам при ну́жде дорога́,   Но за нее не всяк умеет взяться:    Не дай бог с дураком связаться! Услужливый дурак опаснее врага. Жил некто человек безродный, одинакой,    Вдали от города, в глуши. Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши, А в одиночестве способен жить не всякой: Утешно нам и грусть, и радость разделить. Мне скажут: «А лужок, а темная дуброва, Пригорки, ручейки и мурава шелкова?» —    «Прекрасны, что и говорить! А всё прискучится, как не с кем молвить слова».    Так и Пустыннику тому   Соскучилось быть вечно одному. Идет он в лес толкнуться у соседей,   Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.     В лесу кого набресть,    Кроме волков или медведей? И точно, встретился с большим Медведем он,   Но делать нечего: снимает шляпу   И милому соседушке поклон.   Сосед ему протягивает лапу,   И, слово-за-слово, знакомятся они,      Потом дружатся,    Потом не могут уж расстаться   И целые проводят вместе дни. О чем у них, и что бывало разговору,   Иль присказок, иль шуточек каких,    И как беседа шла у них,    Я по сию не знаю пору.    Пустынник был не говорлив;    Мишук с природы молчалив:    Так из избы не вынесено сору. Но как бы ни было, Пустынник очень рад,    Что дал ему бог в друге клад. Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится,   И Мишенькой не может нахвалиться.    Однажды вздумалось друзьям В день жаркий побродить по рощам, по лугам,    И по долам, и по горам;   А так как человек медведя послабее,    То и Пустынник наш скорее,     Чем Мишенька, устал    И отставать от друга стал. То видя, говорит, как путный, Мишка другу:    «Приляг-ка, брат, и отдохни,    Да коли хочешь, так сосни; А я постерегу тебя здесь у досугу».   Пустынник был сговорчив: лег, зевнул,     Да тотчас и заснул. А Мишка на часах — да он и не без дела:    У друга на нос муха села:     Он друга обмахнул;       Взглянул, А муха на щеке; согнал, а муха снова     У друга на носу,   И неотвязчивей час-от-часу.   Вот Мишенька, не говоря ни слова,   Увесистый булыжник в лапы сгреб, Присел на корточки, не переводит духу, Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!» И, у друга на лбу подкарауля муху,   Что силы есть — хвать друга камнем в лоб! Удар так ловок был, что череп врознь раздался, И Мишин друг лежать надолго там остался!