Том 3. Басни, стихотворения, письма

Мешок

    В прихожей на полу,       В углу,     Пустой мешок валялся.     У самых низких слуг Он на обтирку ног нередко помыкался;       Как вдруг     Мешок наш в честь попался    И весь червонцами набит, В окованном ларце в сохранности лежит.    Хозяин сам его лелеет,    И бережет Мешок он так,     Что на него никак Ни ветер не пахнет, ни муха сесть не смеет;     А сверх того с Мешком     Весь город стал знаком.   Приятель ли к хозяину приходит: Охотно о Мешке речь ласкову заводит;    А ежели Мешок открыт, То всякий на него умильно так глядит;    Когда же кто к нему подсядет, То верно уж его потреплет иль погладит. Увидя, что у всех он стал в такой чести,     Мешок завеличался,     Заумничал, зазнался, Мешок заговорил и начал вздор нести;    О всем и рядит он и судит:      И то не так,      И тот дурак,    И из того-то худо будет. Все только слушают его, разинув рот;    Хоть он такую дичь несет,      Что уши вянут:   Но у людей, к несчастью, тот порок,    Что им с червонцами Мешок   Что ни скажи, всему дивиться станут. Но долго ль был Мешок в чести и слыл с умом,    И долго ли его ласкали? Пока все из него червонцы потаскали; А там он выброшен, и слуху нет о нем. Мы басней никого обидеть не хотели:    Но сколько есть таких Мешков     Между откупщиков, Которы некогда в подносчиках сидели;     Иль между игроков, Которы у себя за редкость рубль видали, А ныне, пополам с грехом, богаты стали; С которыми теперь и графы и князья —       Друзья;    Которые теперь с вельможей, У коего они не смели сесть в прихожей,    Играют за́просто в бостон?    Велико дело — миллион! Однако же, друзья, вы столько не гордитесь!    Сказать ли правду вам тишком?    Не дай бог, если разоритесь: И с вами точно так поступят, как с Мешком.

Кот и повар

   Какой-то Повар, грамотей,    С поварни побежал своей    В кабак (он набожных был правил   И в этот день по куме тризну правил), А дома стеречи съестное от мышей      Кота оставил. Но что́ же, возвратясь, он видит? На полу Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,    Припав за уксусным бочёнком, Мурлыча и ворча, трудится над курчёнком.    «Ах, ты, обжора! ах, злодей!»    Тут Ваську Повар укоряет: «Не стыдно ль стен тебе, не только что людей? (А Васька всё-таки курченка убирает.)   Как! быв честным Котом до этих пор, Бывало, за пример тебя смиренства кажут,—    А ты… ахти, какой позор!    Теперя все соседи скажут:    «Кот-Васька плут! Кот-Васька вор!   И Ваську-де, не только что в поварню,    Пускать не надо и на двор,    Как волка жадного в овчарню: Он порча, он чума, он язва здешних мест!»    (А Васька слушает, да ест.)   Тут ритор мой, дав волю слов теченью,   Не находил конца нравоученью.    Но что ж? Пока его он пел,    Кот-Васька всё жаркое съел.    А я бы повару иному    Велел на стенке зарубить:   Чтоб там речей не тратить попустому,    Где нужно власть употребить.

Лев и комар

    Бессильному не смейся   И слабого обидеть не моги! Мстят сильно иногда бессильные враги: Так слишком на свою ты силу не надейся!    Послушай басню здесь о том, Как больно Лев за спесь наказан Комаром.   Вот что о том я слышал стороною: Сухое к Комару явил презренье Лев; Зло взяло Комара: обиды не стерпев, Собрался, поднялся Комар на Льва войною. Сам ратник, сам трубач пищит во всю гортань И вызывает Льва на смертоносну брань.    Льву смех, но наш Комар не шутит: То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит! И, место высмотрев и время улуча,     Орлом на Льва спустился    И Льву в крестец всем жалом впился. Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача. Увертлив наш Комар, да он же и не трусит! Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосет. Лев голову крутит, Лев гривою трясет;    Но наш герой свое несет: То в нос забьется Льву, то в ухо Льва укусит.      Вздурился Лев,     Престрашный поднял рев,    Скрежещет в ярости зубами    И землю он дерет когтями. От рыка грозного окружный лес дрожит. Страх обнял всех зверей; всё кроется, бежит:    Отколь у всех взялися ноги, Как будто бы пришел потоп или пожар!      И кто ж? Комар    Наделал столько всем тревоги! Рвался, метался Лев и, выбившись из сил, О землю грянулся и миру запросил. Насытил злость Комар; Льва жалует он миром: Из Ахиллеса вдруг становится Омиром,^*       И сам Летит трубить свою победу по лесам.

Огородник и философ

Весной в своих грядах так рылся Огородник,   Как будто бы хотел он вырыть клад:    Мужик ретивый был работник,     И дюж, и свеж на взгляд; Под огурцы одни он взрыл с полсотни гряд.   Двор обо двор с ним жил охотник    До огородов и садов, Великий краснобай, названный друг природы,    Недоученный Филосо́ф, Который лишь из книг болтал про огороды. Однако ж, за своим он вздумал сам ходить    И тоже огурцы садить;   А между тем смеялся так соседу:    «Сосед, как хочешь ты потей,    А я с работою моей    Далеко от тебя уеду,    И огород твой при моем    Казаться будет пустырем. Да, правду говорить, я и тому дивился, Что огородишко твой кое-как идет.    Как ты еще не разорился? Ты, чай, ведь никаким наукам не учился?»   «И некогда», соседа был ответ.     «Прилежность, навык, руки:    Вот все мои тут и науки;    Мне бог и с ними хлеб дает».— «Невежа! восставать против наук ты смеешь?» — «Нет, барин, не толкуй моих так криво слов:    Коль ты что́ путное затеешь,    Я перенять всегда готов».— «А вот, увидишь ты, лишь лета б нам дождаться…» — «Но, барин, не пора ль за дело приниматься?   Уж я кой-что посеял, посадил;    А ты и гряд еще не взрыл».—    «Да, я не взрыл, за недосугом:      Я всё читал      И вычитал, Чем лучше: заступом их взрыть, сохой иль плугом.    Но время еще не уйдет».—   «Как вас, а нас оно не очень ждет», Последний отвечал, — и тут же с ним расстался,      Взяв заступ свой;    А Филосо́ф пошел домой.    Читал, выписывал, справлялся,    И в книгах рылся и в грядах,    С утра до вечера в трудах.    Едва с одной работой сладит,    Чуть на грядах лишь что взойдет.    В журналах новость он найдет —    Всё перероет, пересадит    На новый лад и образец.    Какой же вылился конец? У Огородника взошло всё и поспело:    Он с прибылью, и в шляпе дело;      А Филосо́ф —      Без огурцов.

Крестьянин и лисица

«Скажи мне, кумушка, что у тебя за страсть       Кур красть?» Крестьянин говорил Лисице, встретясь с нею,    «Я, право, о тебе жалею!    Послушай, мы теперь вдвоем, Я правду всю скажу: ведь в ремесле твоем    Ни на волос добра не видно. Не говоря уже, что красть и грех и стыдно,    И что бранит тебя весь свет;     Да дня такого нет, Чтоб не боялась ты за ужин иль обед    В курятнике оставить шкуры!    Ну, стоют ли того все куры?» —    «Кому такая жизнь сносна?»     Лисица отвечает:   «Меня так всё в ней столько огорчает,   Что даже мне и пища не вкусна.   Когда б ты знал, как я в душе честна!    Да что же делать? Нужда, дети;   Притом же иногда, голубчик-кум,     И то приходит в ум, Что я ли воровством одна живу на свете? Хоть этот промысел мне точно острый нож».—       «Ну, что ж?» Крестьянин говорит: «коль вправду ты не лжешь,    Я от греха тебя избавлю    И честный хлеб тебе доставлю; Наймись курятник мой от лис ты охранять: Кому, как не Лисе, все лисьи плутни знать?   Зато ни в чем не будешь ты нуждаться И станешь у меня как в масле сыр кататься».    Торг слажен; и с того ж часа́    Вступила в караул Лиса. Пошло у мужика житье Лисе привольно;   Мужик богат, всего Лисе довольно;    Лисица стала и сытей,    Лисица стала и жирней,    Но всё не сделалась честней: Некраденый кусок приелся скоро ей;.   И кумушка тем службу повершила,    Что, выбрав ночку потемней,   У куманька всех кур передушила.    В ком есть и совесть, и закон,    Тот не украдет, не обманет,    В какой бы нужде ни был он;    А вору дай хоть миллион —    Он воровать не перестанет.

Воспитание льва

Льву, Кесарю лесов, бог сына даровал.   Звериную вы знаете природу: У них, не как у нас — у нас ребенок году, Хотя б он царский был, и глуп, и слаб, и мал;     А годовалый Львенок    Давно уж вышел из пеленок. Так к году Лев-отец не шуткой думать стал,   Чтобы сынка невежей не оставить,    В нем царску честь не уронить, И чтоб, когда сынку придется царством править, Не стал бы за сынка народ отца бранить. Кого ж бы попросить, нанять или заставить Царевича Царем на-выучку поставить?   Отдать его Лисе — Лиса умна, Да лгать великая охотница она;   А со лжецом во всяком деле мука.— Так это, думал Царь, не царская наука.   Отдать Кроту: о нем молва была,   Что он во всем большой порядок любит:    Без ощупи шага́ не ступит И всякое зерно для своего стола    Он сам и чистит, сам и лупит;     И словом, слава шла, Что Крот великий зверь на малые дела: Беда лишь, под носом глаза Кротовы зорки,    Да вдаль не видят ничего; Порядок же Кротов хорош, да для него; А царство Львиное гораздо больше норки. Не взять ли Барса? Барс отважен и силён,   А сверх того, великий тактик он;    Да Барс политики не знает:   Гражданских прав совсем не понимает, Какие ж царствовать уроки он подаст!   Царь должен быть судья, министр и воин;    А Барс лишь резаться горазд: Так и детей учить он царских недостоин. Короче: звери все, и даже самый Слон,    Который был в лесах почтён,     Как в Греции Платон,   Льву всё еще казался не умен,      И не учен. По счастью, или нет (увидим это вскоре),    Услышав про царево горе,   Такой же царь, пернатых царь, Орел,      Который вел     Со Львом приязнь и дружбу, Для друга сослужить большую взялся службу   И вызвался сам Львенка воспитать.    У Льва как гору с плеч свалило. И подлинно: чего, казалось, лучше было Царевичу царя в учители сыскать?     Вот Львенка снарядили      И отпустили    Учиться царствовать к Орлу. Проходит год и два; меж тем, кого ни спросят, О Львенке ото всех лишь слышат похвалу: Все птицы чудеса о нем в лесах разносят.   И наконец приходит срочный год,     Царь-Лев за сыном шлёт. Явился сын; тут царь сбирает весь народ,    И малых и больших сзывает;    Сынка целует, обнимает, И говорит ему он так: «Любезный сын,    По мне наследник ты один; Я в гроб уже гляжу, а ты лишь в свет вступаешь:   Так я тебе охотно царство сдам.    Скажи теперь при всех лишь нам,    Чему учен ты, что ты знаешь, И как ты свой народ счастливым сделать чаешь?» — «Папа́», ответствовал сынок: «я знаю то,    Чего не знает здесь никто:    И от Орла до Перепёлки,    Какой где птице боле вод,    Какая чем из них живет,    Какие яица несет, И птичьи нужды все сочту вам до иголки. Вот от учителей тебе мой аттестат:    У птиц недаром говорят,    Что я хватаю с неба звезды; Когда ж намерен ты правленье мне вручить,   То я тотчас начну зверей учить       Вить гнезды».   Тут ахнул царь и весь звериный свет;    Повесил головы Совет,   А Лев-старик поздненько спохватился,    Что Львенок пустякам учился    И не добро он говорит; Что пользы нет большой тому знать птичий быт, Кого зверьми владеть поставила природа, И что важнейшая наука для царей:    Знать свойство своего народа    И выгоды земли своей.

Старик и трое молодых

  Старик садить сбирался деревцо. «Уж пусть бы строиться; да как садить в те лета,    Когда уж смотришь вон из света!»    Так, Старику смеясь в лицо, Три взрослых юноши соседних рассуждали. «Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,   То надобно, чтоб ты два века жил. Неужли будешь ты второй Мафусаил?   Оставь, старинушка, свои работы: Тебе ли затевать толь дальние расчеты? Едва ли для тебя текущий верен час? Такие замыслы простительны для нас: Мы молоды, цветем и крепостью и силой, А старику пора знакомиться с могилой».— «Друзья!» смиренно им ответствует Старик:    «Издетства я к трудам привык; А если от того, что делать начинаю, Не мне лишь одному я пользы ожидаю:      То, признаюсь, За труд такой еще охотнее берусь.   Кто добр, не всё лишь для себя трудится. Сажая деревцо, и тем я веселюсь, Что если от него сам тени не дождусь, То внук мой некогда сей тенью насладится,    И это для меня уж плод. Да можно ль и за то ручаться наперед,   Кто здесь из нас кого переживет?   Смерть смотрит ли на молодость, на силу,     Или на прелесть лиц? Ах, в старости моей прекраснейших девиц И крепких юношей я провожал в могилу! Кто знает: может быть, что ваш и ближе час, И что сыра земля покроет прежде вас». Как им сказал Старик, так после то и было. Один из них в торги пошел на кораблях; Надеждой счастие сперва ему польстило;.    Но бурею корабль разбило; Надежду и пловца — всё море поглотило.     Другой в чужих землях,    Предавшися порока власти.    За роскошь, негу и за страсти Здоровьем, а потом и жизнью заплатил, А третий — в жаркий день холодного испил И слег: его врачам искусным поручили,   А те его до-смерти залечили.    Узнавши о кончине их, Наш добрый Старичок оплакал всех троих.

Дерево

  Увидя, что топор крестьянин нес, «Голубчик», Деревцо сказало молодое: «Пожалуй, выруби вокруг меня ты лес,    Я не могу расти в покое:    Ни солнца мне не виден свет,   Ни для корней моих простору нет,   Ни ветеркам вокруг меня свободы, Такие надо мной он сплесть изволил своды! Когда б не от него расти помеха мне, Я в год бы сделалось красою сей стране, И тенью бы моей покрылась вся долина; А ныне тонко я, почти как хворостина».    Взялся крестьянин за топор,     И Дереву, как другу,     Он оказал услугу: Вкруг Деревца большой очистился простор;   Но торжество его недолго было!    То солнцем дерево печет,    То градом, то дождем сечет, И ветром, наконец, то Деревцо сломило. «Безумное!» ему сказала тут змея:    «Не от тебя ль беда твоя? Когда б, укрытое в лесу, ты возрастало, Тебе б вредить ни зной, ни ветры не могли, Тебя бы старые деревья берегли; А если б некогда деревьев тех не стало,    И время их бы отошло: Тогда в свою чреду, ты столько б возросло,    Усилилось и укрепилось, Что нынешней беды с тобой бы не случилось, И бурю, может быть, ты б выдержать могло!»