Психиатры считают, что плыть по теченьюв переносном ли смыслеи даже в прямом —помогает!И даже при кровотеченьи!Позволяет жить с пользойи даже с умом.Запасной, стало быть, открывается выход,и возможность еще появилась однане решенья задач —получения выгод,то есть вместе с рожном,а не против рожна.Сброшу с плеч все мешки.Поплыву налегке.По теченью!Соломинкой!Вниз по реке!Отдохну от усилья и ожесточеньяи махну,как бывалоча,против теченья.
«С бытием было проще…»
С
бытием было проще.Сперване давался быт.Дался после.Я теперь о быте словаподбираюбыта возле.Бытие, все его категории,жизнь, и смерть, и сладость, и боль,радость точно так же, как горе, явпитываю, как море — соль.А для быта глаз да глазнужен, также — верное ухо.А иначе слепо и глухои нечеткодойдет до нас.Бытие всегда при тебе:букву строчную весело ставишь,нажимаешь нужный клавиши бормочешь стихи о судьбе.В самом деле, ты жил? Жил.Умирать будешь? Если скажут.А для быта из собственных жилузел тягостный долго вяжут.
«Спасибо Вам за добрые слова…»
Спасибо Вам за добрые слова,которых для меня не пожалели,за то, что закружилась голова,гиперболы прочтя и параллели.В претензии останусь я едва ли,хотя, конечно, в честь такого дняВы чуть преувеличили меня,прикрасили и прилакировали.Вы выполнили славную задачу,мешками фраз засыпали провал,перехвалив меня за недохвал,воздав сторицею за недодачу.Стою под сладостным и золотымдождем, неисчислимым и несметным,и впитываю влажную латыньприсущего моменту комплимента.
«Ткал ковры. И продавал — внарез…»
Ткал ковры. И продавал — внарез.Брали больше голубое, розовое.А на темное — и цены бросовые.Темное не вызывало интерес.В самом деле: после дня работыи расцветка много говорит.Разве должен добавлять заботычеловеку колорит?Нет, не должен. Красное и синеевызывали чувства сильные.Подходили! И к любой стене.Оставалась темнота — при мне.Покупатель говорит: «Не такраска! Только портит настроение».Скапливалась эта чернота,и жужжало этих мух роение.Покупатель говорит: «Не тоттон и для квартиры мрачен слишком».Свет уходит, но запас растетмрака. Черным предаюсь мыслишкам.Тем не менее я занимался делом,кто бы ни советовал и что:белое я ткал, как прежде, белым.Черное же белым — ни за что.
ДОЛГ
Мы должны друг другу. Я — за колбасу,съеденную на газете.Мне — за ношу, ту, что я несуна закате, на рассвете.Я — и за рассвет и за закат,тот, что на пейзажи нахлобучен.Мне — за то, что языкати писуч, слагать стихи обучен.Я — за каждый прожитый мной день.Мне — за то, что день, прожитый мною,не умножив дребедень,суть запечатлел перед страною.Этот долг двойной, взаимосвязьвыручки, взаимная порукавсе растет с годами, становясьневозможностью жить друг без друга.
УДАЧНИК
Как бы ни была расположенаили не расположенавласть,я уже получил что положено.Жизнь уже удалась.Как бы общество ни информировалось,как бы тщательно ни нормироваласьсласть,так скупо выделяемая,отпускаемая изредка сласть,я уже получил все желаемое.Жизнь уже удалась.Я — удачник!И хоть никуда не спешил,весь задачникрешил!Весь задачник,когда-то и кем-то составленный,самолично перед собою поставленный,я решал, покуда не перерешил.До чего бы я ни добрался,я не так уж старался,не усиливался,
не пыхтелради славы и ради имения.Тем не менее —получил, что хотел.
НЕУЖЕЛИ?
Неужели сто или двести строк,те, которым не скоро выйдет срок, —это я, те два или три стихав хрестоматии — это я,а моя жена и моя семья —шелуха, чепуха, труха?Неужели черные угли — в счет?А костер, а огонь, а дым?Так уж первостепенен посмертный почет?Неужели необходим?Я людей из тюрем освобождал,я такое перевидал,что ни в ямб, ни в дактиль не уложить —столько мне довелось пережить.Неужели Эгейское море не в счет,поглотившее солнце при мне,и лишь двум или трем стихам почет,уваженье в родной стороне?Неужели слезы в глазах женыи лучи, что в них отражены,значат меньше, чем малопонятные сны,те, что в строки мной сведены?Я топил лошадей и людей спасал,ордена получал за то,а потом на досуге все описал.Ну и что,ну и что,ну и что!
ЗАВЕЩАННОЕ ВСЕМ
Завещанное — за вещами.Оно завешано старьем.Оно не в тексте завещаний,а в сердце бьющемся моем.Придется книги перебратьи обувь ветхую отбросить,чтоб выступило, как на рать,чтоб выступило, словно проседь,чтоб выступило, словно чтец,скандирующий страницу.И чтоб дошло до всех сердецто, что в моем теперь таится.
«В драгоценнейшую оправу…»
В драгоценнейшую оправудевятнадцатого столетьяя вставляю себя и оравусовременного многопоэтья.Поднимаю повыше небо —устанавливаю повыше,восстанавливаю, что повыжглиради славы, ради хлеба,главным образом, ради удобства,прежде званного просто комфортом,и пускаю десятым сортомто, что первым считалось сортом.Я развешиваю портретыПушкина и его плеяды.О, какими огнями согретыих усмешек тонкие яды,до чего их очки блистают,как сверкают их манишкив те часы, когда листаютэти классики наши книжки.
«Поэты подробности…»
Поэты подробности,поэты говоране без робости,но не без гоноравыдвигают кандидатурысвои на первые местаи становятся на котурны,думая, что они — высота.Между тем детали забудут,новый говор сменит былой,и поэты детали будутлишь деталью, пусть удалой.У пророка с его бароккомного внутреннего порока:если вычесть вопросительныезнаки, также восклицательные,интонации просительные,также жесты отрицательные,если истребить многоточия,не останется ни чертаи увидится воочиюпустота, пустота, пустота.Между тем поэты сути,в какие дыры их ни суйте,выползают, отрясаютпыль и опять потрясаютили умиляют сердцабез конца, без конца, без конца.
«В двадцатом веке дневники…»
В двадцатом веке дневникине пишутся и ни строкипотомкам не оставят.Наш век ни спор, ни разговор,ни заговор, ни оговорзаписывать не станет.Он столько видел, этот век, —смятенных вер, снесенных вех,невставших ванек-встанек, —что неохота вспоминать.Он вечером в свою тетрадьзаписывать не станет.Но стих — прибежище души.Без страха в рифму все пиши.За образом — как за стеною.За стихотворною строкой,как за разлившейся рекой,как за броней цельностальною.Лишь по прошествии вековиз скомканных черновиков,из спутанных метафорвсе извлекут, что ни таят:и жизнь, и смерть,и мед, и яд,а также соль и сахар.