Том 5. Произведения 1856-1859 гг.

— Нтъ, я — спать, — отвчалъ я, — мн и нездоровится, да и......

— Ну, вы какъ хотите, вы не мой мужъ, а ты пожалуйста, Сережа....

Я пожалъ руки двумъ супругамъ, надлъ пальто и вышелъ на улицу. Проходя черезъ залу и переднюю, я замтилъ, что полы были въ новь натерты, замки вычищены и лакей, подавшiй мн пальто, напомаженъ и особенно гладко выбритъ. — Сапоги его блестли и скрыпли не пообыкновенному. На[187] улиц было темно, мокро и сыро. Фонари чуть свтились, освщая только свои мокрыя стеклы, — собаки лаяли за воротами, какъ и въ обыкновенные дни. Въ домахъ изъ-за сторъ виднлись огни. По изрытымъ улицамъ, неровно дребезжа, изрдка прозжали то дрожки, то бочки. Пешеходовъ совсмъ не было. Даже дворниковъ не видать было на тротуарахъ. Сверху сыпался не то таявшій снгъ, не то дождикъ. Разговоръ съ моимъ знакомымъ, который прервала его жена, сильно занималъ меня. Я шелъ скорыми шагами, механически поворачивая изъ переулка въ переулокъ, по направленію къ дому и не замчалъ происходившаго вокругъ меня. На Никитской, у перекрестка, я почти столкнулся съ двумя женщинами, также какъ и я обходившими лужу. — Это уже ко всенощной, — подумалъ я, замтилъ на полусвт фонаря ихъ блыя юбки изъ-подъ поднятаго платья и новые башмаки, особенно осторожно ступавшіе по глянцовитымъ мокрымъ камнямъ улицы. Пройдя еще немного, мн встртился, солдатъ писарь въ новой фуражк и шинели, съ женой, шумящей юбками. Такъ и пахнуло на меня праздникомъ отъ этаго звука, и особенно вида шолковаго платка на голов и другаго краснаго новаго носоваго платка въ рук, которой она равномрно раскачивала.

— Вотъ что зонтикъ не взяли, Михаилъ Ефремовичъ, — сказала она.

Еще подальше встртились мн два чиновника въ шляпахъ и съ зонтикомъ, потомъ старикъ с палочкой. Дв дамы съ дтьми. Нсколько дрожекъ протащилось, ныряя въ водяныхъ рытвинахъ, дв кареты, треща рессорами и блестя фонарями, прохали по улиц. Дворникъ безъ шапки вышелъ съ плошками къ столбамъ тротуара. У Никитскаго монастыря[188] прижался по стн и на ступеняхъ народъ въ праздничныхъ одеждахъ, нищихъ попадалось много, но они не просили милостыни. Такъ и вяло отъ всего готовящейся, собирающейся народной радостью. — Я прошелъ монастырь, повернулъ по глянцовитому тротуару Александр[овскаго] сада, все тже торопливые радостные групы встрчались мн; и вдругъ старое забытое чувство праздника живо воскресло во мн, мн стало завидно этимъ людямъ, стало стыдно, что я въ шапк, въ старомъ сертук иду спать, какъ этотъ мужикъ, везущій бочку, безъ участья въ общей радости. — Не отдавая себ отчета зачмъ, я повернулъ подъ ворота въ Кремль и, отставая и перегоняя толпы народныя, а иногда бдныхъ мужиковъ, странниковъ, монаховъ, пшеходовъ, вошелъ мимо гауп[т]вахты на Кремлевскую площадь. И солдаты на мокрой платформ имли парадный необычайный видъ. —

————

** VIII.

КАКЪ УМИРАЮТ РУССКИЕ СОЛДАТЫ.

(ТРЕВОГА.)

Въ 1853 году я нсколько дней провелъ въ крпости Чахгири, одномъ изъ самыхъ живописныхъ и безпокойныхъ мстъ Кавказа. На другой день моего прізда, передъ вечеромъ, мы сидли съ знакомымъ, у котораго я остановился, на завалинк передъ его землянкой и ожидали чая. Капитанъ N, нашъ добрый знакомый, подошелъ къ намъ. —

Это было лтомъ; жаръ свалилъ, блыя лтнія тучи разб гались по горизонту, горы виднлись ясне, и быстрыя ласточки весело вились въ воздух. Два вишневыя дерева и нсколько однообразныхъ подсолнечниковъ недвижимо стояли передъ нами и далеко по дорог кидали свои тни. Въ двухъ-аршинномъ садик было какъ-то тихо и уютно.[189]

Вдругъ въ воздух раздался дальній гулъ орудейнаго выстрла.[190]

— Что это? — спросилъ я.

— Не знаю. Кажется, съ башни, — отвчалъ мой знакомый, — ужъ не тревога-ли?

Какой-то казакъ проскакалъ по улиц, солдатъ пробжалъ по дорог, топая большими сапогами, въ сосднемъ дом послышался шумъ и говоръ. Мы подошли къ забору.

— Что такое? — спросили мы у деньщика, который въ полосатыхъ штанахъ, поддерживаемыхъ одной помачею, почесывая спину, бжалъ по улиц.

— Тревога! — отвчалъ онъ, не останавливаясь, — барина ищу.

Капитанъ N схватилъ папаху и, застегиваясь, побжалъ домой. Его рота была дежурная. Раздался 2-й и 3-й выстрлъ съ башни.

— Пойдемте на кручь, посмотримъ, врно, на водопо что-нибудь, — сказалъ мн мой знакомый. — Не туши самоваръ, — прибавилъ онъ деньщику: — сейчасъ придемъ.

По улицамъ бжалъ народъ: гд казакъ, гд офицеръ верхомъ, гд солдатъ съ ружьемъ въ одной и мундиромъ въ другой рук. Испуганныя рожи жидовъ и бабъ показывались у воротъ, въ отворенныхъ дверяхъ и окнахъ. Все было въ движеньи.

— Гд, братцы мои, тревога? гд? — спрашивалъ запыхавшійся голосъ.

— За мостомъ антирелійскихъ лошадей забираютъ, — отвчалъ другой: — такая большенная партія, братцы мои, что бда.

— Ахъ ты, мои батюшки! какъ они въ крпость-то ворвутся, ай-аяй-ай-ай! — говорила слезнымъ голосомъ какая-то баба.

— А, примрно, къ Шамилю въ жены не желаете, тетушка? — отвчалъ, подмигивая, молодой солдатъ въ синихъ шароварахъ и [съ] попахой на бекрень.

<— Ишь, ровно на сватьбу, — говорилъ старый солдатъ, покачивая головой на бгущій народъ: — длать-то нечего.

Два мальчика галопомъ пролетли мимо насъ.

— Эхъ, вы, голубчики! на тревогу! — провизжалъ одинъ изъ нихъ, размахивая хлыстомъ.>

Едва мы успли подойти къ кручи, какъ насъ уже догнала дежурная рота, которая съ мшечками[191] за плечами и ружьями на перевсъ бжала подъ гору. Ротный командиръ, капитанъ N, верхомъ халъ впереди.

— Петръ Иванычь! — закричалъ ему мой знакомый: — хорошенько ихъ.

Но N не оглянулся на насъ: онъ съ озабоченнымъ выраженіемъ глядлъ впередъ, и глаза его блестли боле обыкновеннаго. Въ хвост роты шелъ Фелдшеръ съ своимъ кожаннымъ мшочкомъ, и несли носилки. Я понялъ выраженіе лица ротнаго командира.

Отрадно видть человка, смло смотрящаго въ глаза смерти; а здесь сотни людей всякій часъ, всякую минуту готовы нетолько принять ее безъ страха, но — что гораздо важне — безъ хвастовства, безъ желанія отуманиться, спокойно и просто идутъ ей навстрчу. <Хороша жизнь солдата!>

Когда рота была уже на полугор, рябой солдатъ съ загорлымъ лицомъ, блымъ затылкомъ и серьгой въ ух, запыхавшись подбжалъ къ кручи. Одной рукой онъ несъ ружье, другой придерживалъ суму.[192] Поровнявшись съ нами, онъ спотыкнулся и упалъ. Въ толп раздался хохотъ.

— Смотрите, Антонычь! не къ добру падать, — сказалъ балагуръ солдатъ въ синихъ штанахъ.[193]

Солдатъ остановился; усталое, озабоченное лицо его вдругъ приняло выраженіе самой сильной досады и строгости.

— Кабы ты былъ не дуракъ, а то ты самый дуракъ, — сказалъ онъ съ презрніемъ: — что ни на есть глупъ, вотъ что, — и онъ пустился догонять роту.

Вечеръ былъ тихій и ясный, по ущельямъ, какъ всегда, ползли тучи, но небо было чисто, два черныхъ орла высоко разводили свои плавные круги. На противуположной сторон серебрянной ленты Аргуна отчетливо виднлась одинокая кирпичная башня — единственное владніе наше въ Большой Чечн. Въ нкоторомъ разстояніи отъ нея партія конныхъ Чеченцовъ[194] гнала отбитыхъ лошадей вверхъ по крутому берегу и перестрливалась съ солдатами, бывшими въ башн.

Когда рота перебжала черезъ мостъ, Чеченцы были отъ нея уже гораздо дале ружейнаго выстрла, но, не смотря на то, между нашими показался дымокъ, другой, третій, и вдругъ бглый огонь по всему фронту роты. Звукъ этой трескотни выстрловъ секундъ черезъ 50, къ общей радости толпы зрителей, долетлъ до насъ.

— Вотъ она! Ишь пошли! Пошли, пошли-и! На утекъ, — послышались[195] въ толп хохотъ и одобренія.

— Ежели-бы, то-есть, постепенно отрзать ихъ отъ горъ, не могли бы себ уходу имть, — сказалъ балагуръ въ синихъ штанахъ, обращавшій своимъ разговоромъ вниманіе всхъ зрителей.

Чеченцы, дйствительно, посл залпа поскакали шибче въ гору; только нсколько джигитовъ изъ удальства остались сзади и завязали перестрлку съ ротой. Особенно одинъ на бломъ кон въ черной черкеск джигитовалъ, казалось, шагахъ в 50-ти отъ нашихъ, такъ что досадно было глядть на него. Не смотря на безпрерывные выстрлы, онъ разъзжалъ шагомъ передъ ротой; и только изрдка около него показывался голубоватый дымокъ, долеталъ отрывчатый звукъ винтовочнаго выстрла. Сейчасъ посл выстрла онъ на нсколько скачковъ пускалъ свою лошадь и потомъ снова останавливался.