Тоска по окраинам
Шрифт:
Грузия закрыла воздушную и сухопутную границу… введен режим чрезвычайного положения… объявлено о срочном… возвращении домой граждан…
«Закрывают границу, – повторила она себе. – Авиасообщение приостанавливают». Она заторможенно выключила компьютер, застегнула сумку, намотала на шею шарф и просунула руки в пальто. «Это ты виновата, – где-то в затылке вдруг заболела мысль. – Это из-за твоего предательства».
Она вдруг поняла, что руки у нее дрожат, что лоб горячий – и, кажется, бьет легкий озноб. До метро она не дойдет, нужно вызвать такси; она присела на скамейке у входа, дождалась темно-синюю «вольво» со
Пробка началась от самого Литейного, навигатор только удалял ожидаемое время прибытия: тридцать семь минут, сорок, сорок пять, пятьдесят восемь, час десять, полтора… Она задремала посреди очередного проспекта, дергаясь от каждого нажатия на газ. Впереди, сколько видели глаза, стояло море машин, целое море, сияющее фарами в нежном лиловом сумраке. И их «вольво» вливалась в общий поток, медленно-медленно текущий на другой берег.
– Земля в эльюминатари, землья в эльюминатари, – жалобно и смешно запел таксист спустя час тягомотной езды. – Землья в эльюминатаре видна… Эх, ти знаешь, – заговорил он, не обращаясь ни к кому, – уже пьять лет я здесь, пьять лет в Петербургьи. У меня Таджикистон дети, жена. Я им отсылаю это всё, себе ничего не оставляю, ничего… Я не был Таджикистон три года – меня младшие дети не помнят, по камере не узнают. У них солнце, тепло, – сбивчиво продолжал он, – там летом клубника с кулак, вот такой… Я ненавижу всё здесь, понимаешь? Я ненавижу здесь.
К вечеру она всё же добралась на Корабли и даже заставила себя зайти в круглосуточный – купить чаю, взять хотя бы пачку простого «Колдрекса» и пастилки от боли в горле. Пошатываясь, она зашла в подъезд, прислушалась к непривычной тишине, вошла в квартиру – и упала тут же, прямо в одежде, на незастеленную впопыхах кровать.
«Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе…»
Перед глазами всё плыло – кружились этикетки от чая, кружился тканевый абажур, кружился белый кофейник с сухими цветами, оставленный Светланой, кружились хозяйские дешевые книжки, зеленая лампа, кружились трещины потолка. Она подняла голову – в окнах дома напротив догорал закат, летала сумасшедшая чайка. Смотреть на свет было больно, она прикрыла глаза.
«Зачем же это всё было, – подумала она. – Почему же никто не спасает меня сегодня».
Телефон и вправду молчал, А.М. не появлялся в сети со вчерашнего дня, почти-бывший-муж – и она знала это точно – сейчас пьет и веселится, потому что завтра все бары уже закроют, закроют навсегда, как границу, и эта эпидемия никогда не кончится, и чернота эта, и боль в груди страшная.
Даже с закрытыми глазами всё продолжало плыть; голова горела, лоб покрылся испариной. Порой ей чудилось, что кто-то открывает дверь своим ключом, что в коридоре зажигают свет, – сил подняться и посмотреть у нее не было. Может, это Светлана? Может, А.М.? Может быть, муж нашел ее здесь? Она не знала, сколько прошло времени, – знала только, что теперь уже совсем темно, и даже соседские дети умолкли. Остров Декабристов, сослали на остров Декабристов. Так называется это место.
Кажется, наступила ночь. Потолок всё кружился. «Приезжай ко мне в Тбилиси – будут вот такие…» Детские шуточки, детские шуточки. Почему к ней не шел А.М.? Правда ли, что
у них сейчас цветет миндаль? Она вспоминала и ласкала внутренним взглядом те самые холмы Грузии – однажды, еще в прошлый приезд, она нашла кофейню с видом на канатную дорогу, туристов, подсвеченный стеклянный мост, телебашню и каменные своды Старого города. Тогда тоже смеркалось, и все уходили – а огоньки оставались, и она оставалась в кафе совсем одна. Кто же тогда ее нашел? Уж не А.М. ли?Конечно, А.М. И они поехали куда-то в шумный бурлящий центр и сидели там огромной компанией, переплетая грузинский, русский, английский и даже, кажется, ее неуклюжий французский говорок. И потом поднимались в его квартирку, он нежно брал ее за лицо, целовал своими полными губами, поднимал на руки, разворачивал и целовал в макушку. «Will you be loyal to me? Will you be loyal?»
Конечно, – вот что она ответила. И он еще долго гладил ее по волосам, целовал в кончик носа, потом снова нападал и смотрел на нее сверху, из темноты, своими серьезными глазами. И когда она надумала убежать, он пришел – она в платье-тельняшке, он в белой майке в синюю широкую полосу – и целовал ее в лоб, осторожно гладя плечики, и они снова смотрели на огни и закат, и разбегались по разные стороны границы…
Чтобы теперь встретиться вновь. А.М. будет бегать с ней вдоль моря, позволять закладывать руки за ворот своего свитера, будет ежиться, но быстро согреется снова – горячая, молодая кровь, – и возьмет ее на руки, и будет шептать про свою любовь, и неуклюже плести ей косу из мокрых волос, как ребенку.
Пусть забудется всё мелкое, грязное.
Вертелись перед глазами, ускоряясь, картинки: платье с золотым бисером, фата, и горящие гордостью глаза, и нежные теплые ночи, и квартира эта окнами в сад, с чайничком, с котами, с подушками, с завтраками, и танцами, и планами, и… и… и покой.
Без А.М., без его свитера крупной вязки, без темневшей в вороте шеи, без его длинных пальцев и смущенного взгляда исподлобья, – без него ничего не случится. Без него будет темнота и гибель. «По-жа-луй-ста, спа-си ме-ня». «По-жа-луй-ста».
Картинки вертелись в обратном порядке, раскручиваясь, как кинолента: от детей в огромном доме и совместных фотографий; вот она в черной юбке с цветами, со счастливой улыбкой, даже с загаром, вот он – повзрослевший, отрастивший щетину, в белой рубашке и брюках. И опять пленка скручивалась, показывая, как через белесую ткань фаты, всё то счастье, что могло их ждать, что ждало, случилось и было, вплоть до той первой ночи в комнате с видом на старый мост; до первого поцелуя в фойе какого-то здания, которое потом безжалостно снесут; до первой встречи на мосту – встречи паренька в нелепом берете с гордой маленькой дрессировщицей. И самая-самая первая – в саду, на окраине, подле статуи брошенного медвежонка с беззащитными острыми лопатками, склонившегося к земле и потупившего глаза… совсем один… наверняка они тоже каре-зеленые, обложенные южными тенями, серьезные, насмешливые и торжественные, – о, перестань, только посмотри на меня, только приди сюда, слышишь, я же умру здесь, приди, приди, приди, слышишь, слышишь, слышишь…
Но никто никогда не пришел.
март – декабрь 2020