Тоска по окраинам

* * *

«Это надо просто пережить», – думала она, разглядывая свое дымчатое отражение в буфете. Половину комнатки занимала лакированная стенка – куда ни прячься, всё равно будешь отражаться в какой-нибудь из секций. «Говорят, нельзя спать напротив зеркала – может, поэтому я так плохо сплю?» Но она знала, что причина в другом: по ночам в кольцо брали ненависть, обида, одиночество, страх и тревога.

Что-то вот-вот должно было подвернуться – но жизнь, наоборот, стала глуше, чем в пустыне. Почти-бывший-муж не звонил и не писал: она наблюдала за его весельем в соцсетях, за его поездками на залив с носатой женщиной (мы просто друзья, мы же просто друзья), за его бесконечными грязными попойками в барах, за его перелетами по заплеванным кухням собутыльников. «Совершается труд блуда», – грустно ухмылялась она, но потом брала злость, следом – жалость к себе, и она снова заворачивалась в кокон тоски, сидела, обездвиженная своим горем.

Что-то должно было подвернуться – или кто-то, чтобы не оставаться в первой балетной стойке, не выжидать неизвестно чего и не чувствовать себя идиоткой. Она прекрасно знала, что если жизнь не дает новых вариантов влюбленности – а она не давала ничего, кроме крепких поджопников, – нужно выдумать их самой. В ход шло всё: полузабытые сериалы с мачистыми красавцами, дальний круг знакомых, на периферии которого неярко брезжили более или менее привлекательные мужчины, наконец, и старые влюбленности: в свете последних событий и этот мальчик казался ничего, и тот, и вот этот.

«Вот этим» мальчиком все силы ее души единогласно назначали А.М. Огромный, похожий на неуклюжего медведя (тогда – еще совсем медвежонка) грузинский князек – и ведь взаправду князек: крестный сын президента, жевавшего галстук. Единственный знакомый князек.

Во-первых, он был красив, и красив ослепительно. «When you walk in the room, everything disappears, when you walk in the room, it’s a terrible mess» [21] – вот так это и было: входя в комнату, А.М. как будто забирал энергию у электрических плафонов, точнее, их жидкий синеватый свет становился невидимым по сравнению с сиянием, идущим от него, – живым, ярким, вибрирующим.

21

Когда ты входишь в комнату, всё исчезает, когда ты входишь в комнату, она превращается в жуткий бардак. (англ.)

(Thom Yorke – «Skip Divided».)

Во-вторых, пункт с романчиком был уже выполнен: глубокой балтийской ночью, «в комнате с видом на огни». «Will you be loyal to me?» [22] – непонятно зачем спросил потомок грузинских князей, и тогда она недоуменно промолчала, а потом начала, как водится, наворачивать вокруг этой, случайно родившейся ерунды (скорее всего, мальчишечка просто путал слова loyal и honest [23] ) бездны, как говорят плохие журналисты, смыслов.

В-третьих – и это было самое главное – несмотря на давнее знакомство и даже пару веселых ночей, она знала об А.М. очень мало. Достаточно, чтобы выстроить иллюзию полного понимания, с одной стороны, и как раз столько, сколько нужно, чтобы допридумать еще ворох правдоподобных сладостей сверху.

22

Ты будешь мне верна? (англ.)

23

«Верный» и «честный». (англ.)

Мальчишечка, ma Georgian boy, был похож на «брата»-Бодрова: тот же взгляд, то же замершее доверчивое выражение и застенчивая улыбка, та же неуклюжая поступь, почти такой же белый свитер крупной вязки и даже берет. До того, как кто-то указал на это сходство, она А.М. не замечала – ни в коридорах университета, ни в столовой, выбирая блинчики со сладкой начинкой (просто два куска дешевого шоколада внутри, тают в микроволновке и пачкают все тарелки), ни на традиционных вечеринках на пятом этаже общежития, где он – приглашенный туда в гости – выглядел явно инородным телом… Он же ее замечал – и приостанавливался, вставал как вкопанный, стесняясь здороваться (их уже представили друг другу – очень быстро, шапочно; так тут, в этом калейдоскопе студенческих лиц, происходило всё, так потом произошло и у них – быстро, путано, непонятно).

Она не видела А.М. несколько лет – но иногда вспоминала, когда на глаза попадался «Брат», когда слышала песни «Наутилуса» или даже просто шла мимо грузинского ресторана. В Петербурге грузинские рестораны попадаются через каждые сто метров, вспоминать приходилось часто, – поэтому, говоря иными словами, А.М. порой не выходил из ее головы, как фантом, всегда готовый подхватить на руки и унести в свой безопасный мирок. Она поминала его, когда было плохо, а плохо с почти-бывшим-мужем в последнее время было всегда. Один раз ей случилось сильно напиться, в такси бил озноб, и она пришептывала фамилию А.М.: «-дзе, – дзе, – дзе». Почти-бывший-муж, к счастью, ничего не заметил, свалил ее дома на диван и был таков – жена женой, а веселье по расписанию.

Чем паршивее становилось с мужем, тем ярче сиял образ А.М., тогда еще где-то на задворках сознания. «Как-то там А.М?» – думала она, заходя в его соцсети и листая фотографии: всё тот же аккуратный профиль со вздернутым носом, медвежьи глаза, уже обложенные тенью усталости, теперь уже щетинка над толстыми губами. А.М. наверняка проигрывал почти-бывшему-мужу в уме и таланте – но вот, например, посмотрите, какие у него красивые руки, с длинными ровными пальцами, с неизменным серебряным кольцом на безымянном пальце. «God bless», – пояснял он, когда кто-нибудь путал кольцо с обручальным. А.М. был странным: больше всего на свете любя рассуждать про cars, bitches и какие-нибудь волейбольные команды, он никогда не снимал своего God bless, а в комнате развесил листов двадцать переписанных от руки стихов по-грузински – скорее всего, даже собственных. Тогда А.М. предлагал их почитать – она почему-то отказалась; ей хотелось, как, впрочем, и всегда, впечатлять самой, а слушать и задавать вопросы она никогда не умела. «Может, поэтому ничего не получилось с мужем?» – вздыхала она.

Теперь А.М. имело смысл «актуализировать», вытащить из небытия. Делать это было страшновато: велик шанс слишком крепко увязнуть в этой фантазии, и разочароваться, и снова тогда бежать к почти-бывшему-мужу, утирая на ходу сопли. Она слишком хорошо осознавала, что А.М. хорош только в качестве миража, дивного ослепительного миража, который при ближайшем рассмотрении – а если зайдет далеко, то придется рассматривать его вблизи, – наверняка окажется плоским, неинтересным и абсолютно чужим созданием.

Или нет?

* * *

Оцепенение не спадало, жизнь шла по накатанной, но к марту какой-то просвет – в буквальном смысле просвет – появился. По утрам ее стало будить яркое-преяркое солнце – светило прямо в затылок; в такой компании было приятнее и натягивать колготки, и греть воду в сломанном чайнике, и сооружать какой-никакой завтрак, и особенно выходить из дома. Хотя термометр за окном стабильно держал отметку в минус пять, природа уже повернула к весне – и на душе стало легче. К Анастасии пришло всегдашнее ее настроение дурных времен: сейчас мы очистимся, сейчас сбросим с себя всё это старое, сейчас перестроим быт, – и будем жить по-новому, совсем по-другому, как еще никогда прежде. Жечь электричество и наслаждаться процессом горения.

С таким подходом было веселее: выяснилось, что в трех шагах от дома продают вяленую хурму – огромную, сладкую и очень дешевую, что в другой стороне есть магазин исключительно правильных продуктов, что вот-вот можно будет бегать на залив, да и вообще бегать и гулять. Доморощенные эксперты-психологи говорили, что бег должен убивать «ломку» по болезненным отношениям, то есть выгонять все мысли о почти-бывшем-муже, их мягком длинношерстном песике и манной кашке по утрам.

Хотелось понемножку обновлять всё кругом – и джинсы, так неудачно истершиеся на заднице (с собой в «ссылку» она забрала едва с десяток вещей, и теперь чуть ли не каждый день ходила в одном и том же), и рубашечки, и сережечки, и чехол для старого планшета, с которого она читала книжки, и чашечки для хорошего чая… Дешевые китайские сайты невовремя прикрыли – в Китае появился какой-то новый грипп, почта угрожающе рекомендовала ничегошеньки пока не заказывать – временно, временно, – и Анастасия не сомневалась в том, что даже какой-нибудь несчастный чехол для планшета ей сейчас не придет.

А.М. объявился не сразу. На А.М. нужно было покамлать – то есть сначала довести до абсурда свою призрачную симпатию. Она очень старалась: пыталась вспомнить его медвежьи поцелуи, дорисовать ему корону, вообразить – за неимением богатого общего прошлого, в пику почти-бывшему-мужу – их ослепительное будущее. Они выглядели почти одинаково, как брат и сестра, и ослепительно хорошо смотрелись вместе: он – белозубый и улыбчивый, огромный парень в белом свитере крупной вязки, она рядом – тоже черноглазая, черноволосая, радостная, в томатно-красном. Она была похожа на его мать, и А.М. это знал, и, наверное, подсознательно тянулся к ней, пытался открыть то, что не открывал другим. «You’re nothing like other girls, – говорил он в их последнюю встречу. – With you I do kinda… kinda open my soul». [24] И это была правда: они открывались навстречу друг другу, плывущие в холодном балтийском море южные дети.

24

Ты не похожа на других девушек. С тобой я вроде как… будто открываю тебе мою душу. (англ.)