Тоскуя по ней

Киан приподнял бровь.

— Хочешь научить меня жить в иллюзиях, Лахлан?

Лахлан отстранился, окинув Киана взглядом сверху донизу, и ухмыльнулся.

— Нет. Ты всегда демонстрировал особый талант к этому, — он хлопнул Киана по плечу. — Счастливой охоты, Киан. Уверен, со временем твоя удача вернется.

Затем Лахлан отошел, растворившись в толпе. Сила, которую Киан ощущал от него, не уменьшилась. С чего бы это? Лахлан, несомненно, использовал обаяние, привлекая к себе смертных, как пламя мотыльков.

Прерывистое дыхание Киана вырывалось из легких, и узел внутри становился все туже и тяжелее. Что, черт возьми, с ним не так? Насколько он был отвлечен, что пропустил приближение такого фэйри, как Лахлан, который был достаточно силен и высокомерен, чтобы выставлять силу напоказ? Особенно беспокоило то, что он не сразу распознал уникальную подпись этой магии, с которой слишком хорошо познакомился за долгие годы, проведенные в мире смертных. Он должен был почувствовать Лахлана за гребаную милю.

Лахлан утверждал, что в его жилах течет королевская кровь, что он был незаконнорожденным отпрыском принца фэйри и суккубы. Никто не знал правды, хотя, учитывая необузданную силу магии Лахлана, Киан был склонен верить в эту историю.

Теперь, когда Лахлан ушел, все остальное вернулось к Киану — оглушительная музыка, похоть и самозабвение смертных гуляк, вонь алкоголя, пота и сотни различных духов и одеколонов.

Киану нужно было уйти. Сейчас.

Он поспешил к выходу и вырвался за дверь.

Прохладный ночной воздух никак не мог смягчить его дискомфорт. Он поднял воротник пальто и зашагал по улице. Безжалостные басы из ночного клуба преследовали его слишком долго, не позволяя так быстро забыть.

Ноги несли его прочь от клуба, прочь от последней неудачи, через все более темные и пустынные районы. Он пересекал плохо освещенные автостоянки, шел по пустынным боковым улочкам и срезал путь по узким переулкам. Но часть его знала, что он никогда не уйдет достаточно далеко, знала, что он не сможет убежать от правды. Бегство не изменит ситуацию.

Боль пронзила его, простираясь из пустоты внутри. Киан сжал руки в кулаки и ускорил шаг. Когти впились в ладони, но физическая боль никак не могла притупить агонию, пронизывающую его жизненную силу.

Киан привык питаться ежедневно. При необходимости он мог выдержать два или три дня между кормлениями, прежде чем пустота заставляла его снова охотиться. Так продолжалось четыреста лет.

И все же энергия, которую он получил от Уиллоу, поддерживала его в течение шести дней. Шесть дней удовлетворения, сытости, шесть дней свободы от этого вечного голода. За все это время у него ни разу не возникло желания покормиться, и он даже не пытался.

К четвертому утру в его голове должны были зазвенеть сигналы тревоги. Он должен был понять, что что-то не так. Хотя он не почувствовал ничего странного от Уиллоу, энергия, которую он извлек из нее, была настолько мощной, что он начал сомневаться, была ли она вообще человеком.

Он много, много раз пытался насытиться за те восемь дней, что прошли с тех пор, как к нему вернулся голод, но так и не смог ничего вытянуть из смертных, которых соблазнял. Он даже не смог заняться сексом. Тело неоднократно отказывалось подчиняться.

Единственный раз, когда его член зашевелился, это когда он вспомнил Уиллоу. Когда он представил ее лицо, глаза, волосы, когда он представил ее тело. Когда он вспоминал, что она чувствовала, как снаружи, так и внутри, телом и духом. Когда он вспомнил, как ее желание и наслаждение проникли прямо в его сердцевину и поселились там…

Он прижал руку к промежности, выругавшись, когда член напрягся. Одной гребаной мысли о ней было достаточно, чтобы возбудить его. Но в тот момент, когда он прикасался к другим людям — или в тот момент, когда они касались его, — все исчезало.

Секс был его целью, а удовольствие, которое он дарил, становилось его пищей. Он никогда не назвал бы это бескорыстием, потому что это никогда им не было, но он брал лишь то, что ему по праву принадлежало. Он пользовался только плодами своего труда. Хотя действия инкубов, таких как Лахлан, вдохновили человеческие легенды о чудовищах, забирающих души и лишающих своих жертв жизни, Киан никогда не брал столько, чтобы причинить кому-либо вред. Его жертвы не страдали.

Только от того, что он дарил им лучший трах в их жизни, а затем исчезал в ночи и никогда больше не возвращался.

— Вот что это такое? — он зарычал, пиная мусор к бордюру, прежде чем откинуть голову назад. Несмотря на свет городских огней, он мог видеть звезды, бесчисленные мерцающие точки, разбросанные по глубокому синему, фиолетовому и индиго фону. — Божественное, блядь, возмездие? Пришло время мне узнать, на что это похоже?

И что еще хуже, в городе был еще один инкуб, рыскающий по тем же охотничьим угодьям, что и Киан.

Не просто какой-то инкуб.

Более старый, сильный фэйри, который долго добивался подчинения Киана. Фэйри, который чувствовал слабость Киана.

Лахлан, как и члены королевской семьи фэйри, от которых он якобы происходил, использовал любую уязвимость, которую мог найти в окружающих его людях, как смертных, так и бессмертных. Лахлан воспользовался наивностью юного Киана столетия назад, когда он только переступил порог этого царства. Он бы непременно попытался использовать нынешнее состояние Киана как инструмент контроля и манипуляции, если бы ему представилась такая возможность. Лахлан был из тех, кто в конечном итоге всегда получал то, что хочет, движимый собственным чувством права и превосходства.

Если бы Лахлан надавил — если бы он использовал всю полноту своей силы — он, весьма вероятно, мог бы заставить Киана сдаться в любое удобное для него время. Несомненно, это была бы борьба, но Киан достаточно прочувствовал его магию, чтобы понять, что она была огромной и глубокой, как океан.

И все же, несмотря на всю свою надменность, Лахлан никогда не заходил так далеко. Он хотел Киана, это было ясно, но, похоже, он хотел, чтобы Киан подчинился по собственной воле. Было ли это вопросом гордости или желанием бросить вызов, не имело значения. Чем дольше Киан отказывался, чем дольше он сопротивлялся, тем более решительным становился Лахлан.