Тот самый

Рык раздался вновь, муравьи под черепом забегали с новой силой. Схватившись за голову, я принялся рвать волосы. Не думая, не отдавая себе отчёта, я просто хотел прекратить это изнасилование.

Рядом, почти над ухом, раздался выстрел. Другой, третий… Краем глаза я заметил вставшего на одно колено Котова, с пистолетом в руках. Он целился во что-то для меня невидимое, и раз за разом жал на спусковой крючок.

Рычание стихло.

Секунду или две казалось, что всё кончилось. Я пытался проглотить сердце, которое почему-то застряло в горле…

И тут вонь вернулась. Она навалилась вдесятеро, в сотню раз сильнее. Я открыл рот и заорал. Голоса не было. А может, я просто не мог услышать сам себя…

Сквозь слёзы, сквозь зажмуренные глаза, я увидел белую фигуру. Она вышла откуда-то из-за спины, прямая и высокая — голова почти упиралась в потолок туннеля. В руке — светящийся посох с ослепительной звездой в навершье.

Смутно я понимал, что это Гиллель. Но в тот момент он представлялся древним пророком, по мановению руки которого расступаются воды и начинается огненный дождь.

Гиллель выкрикнул какое-то слово, и ментальная вонь отступила. Осталась неприятная дрожь, как бывает при сильном холоде.

— Ну чисто Гендальф, — Котов поднялся на ноги. Прятать пистолет он не спешил.

Гиллель уже стал обычного роста, и более не светился.

— Сефира Пачад? — к нему подошел отец Прохор. — Ну-ну… На мелочи, значит, не размениваемся?

— Некогда было выбирать, — смущенно ответил сторож.

— Однако, — Алекс оказался рядом. Лицо его уже было сухое, в зубах — сигара, в руке — револьвер. — Это было что-то новенькое.

— Ага, — хмыкнул отец Прохор. — Со старыми дырками. Помнишь, как в тридцать восьмом?.. — Алекс передернул плечами, словно стряхивая пауков.

Чудо-отрок пошел вперёд, водя вокруг себя кончиками пальцев так, словно брёл по пояс в воде.

— А вот и чудовище, — остановившись, он потрогал что-то носком ботинка.

Я тут же подумал о следах громадной крысы, которые отпечатались в пыли. Но увиденное превышало всякое воображение…

Поначалу в глаза бросались лишь отдельные фрагменты. Ноги, обутые как в мужские ботинки, так и в женские туфли. Смутно белеющие лица. Туловище — такое толстое, что хватило бы на несколько человек… И вот когда я так подумал, всё встало на место. Точнее, перевернулось с ног на голову.

Отец Прохор сказал: — чудовище. Я бы сказал, что чудовищем, монстром, был тот, кто это сотворил.

Человеческие тела были склеены, сплавлены между собой. Руки, ноги, головы — торчат из единого, непомерно раздутого тела. Обрывки костюмов, рубашек, платьев и кофт свисают неопрятными лохмотьями.

— Ох, грехи мои тяжкие, — пробормотал Котов. Я не заметил, как он оказался рядом — всё внимание поглотил этот… это насилие на человеком.

— Вот урод, — добавил Алекс. — Совсем берегов не видит.

— Это точно тот, на кого мы думаем? — спросил Котов. — Это Лавей?

— Приёмчики новые, — хмыкнул отец Прохор. — Вуду-шмуду, эксперименты с биомассой… Но это он, сердешный.

— Вы его что, жалеете? — удивился я.

— Он обречён, — вместо святого отца ответил Гиллель. — За такое его ждут не только вечные муки, а кое-что похуже.

— Что может быть хуже вечных мук? — спросил майор. — Не то, чтобы мне было интересно, но всё же…

— Дезинтеграция, — сказал отец Прохор. — Никакого искупления, никакого воплощения в низшие сущности — муравья там, или амёбу… Его ждёт полное стирание.

— Это значит, что его никогда не простят, — тихо сказал Алекс.

— Насилие над промыслом Божиим — тягчайшая из зол, — пожал плечами отец Прохор. — Такой участи удостаивался не так уж и много кто…

— Саша, давай огнемёт, — я не сразу понял, что святой отец обращается к шефу.

— Не слишком ли?.. — спросил тот.

— Хоронить негде. А упокоить надо, — строго ответил чудо-отрок.

Алекс, пожав плечами, снял со спины баллон.

Я представил удушающий чёрный дым, который заполнит узкую трубу подземелья, нестерпимый жар, вонь горящей плоти…

Накатило. Выбеленная солнцем улица, чёрные клубы дыма и развалины школы, в которую угодила бомба.

Никакого дыма или вони не было. Тела занялись буквально от одной искры, они были сухие, словно трут, и сгорели почти мгновенно.

Белый дым уплывал туда, откуда мы пришли.

— Пресвятая Владычице Богородице, к тебе прибегаем… — отец Прохор шептал слова молитвы тихо, еле слышно.

Когда он замолк, мы продолжили путь. Идти было страшно. И не потому, что мы знали, что ждёт нас в конце. Лично я боялся того, что мы ещё встретим в пути…

Но похоже, что и силы неведомого колдуна были не бесконечны. Многоногий монстр и волна ужаса — это было последнее препятствие. Как любил говорить Алекс — преамбула.

Амбула ждала дальше…

Вероятно, это была еще одна заброшенная станция, уже подземная. Турникеты завалены старыми коробками и прочим мусором так, что лестниц не видно. По когда-то мраморному, а теперь покрытому коркой грязи перрону ветер гнал обрывки газет — пожелтевших, скрученных временем реликтов прошлого века.

Под ногами неприятно хрустело. Вокруг ботинок при каждом шаге вздымались облачка чёрной пыли, а запах был… как на скотобойне.

Честно говоря, сам я на скотобойне никогда не бывал, но представляю, что пахнет там совершенно так же, как в окопах: страхом, кровью и дерьмом.

Котов, при его габаритах, двигался почти бесшумно, поводя стволом ТТ в разные стороны. Перекатываясь с пятки на носок, за ним крался Хафизулла…

— Кровь, тётка её подкурятина, — выругался майор, поравнявшись со мной. — Везде, куда ни плюнь…

Я замер на полушаге. Так вот почему под ногами так хрустит. Это старая, давно высохшая кровь. Мороз продрал по коже. Не так давно это вот всё пространство было сплошь залито…

Нет, меня не стошнит. Не сейчас. Потом — возможно. Если выберусь… Но только не сейчас.

Вот почему трупы горели так легко и быстро — они были высушены досуха.

— Ему нужно было очень, очень много силы, — сказал, становясь рядом, Алекс. Свой чемодан он наконец бросил — прямо на путях, не утруждаясь поднять его на перрон. — А кровь — человеческая кровь — даёт такой взрыв, что не всякий справится.