Трагедии моря

В прибрежных укрытиях прятались целые батареи дробовиков, а в тростнике или в камышах — флотилии плоскодонок, на низких бортах которых крепились вращающиеся крупнокалиберные (восьмого — чуть поменьше пушечного — калибра) гладкоствольные ружья. Некоторые из этих ружей заряжались патронами, содержавшими до четверти фунта пороха, одним зарядом из них можно было убить или ранить сотни водоплавающих птиц.

Д-р Бент описал излюбленный способ, применявшийся охотниками из Новой Англии для охоты на птиц из «утиного лагеря»: «Это — небольшой домик или хижина с несколькими койками для спанья… Вдоль берега ставится забор или частокол… в котором прорезаются отверстия, чтобы несколько человек могли вести стрельбу, оставаясь невидимыми для птиц. Домик и забор маскируются свежесрубленными сосновыми и дубовыми ветками… практически скрывающими весь лагерь… Такой лагерь разбивается на самом берегу или напротив берега… На некотором расстоянии на воде устанавливаются заякоренные деревянные западни… Внутри лагеря содержится большой запас живых приманок: полудомашних черных американских уток, крякв и канадских казарок; нескольких птиц оставляют на берегу на привязи или пускают без привязи. После всей этой тщательной подготовки стрелки — язык не поворачивается называть их охотниками — проводят время внутри домика: разговаривают, играют в карты, курят, иногда выпивают, оставив одного снаружи наблюдать за обстановкой… Если стая спускается на воду, наблюдающий вызывает охотников из домика и все они занимают места у своих амбразур, приготовив для бойни свои тяжелые ружья. Заслышав кряканье подсадных уток, стаи диких птиц постепенно подтягиваются к берегу… Каждый охотник знает, в какую часть стаи он должен стрелять, и ждет, пока она не приблизится плотной группой на удобное расстояние. И вот раздается команда открыть огонь. Если все хорошо продумано, то после первого же залпа большинство птиц остаются на воде убитыми или покалеченными, а уцелевшие в страшной сумятице поднимаются в воздух и попадают под второй залп, после которого спасаются лишь единицы».

Рассказ д-ра Бента о том, что случилось с каролинской уткой^{36}, является типичным примером судьбы многих ее сородичей, обитающих в удаленных от моря районах:

«Каролинская утка всегда сохраняла свои позиции под натиском своих естественных врагов, но не смогла устоять перед разрушительной силой рук человеческих и вторжением цивилизации. Повсеместная вырубка лесов и осушение заболоченных лесных массивов лишили ее привычных гнездовий и укрытий. Ее яркое оперение всегда притягивало внимание охотников, коллекционеров и набивщиков чучел, а перья пользовались спросом для изготовления искусственных мух для лова форели. Почти каждый, кто находил гнездо каролинской утки, испытывал искушение забрать домой ее яйца и вывести птенцов, зная, что эта птица хорошо приручается и легко становится домашней. Она настолько пассивна и доверчива, что ее промышляют без особого труда в больших количествах, а для отлова широко используют ловушки. Сейчас от ее былого изобилия, отмечавшегося всеми авторами, осталось одно воспоминание; во многих местах, прежде богатых каролинской уткой, она теперь почти не появляется, и мы повсеместно видим признаки ее исчезновения. К счастью, люди успели обратить внимание на эти факты… пока не стало слишком поздно, и в настоящее время, когда вступили в действие законы по ее охране… она спасена от полного вымирания».

Люди не пощадили даже маленького зеленокрылого чирка — самую миниатюрную из уток восточного побережья^{37}. Об этом поведал нам Одюбон: «Ничто так не радовало американского охотника-спортсмена, как прибытие стай этой красивой маленькой уточки… Вот он видит приближающуюся издалека… стаю зеленокрылых чирков… Ба-бах! — гремят один за другим два выстрела, и вот уже тут и там подергивают лапками сбитые чирки, а один крутится на воде в предсмертной агонии; несколько птичек с подбитыми крыльями молча спешат спрятаться в каком-нибудь укрытии; какой-то чирок, получивший единственную дробинку в голову, пытается, неровно взмахивая крылышками, подняться вертикально вверх, но тут же с плеском шлепается в воду. Охотник вгоняет в оба ствола новые патроны… перепуганные насмерть чирки снова выравнивают свои ряды и начинают кружить то выше, то ниже, пытаясь, видимо, отыскать то место, где остались их товарищи. Вот они снова пролетают над этим опасным местом и снова получают двойную порцию свинца. Только наступившие сумерки прерывают кровавую бойню, которая обычно продолжается до тех пор, пока охотники не потеряют интерес к поредевшей стае… Я сам был очевидцем того, как один охотник в течение одного дня убил шесть дюжин этих птиц».

В XIX и начале XX века спортивная охота превратилась в не что иное, как разнузданную бойню. Мой родной дед по отцовской линии вместе с тремя компаньонами однажды за субботу и воскресенье настреляли из двухстволок десятого калибра 140 (североамериканских) нырков^{38}, 227 (американских) красноголовых уток, около 200 чернетей^{39}, 84 черных (американских) утки, около пяти дюжин чирков, а также много другой птицы, чтобы наполнить четырехколесный фургон, который и доставил компанию домой вместе с трофеями. Я храню дома несколько коричневых фотографий, запечатлевших результаты этого далеко не единственного опустошения.

Хотя такая спортивная охота была настоящим бедствием, она все же не могла тягаться с кровавым побоищем, устроенным профессиональными охотниками. В течение 80-х годов прошлого столетия городские рынки и частные мясные лавки в городах Канады и США продали миллионы диких уток и лебедей; к ним следует прибавить еще миллионы протухших из-за нехватки холодильников или не обнаруженных убитых и раненых птиц. В этом большом бизнесе были заняты тысячи профессиональных охотников, оптовых торговцев и прочих посредников. Неплохо наживались и изготовители ружей, дроби и патронов.

Согласно подсчетам, в пик этого поставленного на промышленную основу разбоя ежегодно истреблялось восемь миллионов водоплавающих птиц. К началу первой мировой войны эта бойня — весенняя и осенняя — настолько подорвала численность водоплавающей дичи, что не менее чем десятку видов грозило полное вымирание. В этот критический момент Канада и США совместно разработали законопроект, получивший название Конвенции по охране перелетных птиц. Введение после первой мировой войны запрета на весеннюю охоту и лимитов на отстрел дичи позволило большинству видов уток и гусей в какой-то степени восстановить свои популяции.

Один вид уток — ослепительно яркая каменушка не сумела этого сделать, и ее выживание остается под вопросом. Опоздали защитные меры и для пестрой лабрадорской утки^{40}. Эта большая черно-белая птица, прозванная «сорочьей уткой», в отличие от всех других уток селилась только на северо-восточном побережье. Гнездилась она на островах залива Св. Лаврентия, на берегах Лабрадора и, возможно, Ньюфаундленда, а зимовала на берегах Новой Англии, вероятно до мыса Хаттерас на юге. Близкая родственница семейства гаг, она вела подобный им образ жизни и равным образом страдала от набегов охотников за яйцами и перьями из Новой Англии и Канады, которые вначале крали птичьи яйца с островных колоний, а затем разоряли гнезда и убивали самок ради их ценного пуха.

По поводу гаг^{41}, первоначально изобиловавших на восточном побережье, натуралист Чальз Таунсенд в начале XX века был вынужден отметить, что «если этому бессмысленному разбою [сбору яиц и торговле пером] не будет положен конец, то количество гаг будет продолжать сокращаться вплоть до их полного исчезновения. В 1905 году на самом южном [существующем] гнездовье на побережье штата Мэн было меньше десятка пар этих птиц… Севернее… на берегу Новой Шотландии, осталась не больше одной-двух [пар] на всем гнездовье; очень мало гаг мы видим на берегах Ньюфаундленда и Лабрадора… где раньше они гнездились в огромном числе… До прихода белого человека — злейшего врага живой природы — индейцы, эскимосы, а также лисицы и белые медведи без церемоний угощались обильной пищей… почти не причиняя вреда… такое естественное изъятие природных излишков не отражалось в целом на численности птиц. Однако в XIX веке разорение этих чудесных птичьих питомников приобрело такой размах, что сейчас от их прежних многочисленных хозяев осталась лишь жалкая кучка».

Казалось, популяции гаг и «сорочьих уток» в Западной Атлантике обречены на вымирание: люди отнимали у них яйца, в погоне за пухом разоряли островные гнездовые колонии, а промысловые охотники и охотники-спортсмены убивали их во время весенних и осенних миграций по всему южному побережью.

К счастью для гаг, отдельные их популяции существовали в арктических районах Канады, в Гренландии и Северо-Восточной Атлантике. Эти популяции после вступления в силу Конвенции по охране перелетных птиц стали источником пополнения прибрежных популяций Северной Америки. «Сорочья утка», увы, не имела подобных родственных популяций ни в одной другой части мира.

По информации из США, последняя лабрадорская утка была застрелена в штате Нью-Йорк в 1875 году, во всяком случае ссылки на более поздние сроки в научной литературе отсутствуют. Правда, имеется несколько сообщений жителей Лабрадора о том, что они видели ее там в 1880-х годах, но после этого сведений больше не поступало. Сегодня все, что осталось от «сорочьей утки», — это примерно сорок четыре чучела в разных музеях и частных коллекциях, в основном в США.

Ушли в прошлое промысловая заготовка яиц и торговля птичьим пером, но будущему выживших нырков угрожают те же опасности, что нависли над всеми морскими птицами: потеря гнездовий, сокращение кормовых ресурсов, загрязнение среды, незаконный промысел яиц, а также нерегулируемый охотничий промысел в отдаленных арктических и южноамериканских регионах.

Ежегодно продолжается и «законная бойня». В 1982 году только охотникам-спортсменам Ньюфаундленда, Новой Шотландии, Нью-Брансуика и Квебека разрешили убить 800 000 уток и 100 000 гусей. К этому числу следует добавить еще 20–30 % птиц, погибших от ран или от отравления свинцовой дробью, подобранной ими со дна прудов, озер или на болотах.

Ещё в середине XIX века по меньшей мере по одной паре гагар гнездилось почти на каждом озере или средней величины водоемах по всей северо-восточной части континента от Кентукки и Виргинии до Северного полярного круга включительно. Несколько видов полярной гагары^{42} выделялись из всех не только своей величиной и броской внешностью, но прежде всего громкими голосами, нарушавшими царившее вокруг безмолвие.