Трень - брень

– Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.

– Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, - сказала старая дворничиха.

– То-то он сегодня фальшивит.
– Маша откусила пирога.
– У тебя своих нет, потому и хохочешь.

– Ага. Я своих в войну похоронила.

– Легко тебе живется!
– Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: - Я бы на твоем месте икала от горя.

Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:

– Ну, беда.

Маша еще пирога откусила. Причмокнула.

– Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь... Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну... Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.

– Не было у меня рыжих родственников, - сказала бабушка.

– Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.

За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.

– Не этот!
– вскочила старуха Маша.
– Я тебе велела не этот играть. Другой!
– Она хрипло и фальшиво запела: - Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля... Понял?

За окном заиграли другой вальс.

– Когда хочешь, тогда можешь, - сказала старуха Маша.

Ольгина бабушка упрекнула ее:

– И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.

– Это ихнее дело, - заявила Маша.
– Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга - она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка.
– Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: - Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила.
– Маша повернулась к бабушке.
– От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться - не откажусь.

– Не было у меня рыжих родственников, - с угрозой в голосе сказала бабушка.

Дворничиха прошептала Ольге:

– Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.

– Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, прошептала Ольга.

– Что ты, милая.

За окном печально и ломко затренькала балалайка.

– Шурик страдает, - сказала Клаша.

– Любовь, - улыбнулась Даша.

– Непутевый - везде непутевый. Даже продавщица - тьфу!
– и та на него не смотрит.
– Старуха Маша пожевала пирог, возмущенно сверкнула на бабушку глазами.
– А я говорю, рыжая Марфа твоя родственница. Она кривого Матвея дочка. А кривой Матвей и твой дед - братья двоюродные.

– А я говорю, не было у меня рыжих родственников. Матвей был каштановый.

– Нет, рыжий.

– А я говорю - каштановый. Не было у меня рыжих родственников и не будет.

Ольга вскочила из-за стола. Стул в накрахмаленном белом халате упал. Ольга спросила тихо:

– А я?

– Что ты? Ты сиди, ешь пирог.

– А я разве тебе не родственница?

– крикнула Ольга, оттолкнула ногой упавший стул и выбежала из комнаты. Громко хлопнула лестничная дверь. Звонок над ней звякнул от неожиданности. Умолкла балалайка. Аркашкин вальс громыхнул нелепым аккордом и затих.

– Ишь ты, - сказала старуха Маша.
– Вся в рыжую Марфу. У тебя, Клаша, еще деверь был рыжий, Варфоломей.

– Не было деверя!
– тихо и угрожающе прошептала бабушка.

– Как же не было?

– Не было!..

– Был!

Старая дворничиха взяла в зубы нож. Зарычала. И Маша, и Клаша примолкли в испуге. И Маша, и Клаша спросили:

– Что с тобой, Даша? Ты, никак, спятила?

КАРТИНА ПЯТАЯ

На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.

Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.

Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.

– Прячься, бабушки мчатся!

Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.

Старухи высыпали из парадной - Маша за Клашей, Даша за Машей.

– И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.

– Нет, каштановый... Ольга!
– позвала бабушка.
– Ольга!

– Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.

– Каштановый!

– Рыжий!

Дворничиха схватила метлу. Крикнула:

– Хватит!

– А я говорю - рыжий.

– А я говорю - каштановый.

– А я говорю - хватит!

Аркашка соскочил со скамейки, встал между старухами.

– Оттаскайте меня за уши. Кто желает? Ну, оттаскайте меня за уши.

Старухи опешили.

– Ольгу не видел?
– спросила бабушка.

– На улицу побежала.

– Она тебе ничего не говорила?

– Сейчас вспомню. Ага, сказала, что больше не вернется, больше к вам не придет, потому что утопится.

– Что?

– Утопится.

Ольгина бабушка закачалась.

– И ты ее не схватил, не остановил за руку?

– Я не успел. А потом, для чего? Одной рыжей меньше.

– Ох ты... Ох ты...
– сказала Ольгина бабушка и, как слепая, стала шарить рукой, куда бы ей сесть.
– Уши оторвать тебе мало. Гений сырой!

Аркашка подставил ей ухо.

– Рвите, отрывайте. Я их вазелином смазал. Теперь не ухватите.

Старухи посадили Ольгину бабушку на скамейку. Маша напустилась на внука:

– Я тебе что велела? Я тебе велела вальс играть.

– Оттаскай меня за уши.

Старуха попыталась это сделать, но скользкие Аркашкины уши тут же выскользнули из ее пальцев.

– Рвите! Отрывайте!
– крикнул Аркашка.
– Что, не можете?

Воробьи на дереве тихо сидели. Они не понимали, что происходит, потому что такого во дворе никогда не бывало. Еще никто не отказывался Аркашке уши нарвать.