Три года счастья

Отрицает тьму.

Элайджа бродит по земле столько веков и наблюдал за тем, как расцветает и крепнет настоящая любовь, что научился узнавать ее с полувзгляда и с полуслова, но сам же не верил в любовь.

Знает ведь, что женщины были и будут в его жизни, только вот будет та, к которой он всегда будет желать вернуться. История любви с Катериной оставалась его самой любимой, но можно ли назвать настоящей любовью?

Он любуется блеском, огнем в ее глазах цвета виски. Она принимает его любовь, потому в груди становится так тепло рядом с ним. Он принимает все это, потому что ему так хорошо рядом с ней. Она простила его. Может, пора перестать бегать от счастья, если оно само идёт тебе ? Прекратить бег и почему-то Пирс понимает это слишком поздно. Кареглазое, жестокое, но заботливое счастье. Ее счастье. Элайджа был ее счастьем.

— Я не опасна,потому что мертва, - выдохнула Пирс.

Он вплотную приблизил свое лицо к ее и тихо прошептал.

— Не для меня. Не для моего внутреннего зверя, Катерина. Только тебе под силу контролировать меня, утолять голод. Я видел пророчество Фреи и должен покончить с этим, чтобы моя семья не пала от рук монстра, - на выдохе.

— И кого же в этот раз ты должен убить? – приподнимает голову, заглядывает в глаза.

— Марселя Жерарда, - отвечает тот.

— Что? Ты в своем уме? – отшатывается назад, убирает свою ногу.

— Я видел пророчество и если Марсель переступит черту, - продолжает тот. — Мой брат считает, что его гнев оправдан, а я должен остановить это.

— Остановить или приблизить ваш конец? – хмыкает она.

— Остановить падение своей семьи, - уверенно говорит первородный.

— А ты не подумал, что все то, что ты видел говорит о том, что Марселя не нужно трогать? Если он и может стать вашей погибелью, то легче предупредить все это, чем расхлебывать последствия созданной проблемы. Я предпочитаю игнорировать проблему, ну ты знаешь это, дорогой. Гнев и злоба затухнут со временем, - легкие касание, которые Пирс оставляет на его плече.

— Нет, Катерина, - Майклсон пытается встать, но Кетрин не спешит убирать свою руку с его плеча, не позволяет подняться. — Любой, кто пытается пойти против моей семье – мертв.

— Но, я же жива, Элайджа? Почему? – спрашивает брюнетка.

— Потому что я доверяю тебе и против меня ты не осмелишься пойти, - отвечает Элайджа убирая ее руку со своего плеча. — Теперь я осознал, что мог доверять тебе всегда.

— Так доверься мне и сейчас! Не делает того, что задумал! Не ломай себя, Элайджа, – вскрикивает, разводит руками.

А в следующую секунду от отталкивает ее, грубо, что Пирс оказывается прижата к стене и может только смотреть как он уходит, не говорит ни слова, а черная дверь закрывается за его спиной.

А в следующую секунду Элайджа Майклсон сломается. Сломается, когда услышит ее крик.

Крик из-за закрытой черной двери. Крик, который заставляет тело содрогнуться в конвульсиях, вздрогнуть. Крик, который вызывает желание провалиться сквозь землю, утонуть, сгореть заживо, только бы не слышать. Что он вообще задумал? Что он вообще сделал?

— Нет! Элайджа! Нет! Нет! Остановись! Не уходи! Нет! Ты продашь свою душу, если сделаешь это! Ты сломаешь! Ты не стабилен! Нет! Нет! Нет! Нет!

А в следующую секунду, он слышит, как она бьет кулаками в дверь, пытается прорваться сквозь его разум. Бьет, желает разнести в щепки, снести с петель, сбивает в кровь костяшки, а ему это отдает головной болью и не более.

А в следующую секунду он понимает, что это его вина.

А в следующую секунду она не знает, что делать и как вернуть его, падает на пол и на глазах слезы.

А в следующую секунду ее сердце рвется на части, не знает, как жить дальше.

А в следующую секунду она понимает, что проиграла и больше никогда не увидит его вновь. Он не вернется.

А в следующую секунду она кричит, оборачивает кофейный столик и горячий кофе, но согревает, а обжигает кожу, оставляет ожоги.

Ожоги, боль и кровь.

Во что желал верить Элайджа, когда лишил жизни Марселя, а сейчас смотрит на искры пламени и кажется, не дышит.

— Мы доверяли ему все наши тайны, а затем, Клаус, мы предали его. У меня не было выбора.

— Ты правда в это веришь?

А во что он сейчас верит?

Верит, когда продал свою душу, а зверь оказался на свободе.

Что он делал, во имя семьи, до открытой Красной Двери, до того, как его надломали. Что делает сейчас? Дверь скорее воплощение его Зверя, настоящего вампира и хищника, но никак не подлости и низости, которую он проявил что в случае с Давиной, что в случае с Марселем, что в случае с Селест, Катериной, Колом, Ребеккой, Финном, Винсентом и много кем еще за свои тысячу лет. Внешность не всегда отражает скрытое безумие. Он не безумен, не считая его расстройство на теме семьи, которое довело его до всей этой истории с Хейли, втаптывала в грязь, как воплощением этой идеи воссоединения семьи. Он не борется. Никогда не вставал против того же брата, что называется, напрочь или как стена, ради своего личного счастья, всегда потакал, ничего не отстаивал. Вся его семья сколько по времени провели в гробах, все его женщины сколько умирали и страдали, сколько возможных друзей отталкивали обман и предательтво, сколько раз он обманывал, предавал, поддерживал тех, кто поступает подло. Просто стоял и делал вид, что осуждает, не более. Но еще чаще он попросту участовал в этом. Что в этом от безупречности? Ничего.

А что дальше?

Слезы? Боль? Безразличие?

Элайджа падает на колени перед Хейли, обхватывает пуками ее ноги и молит о прощении. Ему нужно прощение, тогда ему с станет легче.

Он просит прощение за отнятую жизнь Марселя еще не зная,что если он сейчас испытывает боль, то Марсель чувствует себя маленьким мальчишкой, которого избили, растерянным и слабым, а ещё таким глупым, потому что он верил в то, что являются частью семьи Майклсонов, а Элайджа ведь убил его, вырвал сердце.

Марсель испытывает только гнев, ярость, как только открывает глаза. Под глазами набухают венки и где-то глубоко, на дне он потерял себя.

Ушел на дно.

Только вот он слышит свое дыхание, захлебывается ледяной водой.

Боль.

Глубоко.

На дно.

Целый океан боли, лишь несколько капель которого текут в эту секунду по резко набухшим венкам под глазами. Марсель думает – как он мог упустить это. Как мог игнорировать, как мог позволить Элайджи убить себя и оставаться на дне наедине с пожирающими душу воспоминаниями. Как мог заставить себя обойтись отчаянно-лживым «я в порядке», когда чётко осознавал, что – нет, ни черта не в порядке. Как мог верить, в то, что он часть семьи Майклсонов?

Где-то внутри здравый смысл шепчет Элайджи: Не вини себя. Ты защищал семью. Ты делал то, что делал всегда – защищал семью.

Хейли слышит, как он дышит рядом с ней.

Хейли должна помочь ему. Помочь тому, кого любит.

У Элайджи было много времени, чтобы спрятать и этот свой грех, чтобы, может быть даже, самому забыть. У него была почти вечность, чтобы забыть.

Вечность наедине с этой болью, – от этой мысли хочется вырвать себе сердце из груди, потому что оно болит, сбивается с ритма, горит огнём. Вырвать, как вырвал Марселю.