Три года счастья

Хейли боится надавить слишком сильно, сломать. Понимает ведь, что без последствий не обойдётся. Старается быть осторожной, потому что доверие, которое было когда-то таким невероятно хрупким, всё ещё слишком легко разрушить.

Слишком поздно чинить сломанного Элайджу.

Сломал сам себя.

Сам не свой.

— Что произошло? Скажи мне, пожалуйста.

— Марсель. Я забрал его жизнь.

На его глазах слезы.

Он не может понять, правильно он поступает или нет. Он будто стоит на краю обрыва, одной рукой удерживаясь над пропастью, а другой отпускает, падает в пропасть из мрака времени застаревшие воспоминания. Кошмар наяву, ужас из реальности, и если однажды ему не достанет сил… Может случиться страшное.

Страшное, если он не справится.

«Ты справишься. Тебе хватит мужества», – отдаётся эхом в мыслях мягкий уверенный голос, правда он ведь должен справится.

Хейли ведь помогает. Эта их неповторимая связь – в это мгновение – не любовь. Или, если быть точнее, очень особенная сторона любви: знать, из какой тьмы тебя вытащили и быть с ней, когда приходит черёд бороться со своими демонами.

Хейли не умеет подбирать слова, не умеет играть ими, не умеет намекать, подбадривать или сводить что-то важное к шутке. Она просто скажет то, в чём действительно уверенна в эту минуту, когда мужчина перед ней – израненный изнутри, но всё ещё самый прекрасный на свете, тот, кто любит ее, и тот, кого любит она сама больше жизни, – обращает свою боль вовнутрь, ненавистью к себе. Она больше не может позволить себе молчаливо стоять и смотреть на Элайджу, который смотрит на пламя в камине.

— Только так мы мог быть уверен, Элайджа, а Никлаус, думаю внутри он уже это понимает. Но прежде всего, ты должен простить себя.

Элайджа видит поднимающийся взгляд абсолютно ее светлых глаз, и знает, что светлые блики – это только отражение ламп в не сорвавшихся пока слезах. И всё-таки ему кажется, что обжигающая тьма из прошлого стала чуть менее плотной.

Слышит ее дыхание и может быть не коснуться ее губ, не может не забыться.

Теряет себя всего за одну ночь.

Теряет себя в объятьях Хейли.

Элайджа думает, надеется, верит, что однажды, вместе, бой за боем, они выиграют эту войну и воссоединение семьи реальное.

Он просыпается, когда солнце уже взошло, слышит, как она рядом с ним, касается ее плеча.

Контроль над инстинктом самосохранения? Почему Элайджа так поступил с Марселем? Желал спасти семью? Инстинкт работает неосознанно? Что было неосознанного в убийстве Марселя?Вся семья Первородных всегда была подлой. Единственным, кто выделялся в этом плане, был Элайджа От других, кроме подлости и ожидать нечего, они так вели себя всегда и порой соревновались с Клаусом в низости. Все они, кроме Элайджи. Он был в этой семье моральным компасом и сдерживающим фактором. И потому именно падение Элайджи может погрузить эту семью в Хаос. Ребекка желала обрести настоящую любовь,Коул, который всегда был безжалостным убийцей, поверил, что любовь откроет ему дверь к свету, только увы, света он не увидит, ведь Давина умерла во имя того, чтобы Фрея могла остановить Люсьена Касла. Стоило это того? Клаус не потерпит, если кто-то превзойдет его. Личность Элайджи просто уничтожили, а случай с Марселем и Давиной - просто выстрел в голову едва шевелящейся морали. И между ним и его семьей была огромная пропасть в морали и понимании. Сделал ли это бессознательно, а теперь винит себя и не простит.

Хейли ведь просила его простить себя.

— Ты наблюдал, как я сплю?

— Возможно чуть-чуть.

Он ведь и вправду наблюдал, думал, что совершил, а сейчас смотрит в лицо улыбающейся Хейли, которая касается его лица, оставляет поцелуй на его губах и говорит то, он никогда не останется один.

— Несмотря на то, что мы сделали. И кого только не потеряли. Мы все еще вместе, ты не один.

Тысяча лет бок о бок друг с другом слишком тяжко для любой семьи. А Элайджа как взвалил на себя груз “старшего брата”, так и несет до сих пор. Но, видимо уже по-другому не может. И чем дальше, тем хуже.

Что оно еще может еще сделать? Никлаус ведь предпочитает все переживать в одиночестве.

Люди хотят побыть в одиночестве, но они не любят быть одинокими.

Клаус был в одиночестве, до прихода Винсента и Джошуа.

— Гамлет. По этой книге мы учили Марселя читать.

— Класс! Но раз его нет, мы…

— Он мертв.

— Сыворотка. Марсель ее не принял из -за меня! Если бы я не просил подождать…

— Ты правда так думаешь? Потому что он хотел, чтобы они так думали. Правда в том, что Марсель принял ее, как только я предложил. Он даже не сомневался. И если Майклсоны считают, что он мертв - их ждет большой сюрприз.

Хуже…

Слишком поздно.

Хуже, то, что Марсель не потерял себя на две, а выплыл из самого дна.

Поздно ведь Фрея отравлена, а прлтивоядие исчезает из сейфа.

Поздно сожалеть, ведь Марсель и так уже укусил Элайджу и Коула, которые сейчас страдают.

Коул из-за видений связанных с Давиной, кричит, разрывает глотку и просит Фрею, хоть как-то облегчить страдания? Такую долгую и мучительную смерть он заслужил?

— Хотя бы усыпи меня!

— Я могу погрузить нас в магический сон.

Элайджа стишком поздно понимает, что заслуживает еще более мучительной смерти за то, как поступил с Марселем и его меньше, чем Коула волнует укус на его руке. Он осознает, что виноват только он и никто другой, а укус на руке весьма оправдан, как и последствия. Неужели Элайджа стремился в могилу, во тьму? Неужели так он относился к Марселю, что вместо того, чтобы скорбеть, винить себя за отнятую жизнь, того, кто рос у него на глазах он провел ночь в объятьях волчицы?

Последствия.

Только бы не заплакать от осознания того, что ты возможно в последний раз видишь того, за кого сражался столько столетий, поддерживал и верил в искупление.

Элайджа Майклсон возможно в последний раз видит брата.

Возможно, для Элайджи никогда не наступит новый век.

Плакать запрещено.

Можно только заключить брата в свои объятья брата, доказать на сколько крепка братская связь и сказать, что пришло время Клауса сражаться, сказать, что он выстоит, ведь самого Клауса Майклсона не так и легко сломать.

— Я не могу сделать это без тебя, Элайджа.

— Послушай меня. Ты должен быть сильным. Ты нужен нам.

Плакать нельзя.

Элайджа Майклсон даже не может подняться с постели его мучают галлюцинации то ли это предсмертная эйфория. Сон, где он счастлив, кружит Хейли на своих руках, прежде, чем ступить в лавандовое поле держа Хейли на своих руках. Это ли его мнимое счастье?

Он ведь из последних сил обнимает ее, шепчет.

А что если Хейли Маршалл пришла проститься навечно?

— Я видел тебя. Я видел сон с тобой. Я обнимал тебя. Ты казалась счастливой.

— Это был не сон. И я была счастлива.

— Если Никлаус не сможет сделать это…

— Он сможет.

— Послушай меня. Ты достаточно страдала. Пообещай мне… если не ради себя, то ради Хоуп… Ты уедешь так далеко от этого места, как сможешь. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Она должна сдержать слова и быть счастливой. Счастливой вместе с дочерью. Должа быть счастливой после всей пережитой боли.

Плакать нельзя.

Сломаться тоже нельзя.

Плюнуть в лица тем, про пришел посмотреть на его падения, этот пафосной суд, а главный судья – Марсель кажется ему уж слишком пафосным с этим троном обитым красным бархатом. А где же корона короля?