Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Глава 10 ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
В Лондоне Генриетта Мария жила, в основном, в двух дворцах – Гринвичском и Датском доме (Доме королевы). Когда она выезжала куда-либо, её карету сопровождали двадцать четыре офицера в чёрных бархатных кафтанах с золотыми эмблемами, а когда плыла по Темзе, на вёслах её баржи сидели двенадцать матросов. Её свита не уступала той, что была у неё в бытность королевой Англии. Граф Сент-Олбанс стал её лордом-канцлером, аббат Монтегю – главным раздатчиком милостыни, лорд Арундел Уордорский – командиром её охраны, а Джон Уинтер, прослуживший у неё четверть века, секретарём. Главными же придворными дамами были герцогиня Ричмонд, сестра герцога Бекингема, и графиня Ньюпорт, что же касается леди Карлайл, то она умерла
– Ты говоришь по-английски? – ласково поинтересовалась она у маленького раба.
А когда тот кивнул, передала его в руки отца Сигриена с приказом сделать из него хорошего католика. С большой радостью «она не только решила присутствовать на церемонии его крещения, но и не сочла умалением своего королевского достоинства выполнять обязанности его крёстной матери».
В Лондоне ходили слухи, что Генриетта Мария больше не вмешивается в политику и что Карл II был так этим доволен, что говорил:
– Ни у кого нет такой хорошей матери!
Молодые придворные короля, в свой черёд, называли её: «Мадам мама» и частенько заходили к ней засвидетельствовать своё почтение. Во время этих визитов она сидела в своём любимом «большом чёрном бархатном кресле» на фоне китайской ширмы. А её локоны, обрамлявшие маленькое пергаментное лицо, огромные глаза, шуршащее платье и даже веер, которым она обмахивались, были такого же чёрного цвета. Лишь единственная нитка жемчуга украшала шею королевы-матери.
Делясь с посетителями воспоминаниями о своей молодости, Генриетта Мария со вздохом добавляла:
– Если бы я знала нрав англичан несколько лет назад также хорошо, как знаю сейчас, то никогда не покинула бы этот дом.
А молодёжь, с почтительным видом выслушав её рассказы, затем со смехом распространяла старые слухи, что безутешная «вдова короля-мученика» была тайно замужем за своим толстым мажордомом.
В конце года Пипс записал в своём дневнике:
– Обычно говорят о её браке с милордом Сент-Олбансом; и что у них во Франции родилась дочь, насколько это правда, одному Богу известно.
О том же писал в своих мемуарах граф де Грамон. Тем не менее, молчание на эту тему таких врагов королевы-матери, как Хайд и Ормонд, не говоря уже о заядлых сплетниках, вроде лорда Хаттона и секретаря Николаса, можно считать косвенным свидетельством против данного утверждения.
Современники Генриетты Марии утверждали, что её дворец посещают чаще, чем двор её невестки, где «не было места смеху и веселью». Это стало модным: особенно много народа собиралось на концертах, которые устраивались в Датском доме. А люди, проплывавшие мимо по Темзе на лодках, просили гребцов «высушить вёсла», чтобы послушать хорошую музыку. Кроме того, вдова не только занималась ремонтом своего жилища, но и приказала пристроить к Датскому дому галерею с окнами во весь рост и разбить итальянский сад с мощёнными дорожками и аллеями, ведущими к реке. Внутренняя отделка комнат тоже оставалась её любимым делом. Большой зал и гардеробная в Датском доме с хорошо подобранной мебелью, картинами и полами, инкрустированными цветным паркетом, считались достопримечательностями Лондона. Восстановила Генриетта Мария и часовню Датского дома, украсив её великолепными церковными сосудами, которые ей подарила герцогиня д’Эгийон, племянница кардинала Ришельё. Теперь туда стекалось столько верующих, что королеве-матерью пришлось послать во Францию за новыми священниками. Тем не менее, свою работу по обращению она старалась делать незаметно.
Ходили слухи, что королева-мать влезла в долги. Однако один из современников отметил в своих мемуарах, что «она пользовалась хорошей репутацией за свою справедливость по отношению ко всем людям, еженедельно оплачивала все счета, и, кроме того, ежеквартально жертвовала большие суммы денег на благотворительные цели». Генриетта Мария не только широко занималась благотворительностью, но и частенько освобождала из тюрьмы бедняков, осуждённых за долги.
– Она желала, - продолжает неизвестный автор, -
жить, не нанося оскорблений другим людям и поэтому была очень обеспокоена известием о том, что доктора Дюмулена, пребенда Кентерберийского, её духовника, видели верхом на лошади, размахивающим шпагой и бросающим шляпу у эшафота, где был обезглавлен покойный король…Из-за этого необдуманного поступка Дюмулена Генриетта Мария вынуждена была сделать вместо него своим духовником Монтегю.
Она частенько навещала в Уайтхолле свою невестку Екатерину Браганскую.
– Самая милая по харктеру принцесса, которая когда-либо рождалась…, – восторженно писал о молодой королеве Англии современник. – Очень красивая, она была немногим выше матери Его королевского Величества. В качестве приданого – полмиллиона фунтов стерлингов наличными, Танжер (порт) на африканском берегу, свобода торговли с Бразилией и Ост-Индией и остров Бомбей с его просторной бухтой, городом и замками…
(Впоследствие Карл II продал права на Бомбей Ост-Индской кампании, что заложило основы британского господства в Индии, а вот из Танжера англичанам пришлось уйти из-за постоянного давления мавританских войск).
Тем не менее, новую королеву Англии трудно было назвать красавицей из-за торчащих передних зубов. Перед встречей с невестой Карл II видел её портрет. Девушка показалась ему миловидной и привлекательной. Но когда король встретился с будущей супругой вживую, то был ошеломлён.
– Боже мой! Мне в жёны привезли летучую мышь!
– невольно воскликнул он, впервые увидев свою будущую жену в Портсмуте 20 мая 1662 года и обозрев венчавший её голову нелепый парик по испанской моде.
Они обвенчались на следующий день двумя церемониями, католической, проведённой тайно, и публичной англиканской службой. Вскоре после этого Карл II написал Кларендону о своей жене:
– Её лицо не настолько безупречно, чтобы её можно было назвать красавицей, хотя глаза у неё превосходные, и в её лице нет ничего, что хоть в малейшей степени могло бы вызвать отвращение. Напротив, во внешности у неё столько приятности, сколько я когда-либо видел, и если у меня есть хоть какие-то способности к физиогномике, а я думаю, что они у меня есть, она должна быть самой хорошей женщиной, какая когда-либо рождалась. Вы будете удивлены, увидев, как хорошо мы уже знакомы; одним словом, я считаю себя очень счастливой, поскольку уверена, что два наших характера прекрасно подойдут друг другу.
Молодая королева обладала несколькими замечательными качествами, но её очарования было недостаточно, чтобы отучить Карла от общества его любовниц. Мемуарист Джон Рересби, друг Генриетты Марии, признавался, что не увидел в Екатерине «ничего особенного, способного заставить короля забыть о своей склонности к графине Калсмейн». И он оказался прав. Правда, на протяжении двух месяцев, пока любовница короля отсутствовала в связи с предстоящими родами, Екатерина наслаждалась любовью мужа. Однако, вернувшись в Уайтхолл, Барбара Палмер стала настаивать на том, чтобы её назначили фрейлиной опочивальни королевы. Король внёс её имя в список, но Екатерина немедленно вычеркнула его. Несмотря на мольбы своей сестры Минетты, Карл II настоял на своём. В ответ королева стала избегать общества мужа, и, несмотря на попытки графа Кларендона умерить её негодование, заявила, что скорее вернётся на родину, в результате чего вся её португальская свита была уволена. После короткой ожесточённой борьбы Екатерине всё же пришлось смириться с присутствием королевской фаворитки. И в сентябре Сэмюэл Пипс отметил, что видел, как король, королева, леди Калсмейн и «королевский сын» (бастард Карла II от Люси Уолтер) отбыли из дворца королевы-матери в одной карете:
– Был смех и веселье и королева произнесла одну английскую фразу: «Ты лжёшь», которая вызвала у короля много веселья и он заставил её сказать по-английски: «Признайся и будь повешен».
Генриетта Мария заявила, что она в восторге от своей невестки-католички. Во время их первой встречи вдова приказала перводчику:
– Передайте Её Величеству, что я умоляю её отложить в сторону все церемонии, поскольку я бы никогда не вернулась в Англию, если бы не удовольствие познакомиться с ней, и что я собираюсь любить её как дочь и почитать как королеву.