Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Английский посланник Холлис свидетельствовал:
– …король Франции и королева-мать уединились в её спальне, и Мадам, наша принцесса, вошла туда после того, как они пробыли там по меньшей мере час.
Когда Людовик ХIV завершил свой визит, Холлис осмелился осведомиться у Генриетты Марии:
– Как Вам всё это нравится?
На что вдова туманно ответила, что они с племянником обсуждали голландские дела.
Однако после заключения в июле мира между трёмя враждующими сторонами она не смогла в полной мере насладиться покоем из-за плохого самочувствия дочери. Летом 1667 года королеву-мать вызвали в Сен-Клу, где у Минетты произошёл выкидыш и все думали, что она умирает. Следующей весной Мадам снова тяжело заболела, так что встревоженный брат прислал ей врача из Англии. Благодаря рецепту покойного Теодора Майерна, который предписал ей доктор Фрейзер, герцогиня Орлеанская выздоровела.
Время шло и Коломб постепенно превратился в пристанище стариков, среди которых паж королевы-матери, Ричард Локкарт, который «отвечал за её гардероб и кровати во время переездов» и прослужил ей всего лишь четверть века, был самым молодым. Пятеро камеристок служили у неё сорок лет, а Энтони Годдард, её первый лакей, приступил к исполнению своих обязанностей после отъезда её французских слуг. После кончины Анны Австрийской к ней также присоединилась госпожа де Мотвиль, которой выделили покои в Шайо. В погожие дни двух вдов в окружении монахинь можно было видеть сидящими на открытой террасе, откуда открывался прекрасный вид на Париж. Во время этих посиделок Генриетта Мария как-то призналась своей подруге, что в детстве слишком легкомысленно относилась к урокам истории и жизнь потом сурово наказала её за это. При этом она привела примеры своих поступков, которые теперь считала слишком опрометчивыми или неосмотрительными.
– Молчание, – при этом с апломбом заявила королева-мать, – это золото. Короли должны быть подобны исповедникам – всё знать и ничего не говорить.
Когда дамы признались друг другу, что боятся смерти, Генриетта Мария добавила:
– Лучше обратить своё внимание на то, чтобы жить хорошо и надеяться на Божью милость в последний час.
В свой черёд, госпожа де Мотвиль, которая хотела посвятить последние годы своей жизни написанию романов, попросила её рассказать о главных событиях своей жизни, и Генриетта Мария любезно согласилась исполнить её просьбу.
В это время в Англии советники Карла II пытались убедить своего повелителя сократить пенсию королеве-матери, упирая на то, что она уже давно не покупает драгоценностей и ведёт уединённую жизнь, следовательно, либо тратит деньги на распространение папизма, либо складывает их в чулок. Государственный секретарь лорд Арлингтон поспешил уведомить графа Сент-Олбанса, что король намерен на четверть урезать доходы его госпожи. Однако если в Англии надеялись, что Генриетта Мария покорится воле своего сына, то они явно ошиблись. Карла II захлестнул поток писем с чёрной печатью, в которых королева-мать яростно доказывала, что и так была вынуждена подчинить свой образ жизни своим доходам. И что её сын вряд ли захочет, чтобы остаток её жизни, «который будет коротким», обременили долги, которые потом ему же придётся выплачивать. Она вообще с трудом может поверить, что 20 000 фунтов стерлингов в год смогут разорить его. В конце концов, король самоустранился от этого дела, и Арлингтону пришлось самому договариваться с вдовой.
Здоровье Генриетты Марии, которое так и не восстановилось после напряжения Гражданской войны и ужасных переживаний из-за смерти мужа, становилось всё хуже и хуже, так что в декабре 1668 года она написала своему сыну Карлу, что ей осталось жить недолго.
К Пасхе королева-мать почувствовала себя настолько плохо, что её мажордом, которого ожидали в Лондоне, счёл необходимым предупредить, что, возможно, ему придётся отказаться от поездки. Однако прекрасные вести, полученные из Англии, способствовали её быстрому выздоровлению. Дело в том, что Карл II снова начал склоняться к переходу в католицизм и планировал в глубокой тайне религиозный и торговый союз с Францией. К несчастью для его «Великого замысла», Минетта снова была в положении и даже речи не было о её поездке в Англию. Вместо неё в Лондон в конце апреля были вызваны лорд Арундел Уордорский, конюший королевы-матери, и Джермин. Таким образом, весной 1669 года замок Генриетты Марии снова превратился в центр интриг.
Если Арундел был полностью посвящён в планы Карла II, то Сент-Олбансу было сказано, что речь идёт о торговом союзе между Францией и Англией. Однако герцогиня Ричмондская, главная дама Генриетты Марии, обратила внимание на то, что её госпожа проводит слишком много времени наедине со своей дочерью. Своими подозрениями она поделилась с братом, герцогом Бекингемом, который, в свой черёд, встретился с Джермином.
– По-видимому, есть какое-то дело, о котором я не знаю, – грустно ответил ему фаворит Генриетты Марии.
Тем не менее, он внёс большой вклад в тесное взаимопонимание между Карлом II и Людовиком XIV,
организовав предварительные приготовления к секретному Дуврскому мирному договору. Итальянский дипломат Лоренцо Магалотти писал, что Сент-Олбанс был «человеком, который всецело предан интересам Франции и действует с целью продвижения обширных проектов этой короны любой ценой для Англии».Генриетте Марии не суждено было узнать, что Карл II так никогда и не решится объявить себя католиком, хотя, как и его брат Джеймс, тайно примет её веру. Лихорадка и бессонница подтачивали последние силы королевы-матери, о чём свидетельствовали её частые обмороки. Однако окружающим трудно было судить, насколько она больна, так как дочь Генриха IV не любила жаловаться и мужественно переносила все страдания. Отец Сиприен слышал, как она говорила:
– Все жалобы во время болезни бесполезны и если они чему-то служат, то только тому, чтобы показать слабость и нерешительность людей...
Вдова также смеялась на теми, кто причитал по поводу головной или зубной боли, и только своим монахиням призналась:
– В течение двадцати лет я не знала, что такое провести день без каких-либо неприятностей.
Середину лета она встретила в постели, что было плохим знаком, так как в тёплую пору года Генриетта Мария обычно чувствовала себя лучше. Однако она собралась с силами, чтобы навестить свою дочь, которая должна была родить в конце августа. Минетта совсем пала духом: шевалье де Лоррен, новый фаворит её мужа, вёл себя с ней с возмутительной дерзостью. Тем не менее, Мадам не решалась жаловаться: в прошлом году, когда король узнал от гувернантки своей дочери, что герцогиня Орлеанская больше не хозяйка в собственном доме, то устроил разнос своему брату. В ответ Филипп выместил злобу на жене: увёз её в Виллер-Котре, где она не могла наслаждаться общением со своими друзьями.
В то же время в присутствии тёщи Монсеньор старался проявить свои лучшие качества, прекрасно зная, что она ценила хорошие манеры и закрывала глаза на всё, что не хотела видеть. Заметив её болезненный вид, герцог Орлеанский вкрадчиво заявил:
– Те, кто нам дорог, должны лучше заботиться о себе!
Генриетте Марии пришлось пообещать:
– Я посоветуюсь с врачами.
Хотя на самом деле она хотела чтобы её просто оставили в покое. Во время последней встречи с госпожой де Мотвиль королева-мать призналась:
– Я хочу поселиться в Шайо, чтобы встретить здесь смерть, и думать не врачах и лекарствах, а о своей душе.
Тем не менее, забота зятя тронула вдову, тем более, что никто из её детей больше не проявлял заботу о её здоровье. Хотя они были преданны матери, но из-за её постоянных мрачных намёков на их скорое сиротство считали, что сейас она чувствует себя как обычно и были правы.
После визита в Сен-Клу Генриетта Мария вернулась в свой загородный дворец, в её планах было провести там осень и переехать в Шайо к празднику Всех святых. В это время ей пришлось выделить в Коломбе комнату под детскую для своей четырёхлетней внучки Анны Стюарт, будущей королевы Англии. В детстве та была круглой, как мяч, потому что привыкла поглощать в неограниченном количестве вместе со своей матрью Анной Хайд шоколад со взбитыми сливками. Вдобавок, младшая дочь Джеймса была неуклюжа и близорука, из-за чего родители отправили её во Францию на лечение. Однако из-за упрямства принцессы докторам трудно было определить степень её близорукости. Однажды, прогуливаясь со своей старшей сестрой Мэри (предшественницей Анны на английском троне) по Ричмонд-парку, она поспорила с ней, является ли отдалённый предмет человеком или деревом. Мэри настаивала на том, что это мужчина и когда её догадка подтвердилась, воскликнула:
– Теперь, Анна, ты видишь, что это за предмет!
Однако та, отвернувшись, пробормотала:
– Нет, сестра, я всё ещё думаю, что это дерево.
В конце августа Минетта благополучно родила и её муж разочарованно написал:
– Всего лишь девочка.
Теперь герцог и герцогиня Орлеанские решили заняться здоровьем королевы-матери и потребовали, чтобы парижские врачи доложили им о её состоянии. Таким образом, в сентябрьский полдень вокруг кровати Генриетты Марии в спальне Коломба собралось несколько знаменитостей: Валло, главный врач Людовика ХIV, Эспри, главный врач Монсеньора, Ивелин, главный врач Мадам, Дюкен, врач самой королевы-матери, и отец Сиприен. Засвидетельствовав своё почтение хозяйке, гости захотели услышать, на что она жалуется. Но прежде, чем Дюкен открыл рот, вдова описала все свое болезни с такой полнотой, что «её врачу, как обычно, нечего было добавить, кроме метода лечения и лекарств, которые он применял». Валло в качестве главы консилиума милостиво одобрил его действия и после осмотра пациентки заявил: