Три лилии Бурбонов

– Чрезвычайная доброта королевы, - как сообщал французский посланник де Коменж, - заставила всех хранить молчание о том, что произошло.

И только после того, как его мать покинула Англию, Карл II, в глубине души также не любивший французов, как Людовик ХIV – англичан, выслал Файнс. Со своей стороны Генриетта Мария делала всё возможное, чтобы способствовать взаимопониманию между двумя королевствами.

– У меня была аудиенция у королевы-матери, - писал всё тот же Коменж сразу после прибытия в Англию, - которая, желая угодить королю (Людовику), приказала, чтобы моим каретам разрешили въехать во двор; и я должен признать, что все офицеры приняли меня с таким почётом и с таким выражением удовлетворения, что к этому ничего нельзя было добавить.

Однако Кларендон и другие обошлись на банкете у лорд-мэра с французскими послами не столь вежливо, из-за чего Сент-Олбансу и Монтегю пришлось отправиться в посольство, дабы решить дело миром. Хотя когда одна нация настроена против другой, трудно избежать столкновения. Позже де Коменж приводит абсурдный пример, что когда он подарил Генриетте Марии коляску, присланную французским королём, полгорода сбежались посмотреть на неё, говоря, что это дань, уплаченная Англии, и, чтобы скрыть это, он преподнёс её королеве-матери. Тем не менее, Карлу II очень нужен был союз с Людовиком ХIV ввиду намечавшейся войны с Голландии, поэтому он вёл оживлённую переписку со своей сестрой в надежде на её посредничество. По-прежнему не доверяя матери, король не стал посвящать её в эту интригу, и граф Сент-Олбанс, что-то заподозрив, старался выжать, что можно, из французского посла. Подсмеивасяь над тучным мажордомом матери, Карл II писал Минетте, что того можно было бы легко узнать во время любого маскарада:

– Я думаю, стоило бы посмотреть на милорда Сент-Олбанса по такому случаю.

Летом 1664 года, когда в Лондоне стояла ужасная жара, король обедал у матери в Датском доме, где и узнал о том, что герцогиня Орлеанская 16 июля родила сына. Услышав мнение сестры, что ребёнок похож на него, Карл II пришёл в ужас:

– Потому что я никогда не считал себя красивым…

В октябре Генриетта Мария устроила пир для всей королевской семьи в честь окончания строительства своей новой галереи. А затем наступила такая стужа, что королева-мать, составив завещание, твёрдо решила: следующее Рождество она проведёт во Франции. Генриетта Мария похудела и у неё появился чахоточный кашель. Единственно, что удерживало её в Англии, это часовня, которую могли закрыть после её отъезда. Когда она обратилась по этому поводу к сыну, тот ответил сдержанно:

– Я ни в коем случае не собираюсь удерживать Ваше Величество в Англии в ущерб Вашему здоровью.

Приехавшие из Франции капуцины все скопом явились к Генриетте Марии, чтобы получить из её уст прощальные указания. В своей импровизированной речи она заявила, что её отсутствие не будет долгим и что её часовню никто не закроет, а священники должны продолжать свою работу по обращению в католичество, хотя им необходимо действовать с удвоенной осторожностью.

В апреле Карл II передал в собственность графа Сент-Олбанса половину земель Вест-Энда, вторую же половину тот сдал в аренду застройщикам с платой 80 фунтов стерлингов в год. В этом же месяце была объявлена война Голландии. Поначалу победа была за англичанами и герцог Йоркский стал героем дня. А затем в Лондон пришла чума.

Эпидемия ускорила отъезд Генриетты Марии и мистер Пипс, заехав в Датский дом по пути домой 29 июня 1665 года, обнаружил там упаковывавших вещи слуг, сообщивших ему, что королева-мать не собирается возвращаться раньше, чем через год. Карл II проводил мать до устья Темзы, а герцог Йоркский – до Кале. Естественно, Сент-Олбанс и Монтегю вернулись во Францию вместе с ней.

Остаток лета Генриетта Мария провела в Коломбе, а зиму – в отеле «Де ла Базиньер» на набережной Малаке в Париже, предоставленном ей в аренду Людовиком ХIV. С собой из Англии для украшения своего жилища она привезла целый корабль мебели, картин и доспехов. По большим церковным праздникам вдова ездила в Шайо, при этом объясняя монахиням, что не может проводить с ними много времени из-за речных туманов, плохо влиявших на её лёгкие. Оглядываясь на своё прошлое, Генриетта Мария утверждала, что за две вещи каждый день благодарит Бога: за то, что христианка, и за то, что она - «несчастная королева». Вдова желала быть похороненной в монастыре, хотя пока она не торопилась умирать, считая, что нужна своим детям, и особенно Минетте. Месье ужасно ревновал свою жену, в том числе, и к племяннику Монмуту, который вернулся во Францию учиться хорошим манерам. В минуту гнева Филипп даже заявил:

– Моя страсть к Мадам длилась всего две недели!

В ответ придворные с многозначительными улыбками согласились:

– Чудо любви, растопившее сердце принца, не было предназначено ни для одной женщины.

Они намекали на то, что герцог Орлеанский предпочитает женщинам мужчин. В 1665 году Минетта воочию убедилась в том, о чём давно судачил двор. Служанка, которой она приказала следить за мужем, увидела герцога в объятиях... графа де Гиша. Немного позднее герцогиня Орлеанская и сама всё узрела, войдя как-то раз без приглашения в спальню супруга. Удар был настолько сильный, что у беременной Генриетты Анны случился выкидыш - она родила мёртвую дочь.

Впрочем, самой Минетте тоже приписывали несколько романов. Когда её свекровь тяжело заболела, принцесса, навестив её, заявила:

– Я не буду возражать, если мой муж заведёт любовницу. Чувствительность жён только ожесточает сердца мужей.

Впрочем, младшая дочь Генриетты Марии прекрасно знала, что у Филиппа были только любовники. Практически перестав общаться с мужем, она посвятила себя дочери, самообразованию и дому. Разбила великолепный сад в Пале-Рояле, активно переписывалась с выдающимися мыслителями своего времени, собрала огромную коллекцию живописи. Из-за чего при дворе её называли «интеллигентной принцессой».

Анна Австрийская героически встретила свою смерть, наступившую 20 января 1666 года, через шесть месяцев после возвращения её невестки во Францию. Это была большая потеря для Генриетты Марии, тем более, что её верный друг, аббат Монтегю, был настолько в фаворе у её золовки, что опасались, что он унаследует влияние и положение Мазарини. Когда он вернулся во Францию после долгого заключения, настолько далёкий от стремления ко всем почестям, к которым когда-то стремилось его сердце, что стал в какой-то мере духовным наставником Анны Австрийской, роль, для которой он хорошо подходил, поскольку знал, вероятно, лучше, чем кто-либо другой, секреты прошлого. Из его уст, по её собственной просьбе, умирающая королева получила торжественное сообщение о приближении смерти, и почти все её последние слова были обращены к нему.

– Господин де Монтегю знает, за что я должна благодарить Бога, - сказала она, устремив взгляд на аббата, который стоял на коленях, рыдая рядом с ней.

Эти слова присутствовавшая при этом госпожа де Мотвиль и сам Монтегю истолковали как свидетельство невиновности Анны в те дни, когда Бекингем скомпрометировал её репутацию.

Той зимой Генриетта Мария получала только плохие новости. Начавшаяся в Лондоне летом чума переросла в эпидемию и королева-мать пожертвовала немалые суммы семьям, потерявшим кормильца. Она даже подумывала о том, чтобы закрыть свою часовню, но капуцины упросили её не делать этого, и двое из них заразились и умерли.

Когда же Людовик ХIV решил поддержать голландцев против Англии, вдова сказала ему:

– Мне жаль, что Ваше Величество принимает участие в предприятии, в котором я не могу присоединиться к Вам со своими молитвами.

Военная кампания 1666 года закончилась для Англии неудачей, вдобавок, в сентябре из-за Великого пожара две трети Лондона сгорели до тла, что сделало возвращение королевы-матери невозможным. Но, к счастью, огонь не затронул Вест-Энд, и вокруг Сент-Джеймской площади быстро выросли стройные беломраморные дворцы высшей аристократии.

Поздней осенью Генри Джермин снова вернулся в Лондон: Людовик ХIV уполночил мажордома своей тётки склонить Карла II к миру. Хотя последний возражал против посредника, который, по словам его канцлера, «всегда говорил, что он больше француз, чем англичанин», но всё же предоставил матери ограниченные полномочия на ведение переговоров. В связи с этим Генриетта Мария внезапно снова обрела политическое влияние. Тихий Коломб превратился в место встречи послов, а оба короля отправляли туда свои письма, дабы вдова пересылала их от своего имени.