Три лилии Бурбонов

– Лучше пусть нашам следующим королём станет сын королевы Богемии! – заявляли они, имея в виду сестру короля, протестантку Елизавету Стюарт.

Но король не обращал никакого внимания на недовольство своих подданных. Маркиз Шатонеф восторженно писал о преданности Карла I своей жене. Поцеловав её «сто раз» в течение часа, король с гордостью сказал послу:

– Вы не увидите такого ни в Турине, ни во Франции.

А Генриетта Мария призналась, что в детстве немного завидовала Кристине, которой их мать, как ей казалось, уделяла больше внимания. После чего прибавила:

– Но теперь я не только самая счастливая принцесса, но и самая счастливая женщина в мире! Слава Богу, опасность миновала, а что касается моей потери, то я хочу забыть о ней.

– Твоя мать посылает тебе губернатора, - заметил её супруг, узнав от Шатонефа, что Мария Медичи хочет заменить духовника дочери, шотландца отца Филиппа, французским епископом.

– Я больше не ребёнок, - отрезала королева.

Казалось, она так привыкла к своим английским приближённым, что даже равнодушно отнеслась к назначению шестидесяти французских слуг, обещанных ей:

– Одной камеристки, с которой я могла бы ходить в церковь, было бы вполне достаточно.

В июле того же года Джермин сопроводил Генриетту Марию в курортный городок Танбридж, где она послушно пила отвратительную на вкус лечебную воду. После этого они отправились на северо-запад в Отленд, где к ним присоединился Карл I.

Уже к середине октября появились новые слухи о беременности королевы, так как её слуг видели рыщущими по столице в поисках мидий, которых внезапно ей захотелось поесть. Узнав об этом, Мария Медичи зысыпала свою дочь советами и прислала ей красивое кресло, на котором слуги должны были носить её. В свой черёд, король поспешил заверить тёщу, что в этот раз Генриетта Мария настолько осторожна, что единственную власть, которую ему нужно было проявить, это власть любви:

– Единственный спор между нами заключался в том, кто победит другого любовью.

Мадам Перонн снова была ангажирована и уже в марте 1630 года любимый карлик королевы, Джеффри Хадсон, и её учитель танцев были отправлены во Францию за повитухой и её помощницами. К радости недовольных англичан, корабль был захвачен пиратами, которые разграбили корабль, но, в конце концов, отпустили пассажиров, благополучно вернувшихся домой. Мария Медичи также отправила в Англию десять монахов-капуцинов, которых прикрепили к часовне королевы в Сент-Джеймском соборе, законченной Иниго Джонсом в 1631 году. Тем не менее, мнение протестантов смягчилось после известия о том, что все королевские дети будут исповедовать установленную в королевстве религию и что французскому врачу, присланному королевой-матерью, даже не разрешили побеседовать с Генриеттой Марией.

Элеонора Дэви снова выступила со своими пророчествами. В ответ Карл I приказал ей, «чтобы она оставила свои предсказания». Но та, ничуть не смутившись, заверила его посыльного, что следующий ребёнок короля будет «здоровым сыном» (в конце концов, «луч божественного знания о будущем» привёл её в тюрьму, где пророчица провела два года). Тем не менее, оба будущих родителя нервничали.

– От этой новой надежды, которую дал нам Бог, - писал Карл своей тёще, - зависит моё будущее.

Генриетта Мария постоянно носила на шее маленькую подвеску в виде сердечка, присланную матерью, которая, якобы, оберегала от выкидыша. Когда же она случайно снимала эту безделушку, то сразу начинала волноваться. После некоторого обсуждения Гринвичский дворец был отклонён как место для родов королевы, и для этой цели избрали старый охотничий домик Генриха VIII из красного кирпича в Сент-Джеймсе. Были подготовлены несколько комнат с умиротворяющим видом на олений парк, где установили новую великолепную кровать с драпировками из зелёного атласа стоимостью 675 фунтов стерлингов.

Наконец, все приготовления были завершены. Роды Генриетты Марии начались около четырёх часов утра 29 мая 1630 года и, как свидетельствовал её врач Теодор Майерн, вновь были тяжёлыми и едва не стоили королеве жизни. Но ещё до полудня она стала «счастливой матерью принца Уэльского». В тот же день, когда Карл I торжественно направлялся в собор Святого Павла, чтобы поблагодарить Бога за рождение на удивление здорового сына, в полуденном небе засияла звезда.

Хотя крёстными ребёнка стали Людовик ХIII и Мария Медичи, католики, Карл I предупредил капуцинов жены, «что они не должны беспокоиться о крещении его сына, поскольку он позаботится об этом сам». Принц был крещён в Сент-Джеймском соборе, хотя и не в часовне королевы, Уильямом Лодом, архиепископом Кентерберийским, по протестантскому обряду. При этом использовалась серебряная купель, подаренная лорд-мэром Лондона. Король вручил кормилице принца тысячу фунтов, а герцогиня Ричмондская, выступающая доверенным лицом второго крёстного отца, принца Палатинского (зятя короля), подарила младенцу драгоценность стоимостью 7 000 фунтов. В честь принца Карла в Лондоне запускали фейерверки, слагали стихи и жгли костры. Лондонцы сразу окрестил младенца «французом» или «чёрным мальчиком».

– Он такой смуглый, что мне за него стыдно, - писала Генриетта Мария.

Не только цвет лица принца выделял его среди членов семьи Стюартов.

– Он такой толстый и такой высокий, что его принимают за годовалого, - добавила она спустя четыре месяца.

Когда сын смотрел на мать своими тёмными глазами, у той возникало ощущение, что он намного мудрее её.

Рядом со своими бледными и невысокими родителями ребёнок казался подкидышем. Возможно, будущий Карл II унаследовал свой гигантский рост от датских предков. А цвет кожи, как считалось, ему достался от Медичи. Однако портрет его незаконнорожденного дяди Цезаря Вандома, с которым принц имел поразительное сходство, доказывает, что смуглота передалась ему от деда Генриха IV. Тем не менее, некий Слингесби Бетел, служивший в комитете безопасности Кромвеля во время революции, говорил, что видел письма Генриетты Марии, подтверждающие, что будущий король Карл II и его брат, будущий король Яков II, были сыновьями Джермина. Впрочем, утверждения, что «король был бастардом, а его мать была шлюхой Джермина», как и то, что «все королевские дети были бастардами Джермина», были нередкими в устах врагов Стюартов. Если бы Карл и Генриетта Мария оставались равнодушными друг к другу и после смерти Бекингема, историки могли бы без особых колебаний приписать отцовство Карла II Джермину. Но после убийства королевского фаворита ситуация изменилась и впоследствии большинство исследователей сходилось во мнении, что король и королева по-настоящему любили друг друга. Как бы при этом не относилась Генриетта Мария к Джермину, она знала, что её долг состоит в том, что бы спать с королём и рожать от него детей.

Когда её сыну не исполнилось и года, Генриетта Мария написала своей любимой «Мэми» Сен-Жорж с просьбой прислать тринадцать пар французских перчаток и правила всех игр, «которые сейчас в моде» во Франции. Кроме того, она извинилась за то, что не написала раньше и добавила, что уже «снова на подъёме». Прежде, чем принцу Карлу исполнилось восемнадцать месяцев, у него появилась сестра Мария Генриетта, которую их родители называли просто «Мэри». В отличие от своего брата, принцесса удалась в Стюартов со своими каштановыми волосами, карими глазами и тонкими чертами лица. Но прежде, чем Мэри успела заговорить, в королевской детской появился белокурый принц Джеймс, а спустя два года – принцесса Элизабет, такая же светловолосая и голубоглазая. За нею последовали принцессы Анна и Кэтрин, Генри, герцог Глостерский, и принцесса Генриетта Анна.

Глава 4 САМАЯ СЧАСТЛИВАЯ

Для Генриетты Марии, наконец, наступили счастливые годы, обещанные прорицательницей, хотя их и было меньше шестнадцати.

– Я была самой счастливой из королев, - оглядываясь на них, подтверждала она сама, - потому что у меня были не только все удовольствия, какие только может пожелать сердце; у меня был муж, который обожал меня.

Ни один из её детей никогда не мог вытеснить мужа из её сердца. И к входившим в её свиту карликам, двум слугам-неграм, обезьянке Мопсу и собакам всех размеров Генриетта Мария была более снисходительна, чем к провинившимся принцам и принцессам, вероятно, копируя в этом Марию Медичи. Из неё получилась довольно строгая мать. Впрочем, её сыновья нуждались в твёрдой руке.

– Чарльз, - писала королева своему «дорогому сыну, принцу». – Мне жаль, что я начинаю своё первое письмо с упрёков тебе, потому что я слышала, что ты не хочешь принимать слабительное. Я надеюсь, что это было только сегодня, и что завтра ты это сделаешь, потому что, если ты не захочешь, я сама приеду и заставлю тебя принять его, так как это необходимо для твоего здоровья.

На что принц Карл, будучи уже в восемь лет шутником, отвечал:

– Моя госпожа. Я бы не хотел, чтобы ты принимала много слабительного, потому что от него мне становится только хуже, и я думаю, что то же самое произойдёт и с тобой.

В отличие от Карла I, начисто лишённого чувства юмора, королева ценила шутки сына, поэтому, по её тайному признанию, принц Уэльский был её любимым ребёнком. И в Датском доме у неё висел его детский портрет «Принц Карл в доспехах».

С появлением детей она изменилась внешне. Если в подростковом возрасте Генриетта Мария была худой, угловатой и нервной, то к двадцати годам её черты лица и предплечья округлились, а общий вид можно было охарактеризовать как цветущий. Постепенно она заговорила по-английски и в королевской детской не звучал ни какой другой язык. Поэтому, когда принц Ульский в шестнадцать лет прибыл в Париж, он не мог без переводчика общаться с французскими дамами. Чтобы усовершенствовать свой английский, королева наняла учителя и приказывала английским поэтам писать пьесы, в которых любила играть. Бен Джонсон, закадычный друг Шекспира, написал для неё одну «маску». Однако королева предпочитала сладкие пьесы своего друга Монтегю, в том числе, «Пастуший рай», в которой она сыграла главную роль, и мелодичные стихи поэта Эдмунда Уоллера. Несмотря на изгнание свиты Генриетты Марии, английский двор продолжал находиться под влиянием французской культуры. При дворе Карла I предпочитали общение на французском языке, который считался более куртуазным, нежели английский. А сам король писал письма жене на её родном языке.