Три Нити

— Что случилось? Ой! Ведь «Ун-Нефер» можно перевести как «Красивый Заяц»[1]… Может, он обиделся? — всполошился я, указывая на мертвого зверька.

— Нет; просто перед охотой брат немного… не в себе, — тут богиня постучала указательным пальцем по виску; у ремет это жест означал помутнение рассудка. — Вот и боится сделать какую-нибудь глупость.

— Какую, например?

— Сожрать твою душу? — ухмыльнулась Селкет и пригубила остывшую часуйму. — Да ладно, не трясись. Я бы его остановила; не для того твой лотос цвел.

Я закатил глаза, даже не пытаясь притворяться, что не заметил издевки.

— Это из-за болезни?..

Она молча повела плечами, наблюдая из-под ресниц, как я бросаю в кипящую воду кусочки заячьего мяса.

— А что насчет тебя, госпожа? Ты ведь тоже участвуешь в охоте.

— Да, но не ради развлечения. Что мне за дело до зайцев, змеев и прочей живности? А вот если мой братец ненароком свернет себе шею, я тоже умру. Приходится всюду таскаться за ним.

— Не слишком-то ты его любишь.

— Как и он меня.

— У вас ведь одна душа… Не пойму, почему она так странно разделилась?

— Полагаю, это расплата за нарушенный запрет. Помнишь, я рассказывала тебе когда-то, как отравилась желтыми цветами и попала в темноту? Та держала очень крепко; пока я вырывалась, душа могла треснуть пополам, наподобие истончившейся ткани. Вот и родилось у Наунет двое детей вместо одного.

— Наунет — это твоя мать?

— Мать, сестра и внучка. С перерождениями все становится довольно запутанно.

— А кто был твоим отцом?

— Мой брат и внук. Но зачем тебе эти скучные родословные, Нуму?

— Почему же скучные, — протянул я, собирая черпаком белую накипь. — Мне нравятся истории о прошлых жизнях.

— Тогда могу рассказать другую, получше — историю об охоте, — Палден Лхамо дождалась, пока я согласно закивал, и продолжила. — Ты уже знаешь, что во второй жизни я много училась колдовству у вепвавет. Чтобы собрать все знания, какие только водились внизу, я дошла до самого края земли — туда, где от холода замерзает даже соленый океан. Там нет ни дерева, ни меди, ни железа: народ живет в домах из китовых костей, режет мясо костяными ножами и украшает грудь костяными бусами. Меня взяла в ученицы колдунья, такая старая, что шерсть у нее вся повылезла, а груди отвисли почти до пупа; но она была очень, очень умна. Два года я провела с ней, пока не пришло время последнего испытания: колдунья велела убить водяное чудище, которое в Олмо Лунгринг зовут «макарой», а на севере — «кэрэткун».

Я пришла к океану, без доспехов, даже без одежды — так велел обычай — взяв с собой одно копье. На берегу плескались тюлени. Я выбрала самого большого и жирного из них и убила, проткнув ему шею у основания черепа; потом села на лоснящуюся спину, погрузила левую руку в рану и сказала нужные слова. Мертвый тюлень поднял голову и пополз к воде; верхом на нем, сжимая копье свободной рукой, я заплыла далеко на глубину. Найдя прочную льдину, я взобралась на нее, а труп столкнула в воду. Запах крови должен был приманить чудище.

И правда, скоро под водой сверкнула чешуя — каждая чешуйка размером с огромное блюдо. От взмахов лучистого хвоста льдина подо мной заплясала, как пьяница на свадьбе. Макара проглотила тюленя целиком и уже хотела уплыть, но я позвала ее особым, тайным именем — и тварь вынырнула, шумя ноздрями-раковинами и потрясая седой бородой, в которой может запутаться даже кит. Потоки воды и куски льда обрушились с ее тела, но я устояла на ногах и швырнула в макару копье. Оно полетело точно в цель — в огромный глаз без век и ресниц; пораженный, он стал убывать, будто страшная желтая луна.

В ярости макара раззявила пасть и бросилась на меня. Я успела отскочить: тварь вгрызлась в толстый лед; тот хрустнул легко, как косточки селедки. Не достигнув цели, макара затрясла головой; пока она не опомнилась, я побежала навстречу, ступая по разбросанным на воде осколкам льда, и вырвала копье из глазницы. Чудище встрепенулось, поднимая сильные волны. Я была точно рыбешка в котле: вода кругом кипела, и лед убегал из-под ног, как капли жира в ухе убегают от ложки. Пытаясь не свалиться в океан, я даже наступила на спины селедок, огромной стаей проносившихся мимо; готова поклясться, что на их печальных рылах проступило изумление! И все же в конце концов я упала на чудом уцелевший кусок льда, а макара нависла надо мною, окропляя все вокруг слюной и кровью…

Еще немного и она проглотила бы меня; но, собрав остаток сил, я выкрикнула заклинание, которому меня научила старая колдунья, и запустила копье прямо в открытую пасть чудища. В мгновение ока и наконечник, и древко исчезли в глубине огромного тела. Тварь взвыла и забилась от боли, причиненной оружием и колдовством. Вилась в воздухе длинная шея, хлопали прозрачные плавники… В лицо летели едкие брызги; я зажмурилась и вцепилась в льдину, пережидая. Наконец стало тихо; мертвая макара плавала на поверхности океана, точно сказочный остров. Ее усы были как стебли длинной белой травы, кожа — как залежи серебра, а хребет, украшенный изодранным гребнем, — как красные дарчо, развевающиеся на ветру. Тогда я взошла на спину макары и, оседлав ее, как раньше — тюленя, добралась до берега.

Там уже ждала моя учительница. Она тоже держала в лапе копье и тоже была обнажена — только на бедрах болтался пояс с кожаным мешком. По всему телу старухи, почти лишенному меха, были набиты грубые татуировки. Линии и пятна расплылись от времени; краска, когда-то бывшая синей, выцвела до бледно-голубой.

— Что скажешь? Я прошла испытание? — спросила я. Колдунья недоверчиво пнула вывалившийся наружу язык чудища — длиной в две или три здешние лодки. Обождав пару секунд, она ловко подцепила и подперла копьем верхнюю челюсть великана, а потом взошла по языку, как по лестнице, прямо в его раскрытую пасть. Тело женщины парило на морозе; от этого казалось, что мертвый зверь выдыхает ползучие облака.

— Госпожа! Я прошла испытание?.. — второй раз спросила я, но старуха не обратила внимания на оклик. Кряхтя и чертыхаясь, она уселась прямиком на язык трупа, поджала под себя лапы, поелозила ссохшимися бедрами, устраиваясь поудобнее, и только после этого посмотрела на меня. И тогда я в третий раз повторила:

— Я прошла испытание?

Старуха молчала — казалось, она даже не дышит. Свет, сочившийся сквозь зубы макары, становился все бледнее; скоро здесь, на краю мира, должна была начаться долгая, холодная ночь. Вдруг треснули больные запястья — женщина запустила лапы в мешок и достала из него костяной нож, изогнутый полумесяцем. Затем она указала мне на место подле себя. Пригнувшись, я забралась в рот макаре и села в ногах колдуньи, как ребенок, которому сейчас будут плести косу.

И правда, старуха собрала мои волосы в кулак, натянула и обрезала их у самых корней, после чего принялась скоблить костяным серпом мою голову — не слишком-то бережно! Но пришлось потерпеть и помолчать, потому что она наконец заговорила:

— Жил раньше охотник — хороший охотник с добрым копьем, бившим без промаха. Однажды он решил отправиться в место, где никто никогда не охотился, — на гору, которая была из чистого железа…

— Откуда ты знаешь, что такое «железо»? — не удержавшись, спросила я.