Три Нити

Тут богиня засмеялась так, что бронзовые подвески-монеты на ее груди оглушительно зазвенели; а после продолжала урок.

В следующий раз я увидел Нехбет много дней спустя, — когда в южных княжествах Олмо Лунгринг начался сбор урожая и колеса жерновов сделали свой первый оборот, а первые обозы с цампой, пшеницей и рисом потянулись в Бьяру. Даже из окон Когтя видно было, как ползут по дорогам города повозки, крытые крашеным войлоком, — будто улитки с пестрыми раковинами. К пристани Перстня день и ночь приставали лодки, заваленные тюками, мешками и корзинами; на больших плотах перевозили понурых коров и испуганных овец. Зиму готовились встретить как войско врага, берущее город в многомесячную осаду, а я втайне радовался обилию муки и масла, мяса и жира, мерной поступи вьючных животных и тяжести мешков на их спинах, от одного взгляда на которые в желудке воцарялась сытость, а на душе — покой. Разве можно тревожиться о каком-то морозце с таким богатством?..

Одним из вечеров я возился, как обычно, в саду, когда ко мне подошел Утпала — он принес пригоршню яшмовых шариков и утверждал, что это настоящая икра макары. Я принялся разглядывать кругляши на просвет, пытаясь найти внутри очертания морского чудовища; и тут пшеница зашипела, расступаясь перед Нехбет. Ее волшебная личина была заткнута за пояс, так что я увидел настоящее лицо богини — раскрасневшееся и злое; черные с серебром волосы развевались вокруг ее щек, как капюшон кобры; ладони были сжаты в кулаки.

— Тебя-то я и искала, — крикнула она вороноголовому, даже не заметив меня. — У нас срочные вести — нужно передать их прямо сейчас.

— Но ведь еще время Камалы.

— Это срочно, Утпала! Что тут непонятного?..

— Что случилось? — великан весь подался вперед. Кровь отлила от его щек; даже шрамы у правого глаза превратились в белые меловые полосы.

— Этой зимой Кекуит больше не будет отдавать свой жар. Во многих землях весна уже не наступит. Шенов, живущих при дворах в пограничных княжествах, надо оповестить — пускай начинают созывать народ в столицу; здесь им найдется еда и работа. Прочих тоже предупреди: все города, деревни и лакханги по дороге должны устраивать идущих на ночлег и не брать за это мзды. И еще, оми должны выдать им на каждый день пути по полчашки муки — на взрослого, по трети — на ребенка.

— Но это ведь очень мало. Вепвавет едят меньше нас, но не настолько.

Нехбет вздохнула всей грудью, а потом медленно, точно вспоминающий урок послушник, ответила:

— Пока у них есть своя еда — цампа, сыр, у кого-то даже скотина; есть деньги и вещи, которые они могут продать. Есть, наконец, силы, чтобы терпеть… Потом не будет уже ничего, кроме озлобленной толпы, подгоняемой холодом и голодом. Поэтому каждое зерно, которое мы отнимем сегодня, мы сохраним на завтра.

— А как же те, кто останется?

— Я не знаю. Это не мое решение, Утпала! — женщина опустила голову и закрыла глаза ладонью; но две мутных капли упали с ее подбородка. Первый раз я увидел плачущего лха. — Я старалась отсрочить этот день как могла… Я сделала все для этого. Но у Селкет и Уно свои подсчеты, в которых я ничего не могу понять. И они в два голоса твердят, что откладывать больше нельзя.

Утпала положил ладони на плечи женщины и бережно коснулся губами ее волос.

— Поверь, если они так говорят — значит, это и правда необходимо.

— Что нам еще остается, кроме как верить, — Нехбет отстранилась от вороноголового, утерла лицо рукавом чуба и запрокинула подбородок. — Идем. Надо сообщить о том, что строительство Стены началось.

***

— Царица!

Темнота подалась мне навстречу, прислушиваясь, — но я молчал, и она отступила.

Жизнь шла своим чередом: пока я учился, играл в саду и помогал Сиа кашеварить, дожди над скалами сменились снегом. Потускневшее солнце стало не отличить от луны; скрываясь от ночных морозов, ушли под землю чахлые растения. Только камни остались лежать, где были, — обернутые в толстый пузырчатый лед, они походили на рыбьи глаза, подслеповато пялящиеся в небо. По вечерам, если погода была ясной, над горами виднелось созвездие Черепахи — семь крупных голубых звезд, составлявших панцирь, голову и короткий хвост воинственного хранителя Севера. Они подмигивали мне с высоты, как бы напоминая, что между нами есть тайное родство, что наши судьбы связаны невидимыми, но прочными нитями — и мне хотелось верить, что это правда.

— Говорят, родившиеся в месяц Черепахи упрямы и упорны, — сказал я как-то Сиа, а потом спросил уже на языке богов, запинаясь самую малость. — А ты в какой месяц родился?

— Ох, отстань, — вздохнул лекарь, утирая рукавом пот со лба; он занимался делом не из легких — приготовлением пасты для чистки зубов. На блестящем подносе перед лха возвышались пирамидки из мелко нарезанных мяты и чая, перетертого имбиря, гвоздики и кардамона; Сиа хватал щепотку то того, то другого и бросал в серебряный котелок с подогретой, пускающей пузыри камедью. Тщательно смешав пряности с вязкой основой, лекарь поводил носом над облаками пара, пробуя варево на запах.

— Мне-е-е кажется, ты родился в месяц Улитки. Рожденные в этот месяц неторопливы и спокойны. И любят всякие растения.

Лекарь поморщился — видно, сравнение с улиткой пришлось ему не по вкусу, — накрыл лениво булькающий котелок крышкой и стянул перчатки из особой, липнущей к коже ткани.

— Почему тебе непременно надо верить во всякую чушь?

— Потому что так… веселее, — я задумчиво погрыз коготь на большом пальце, надеясь, что верные слова сами придут в голову; но ничего путного не придумалось. — Вам-то везет — вы уже боги, а я обычный смертный. У меня нету ни вашего великанского роста, ни силы… ничего особенного! А так пусть хоть судьба будет.

— Не завидуй, Нуму. Тем более, у вепвавет свои достоинства. Да, да, не кривись! Ты, например, куда умнее наших детей — и некоторых взрослых тоже. По крайней мере, пока не начинаешь рассуждать о гороскопах.

— Не хочешь — не верь, — проворчал я, стараясь не выдать удовольствие от похвалы. — А все же судьба существует. Мне вот предсказали, что я встречу белую сову и черного быка, и встретил же!

— Это ты о чем?

— Черный бык — это, ясное дело, Железный господин. Ведь у него вахана — Чомолангма. А белая сова — это Палден Лхамо; у нее и маска есть.

Сиа покачал головой, но спорить не стал; да и как поспоришь с правдой?

— Ох, Нуму… Кстати, ты напомнил мне!

Прищелкнув пальцами, лекарь полез куда-то под стол и вытащил на свет связку сухих растений с мелкими желтыми цветами и зубчатыми листьями. Оборвав все венчики, он ссыпал их в маленькую ступку и принялся растирать медленными, осторожными движениями. Каменный пестик заходил туда-сюда, убаюкивающе напевая «ток-ток-ток»; ломкие лепестки превращались в щекочущую ноздри пыль.

— Как у ш-шветов имя?

— Цветов, — поправил Сиа. — И не «как», а «какое». Не обижайся — раз уж решил выучить наш язык, учи правильно. Ну и, отвечая на твой вопрос, — не знаю.

— Как это?!

— Что ж ты кричишь-то? На вашем языке у этих цветов нет названия, а свое мы не придумали. Нечего тратить слова, когда от них пользы никакой.

— Зачем же ты их толчешь?

— Селкет попросила. Зачем они ей понадобились, можешь сам спросить, когда отнесешь вот это, — лха высыпал содержимое ступки в мешочек из плотной ткани, перевязал его и сунул мне в лапы.