Три Нити

Я взвизгнул и чуть не опрокинулся обратно в пруд, но тень уже поймала меня за шкирку и подняла высоко в воздух.

— С тобой все в порядке? — спросила она участливо; проморгавшись, я рассмотрел серые глаза, длинный лягушачий рот и три шрама на правой щеке. Слава всем богам, это был Утпала! — Зачем ты полез в пруд ночью?

— Я спасался от чудовищ!

— Чудовищ? Здесь?.. Ладно, пойдем посушим тебя, а то простудишься.

Вороноголовый опустил меня в траву и неторопливо побрел по ночному саду; колючая трава расступалась перед ним, как морские волны перед длинноносой макарой, а я плелся следом, точно маленькая жалкая рыбешка. Гроза снаружи прекратилась, и сквозь разошедшиеся облака стало видно синее, по-утреннему посветлевшее небо. Наконец мы дошли до кумбума. Я стянул с себя промокшую одежду и обтерся кухонным полотенцем; Утпала отдал мне свою накидку, чтобы укрыться. Ткани в ней хватило бы на попону Чомолангме! Пока я заворачивался в стеганый синий шелк, лха согрел часуймы, щедро приправил ее маслом и разлил по двум большим чашкам.

— Ну, расскажи, что за чудовища за тобой гонялись?

Отхлебнув горячего напитка, я, как есть, поведал ему о разговоре с Падмой и о том, что случилось после.

— Вот так я не продержался до рассвета, а потому уже не вырасту! — закончил я рассказ и тяжко вздохнул; все было напрасно — и стертый язык, и плешь на макушке, и купание в пруду.

— Если это тебя утешит, до рассвета ты продержался: солнце уже взошло. Пундарика как раз сменил меня на посту незадолго до того, как я выловил тебя из воды. Но, увы, ты все равно не вырастешь выше пяти локтей.

— Но я же сделал все правильно!

— Правильно-то правильно, только Падма все это придумала, чтобы подшутить над тобой. И чудовищ тоже наверняка сама изобразила — не лень же было… — Утпала почесал нос, пряча за ладонью улыбку. — Извини, но мир так не работает. Некоторые звери большие, другие — маленькие, и биться головой о деревья тут не поможет.

— Почему же Падма не выросла, как ты?

— Она пошла в отца, а тот — в своего отца; ну а тот родился в небесных Ульях Семем. Там народ пониже, чем в Старом и Новом Домах… Тебе ведь Сиа рассказывал? В Старом Доме жили сплошь богатеи — вроде ваших оми; в Новом — народ попроще. Ну а Ульи были сами по себе; поэтому они ни на кого не похожи. Да ты уже засыпаешь! Иди-ка в кровать.

Я помотал головой. Может, чудовища в саду и были ненастоящими, но оставаться в одиночестве все равно не хотелось.

— А ты тоже умеешь вселяться в воронов? Чтобы разносить сплетни?.. Только не гневайся! Это мне Падма сказала!

— Ну и кто после этого сплетник? — лха рассмеялся, почесывая шрамы. — Умею, да. Но воронам по ночам летать опасно — в здешних скалах полно сов. В темноте они видят куда лучше и летают бесшумно; чуть зазеваешься — сразу попадешь им на ужин. Поэтому обычно я вселяюсь в ночных зверей и так доставляю вести во все концы Олмо Лунгринг. Получается быстрее, чем гонцами.

— Странное у тебя занятие. Падма маленькая, а насылает всякие ужасы и казни, — я невольно вздрогнул, вспомнив прошедшую ночь; каково-то приходится тем несчастным, кого демоница преследует не шутки ради? — А ты вон какой большой — мог бы и без всяких воронов ловить злодеев! А вместо этого разговоры разговариваешь.

— Нет уж, с меня хватит, — Утпала повел головою — как будто поросший темным мхом валун двинулся с места от внутренних колебаний земли. — В первой жизни, которую я помню, я был ахаути[14], но я никогда не думал, что мне придется участвовать в настоящей битве. Последняя из войн ремет, столетняя междоусобица Старого и Нового домов, закончилась задолго до моего рождения. С тех пор ахаути не приходилось убивать и быть убитыми. Вот и нам — а всего ахаути на ладье было двадцать один человек, или семь по три, — следовало только охранять Кекуит и наших товарищей, пока неб ирету следят за безопасностью с воздуха.

Но жизнь рассудила иначе. Когда месектет упала, меня разбудили одним из первых. Я помню, как впервые увидел этот мир — его небо, рассеченное полосами дыма… Обломки Кекуит лились над горами, как железный дождь; до сих пор среди камней можно найти оплавленные куски ее панциря. А внизу, на склонах, бродили стада коз и овец, из которых, как черные острова из белой реки, подымались горбатые спины яков. В долине горели костры; я увидел детей, играющих в золе, их матерей и отцов — существ, так похожих на нас! — Утпала усмехнулся, заметив, как я недоверчиво качаю головой. — Да, мы давно лишились хвостов и когтей и живем в семь раз дольше вашего, но пусть тебя это не обманет. В сущности, у нас мало отличий — я сразу понял это.

А потом из-под земли появилась огромная змея, и мы убили ее. Когда Нефермаат — вы звали его Шрисати — предложил совсем очистить долину от этих чудовищ, я поддержал его всем сердцем. Мне казалось, это наша обязанность, как старших братьев, — дать вепвавет спокойное место для жизни. Мало-помалу мы вытравили Лу из окрестностей, из пещер, нор и водоемов, и Олмо Лунгринг расцвела, выплеснувшись за пределы долины, как убегающее молоко.

Но мы ошиблись, полагая, что Лу полностью лишены разума. Правда, каждый змей по отдельности не умнее муравья, но даже муравьи умеют действовать сообща. Наше присутствие было для них как незаживающий нарыв — и в конце концов змеи двинулись на нас войной. Так начались Махапурбы; и я бился в них, и готов был стоять до последнего… До тех пор, пока один из Лу не раздавил мою грудь, не сожрал на моих глазах Шрисати — а потом сам испустил дух от полученных ран. Лежа под чешуйчатым телом и медленно умирая, я смотрел на трупы вокруг — на недавних товарищей и врагов… и тогда понял: мы взялись вершить судьбу этого мира, а принесли ему только разрушение. Мы назвались царями и богами, но на деле были — и остаемся — самозванцами. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, — это отойти в сторону. И разносить сплетни.

Не все из сказанного Утпалой было мне понятно; кажется, я собирался еще что-то спросить у лха… Но тут на меня напала неодолимая зевота, а за нею и сон.

***

— Чакра! С синих небес, в грозовых облаках

Ты к воротам дворца опустилась.

Из ступицы твоей, что солнца светлей,

Стрелы тысячи спиц вырастают.

Царь, увидев тебя, оставляет свой трон,

Надевает наряд из железа.

К четырем морям, к мира краям

Он идет в сиянье великом.

Нет числа его войску — от плеска знамен

В ясный полдень ночь наступает;

Колесницы катятся, ревом слонов

Сотрясаются воды и горы.

Твоей силой затем возвращается вмиг

Царь в свой дом со всеми войсками.

Так чакравартин губит врагов,

Так он миром владеет.

***

По утрам мне редко доводилось скучать: то Сиа заставлял меня перебирать сухие пучки трав и сморщенные коренья, вслух называя их полезные свойства, то Шаи приставал с задачками про дележ плодов миробалана или дырявые котлы, куда незадачливые служки все вливают и вливают неиссякающим потоком часуйму. Но однажды я все же остался без дела. Шла середина лета, и старый лекарь был отчаянно занят — почти каждый день он отправлялся наружу, собирать черное масло, которым потели нагретые на солнце скалы, ягоды жимолости и желтые цветы, названия которым я не знал.

Вот и в этот раз лха собрался уходить, но сначала напялил на лицо длинноносую слоновью маску — та пристала к его коже, как живая; встреть я его в таком виде внизу — бежал бы без оглядки! Хорошо, что в горах Сиа некого было пугать, кроме рысей и снежных львов.

— Ступай пока к Шаи, — прогудел он напоследок, перекинул через плечо ремень потрепанной сумки и удалился. Я посидел еще некоторое время в его покоях, разглядывая книги и свитки с яркими картинками, а потом побрел в комнату Шаи. Та находилась в северной части дворца, там, где Коготь врастал в черное мясо Мизинца. Поэтому свет солнца уже не проникал сквозь прозрачные стены; зато за стеклом, в потаенных полостях внутри скалы, блестели друзы лиловых кристаллов на толстых белых ножках.