Три Нити

— Эээ… Сиа, а ты не можешь сам отнести?

— У меня паста убежит, — отрезал лекарь, ткнув пальцем в зловеще булькающий котел. — Не бойся, она детей не ест.

— А вот шены говорят, что Палден Лхамо своего старшего сына не только съела, но еще кровь выпила! И кожу пустила на попону для ваханы. Меня, наверное, только на шапку хватит… Сиа, я хочу, чтобы шапку из меня носил ты. Хорошо?

— Прекрати! Россказни ваших шенов — чушь полная.

— Даа? А что-то ее сына я здесь не заметил!

Сиа только презрительно хмыкнул и вперился взглядом в свою драгоценную пасту; но его неверие мало успокаивало. Поэтому, пока я поднимался под крышу Когтя и стучался в покои Сияющей богини, колени у меня тряслись, сердце ушло в хвост, а дыхание то и дело замирало в горле, как ступающий по тонкому льду рыболов.

И не зря — стоило дверям расступиться, как передо мной возник ужасающий демон, яростью и размерами подобный дикому дронгу! Его оскаленные клыки были длиннее моих лап, а лапы в обхвате соперничали с колоннами лакханга; складка живота спускалась до середины бедер. Выпученные глаза чудища безумно вращались; вместо бровей над ними пылали языки огня. Огненным был и хлещущий по полу хвост, а вместо гривы над макушкой развевались струи черного дыма. Из раздутых ноздрей и распахнутой пасти вырывались снопы трескучих искр; и вообще, от демона шел невыносимый жар, заставляющий дрожать самый воздух. Оттягивая повязку из шкуры тигра, на боку у него покачивался молот из синего железа; это был сам хранитель обетов, драгшед-кузнец!

Мой ужас был так велик, что я даже бежать не стал — просто упал на седалище, да так и замер, разинув рот и ожидая, когда огромный молот треснет меня промеж ушей. Чудовище и правда подняло лапы, но вместо оружия схватилось за мясистую шею и вдруг оторвало себе голову и подняло над плечами! В мгновение ока та уменьшилась в размерах; пламенные брови погасли, грива спуталась и обвисла. Это была еще одна волшебная личина! А из-под нее на меня, улыбаясь, смотрела Палден Лхамо. Облекавшая ее плоть опала, растворилась в воздухе; только одно не исчезло — едкий запах огня, наполнявший легкие при каждом вдохе. Сама же богиня была одета в странные доспехи из крупных черных пластин; те плотно прилегали к коже и казались тонкими и ломкими, как фарфор. От чего бы такие могли защитить?

— Извини, Нуму, — я не хотела тебя пугать. Думала, Сиа сам придет, вот и не стала снимать маску, — она встряхнула голову драгшед; веревочные косички запрыгали, как шнуры дамару.

— У тебя же маска совы!

— У меня почти сотня обличий. Хочешь посмотреть? — предложила Палден Лхамо; что тут оставалось делать? Я поднялся на лапы, по привычке отряхнул подол (хотя в белых коридорах дворца и не было пыли), сотворил за спиною защитный знак и перешагнул порог.

В покоях богини не горели лампы; пришлось моргнуть не меньше дюжины раз, прежде чем глаза привыкли к скупому свету, проникавшему сквозь стену-окно. Первым, что я увидел, был снег — крупный и блестящий, похожий на протянувшиеся от неба до земли подвески серебряных монет. Снежная крупа падала и падала снаружи, никак не иссякая. Только в одном месте над горами воздух был чист; там, в колодце из сросшихся боками скал, полыхало что-то — какой-то огромный костер, окрашивающий животы туч розовым и красным.

— Там шенпо и шенмо куют кости Стены, — сказала Палден Лхамо. — Туда я и собиралась.

Засмотревшись на мир внизу, я уже и забыл, зачем пришел сюда, — а потому, обернувшись на ее голос, вздрогнул от неожиданности. Со стен покоев на меня уставились десятки личин: гневных и мирных, улыбающихся и кричащих, вырезанных из дерева и камня, выплавленных из стекла и бронзы, украшенных золотом и серебром, с кожей в коралловых родинках и бирюзовой чешуе, с серьгами-ваджрами в ушах и вовсе без ушей, с клыками и рогами, с волосами из меха, из шелковых лент, из нитей бисера, из связанных узлами веревок, с выпученными глазами, с глазами, похожими на маленьких рыбок, и смеющимися глазами-лунами.

— Откуда тут столько? — охнул я, оглядывая ряды масок; ни в одном лакханге ни на одном тханка мне не доводилось видеть столько небожителей разом! Большую часть из них я даже по именам не знал.

— Я сделала их. В этой жизни, — богиня кивнула сначала на маски, блестящие свежим лаком и позолотой, а затем — на личины, потертые от старости, с выдранным мехом и облупившейся краской, из-под которой проступала беленая основа. — И в прошлой.

— В прошлой? — тут мне вспомнился давешний урок Нехбет, женщины-грифа. — В той, когда тебя звали госпожой Нейт?

— О! Да ты уже все знаешь.

— Я хорошо запоминаю уроки… то есть… Я стараюсь.

— Не смущайся, Нуму. Нет ничего плохого в желании учиться, даже если другие посмеиваются над тобой за излишнее рвение. И надо мной смеялись когда-то.

— Когда ты стала учиться нашему колдовству?

Палден Лхамо кивнула и ткнула мизинцем одну из висевших на стене масок; та зашевелилась, моргая, зевая и причмокивая, как разбуженное животное.

— Это как-то нечестно, — буркнул я. — Разве тебе не было обидно, госпожа?

— Нет. Я понимаю, почему ремет долго чурались колдовства, — а Сиа так и до сих пор упорствует. Не качай головой, Нуму; не торопись осуждать. Это не от глупости; ты ведь не будешь спорить, что Сиа очень умен? Чтобы постигнуть науки Старого и Нового домов, нужно иметь мозги. И частью своего большого мозга Сиа понимает, что мир дня тонок, как бумага, — одно неосторожное движение, и он порвется. Так что, если не готов столкнуться с тем, что находится с изнанки, нужно быть осторожным; нужно нести перед собой обыденность, как воин несет свой щит… и не высовываться из-за него; иначе получишь по носу.

— А что тогда случится?

— Ну, посмотри хоть на бродячих колдунов в Бьяру — если они не шарлатаны, то скорее всего безумны: грызут камни, спят в собственных испражнениях… Обдери их лохмотья и увидишь, как конечности гниют или усыхают, пораженные сотней болезней. И среди шенов, с которыми Уно носится как с писаной торбой, каждый год находится один-два, которые… ломаются. Что уж говорить, даже среди нас… — но тут она легонько стукнула себя пальцем по губам и замолкла.

— Что же там такое, с этой изнанки, что так вредит всем? Оно злое?..

— Не злое — просто другое. Если вытащить рыбу на воздух или засунуть птицу в воду, им тоже придется не сладко; а ведь ни воздух, ни вода не злые.

— Утке в воде хорошо, — возразил я.

— Да ты зришь в корень, Нуму! — Палден Лхамо засмеялась; хоть я и не понял, что ее развеселило, это был приятный звук — как будто уши погладили обратной, пушистой стороной листка мать-и-мачехи. — Вот только Сиа — не утка, так что пусть лучше верит, что колдовство — обман, а мои маски — грубые образины, которые только и годятся на то, чтобы морочить толпу. Может, это и неправда, зато старичку спокойнее.

— Зачем же ты сама выбрала такое опасное ремесло?

— Хм… — богиня потерла подбородок и сдвинула брови, будто мой вопрос и правда ввел ее в раздумье. — Знаешь, в Старом Доме рассказывали сказки о полуженщинах — полуптицах, которые жили на скалах посреди океана и заманивали мореходов прекрасными песнями. Кто, по незнанью приблизившись к ним, их голос услышит, тот не вернется домой никогда…

Тут Палден Лхамо повела левой ладонью — и личины, одна за другой, стали оживать. Веревки стали шерстью; ленты — перьями; медные и серебряные заклепки — чешуей; и вот уже на меня смотрели черные чайки с алмазными клювами и морские звери с загнутыми клыками, остромордые белые лисы и рыбы со стеклянными гребнями надо лбом. Вздрогнули, раздуваясь, резные ноздри; пустые глазницы налились бледным огнем.