Тридцать три удовольствия
Шрифт:
— Говорят, Ельцин уже расстрелян, без суда и следствия, как Чаушеску.
— Сволочи! Неужели это правда?
— Наверняка правда, коммуняки ни перед чем не остановятся. Полнаселения в ГУЛаге угрохали.
— А что, Белый дом уже штурмуют?
— С минуты на минуту начнется штурм.
— А правда, что Кремль горит?
— Вполне возможно.
— Эх, задушат демократию танками!
Тамара, слушая все это, фыркала:
— Ишь, как перепугались!
— Тамара, а вам не страшно? — спросил я.
— Мне вчера было страшно, после того, как произошел пожар, — ответила она. — А сегодня я вижу, чем обернулось это предзнаменование, и уже не страшно.
Мне хотелось спросить ее, кому она желает победы, но я чувствовал всю пошлость этого вопроса по сравнению с плеском морской волны, светом вечного солнца, лазурью небосвода.
Когда мы шли на обед, я предложил Тамаре зайти ко мне в номер кое-что посмотреть. Она согласилась, и, усадив ее в своем номере в кресло, я поставил пред нею на журнальном столике бутылку страшного старика из Александрии. Рассказав ей историю приобретения этой бутылки и насладившись ее удивлением, я предложил взяться за бутылку руками и загадать желание.
— Чушь, язычество! Мы же православные люди! — отказывалась она поначалу, но потом согласилась. Мы взялись за бутылку с двух сторон, Тамара за горлышко, а я посередине, и, сосредоточившись, принялись мысленно загадывать желания. Мне хотелось пожелать коммунякам и демократам Ельцина и Горбачева благополучно скушать друг друга без остатка, но вместо того в ушах моих зазвенела песня Ларисы, я увидел ее упругое, точеное тело из-под воды, когда она подплывала к нашей фелюге, а я поднырнул под нее, я почувствовал запах ее мокрого прохладного тела, всю ее, обнаженную, когда я прижал ее к себе на рассвете после свадьбы; у меня закружилась голова…
— Нет! Чушь какая-то! Неужто вы, Федор, всерьез верите какой-то стекляшке, заполненной другими такими же стекляшками! — рассмеялась Тамара. — Какой вы после этого мальчик!
Вечером по телевизору показывали «Лебединое озеро», и все собравшиеся кричали, что это и есть главный симптом возвращающегося тоталитаризма и теперь по телевизору будет только это, как будто Чайковский тоже входил в состав ГКЧП и отныне он будет заведовать культурой Российской Федерации. Но особенно развоевались, глядя пресс-конференцию гекачепистов — увидели, какие они растерянные, жалкие, обманутые, и приободрились, почуяли, что эти не победят, а значит, можно и дальше не скрывать своих симпатий к Ельцину и его команде. Молодые коммерсанты активизировались больше всех, они предложили немедленно начать выявлять среди сотрудников и отдыхающих пансионата «Восторг», сочувствующих гекачепистам.
Мы с Тамарой решили пойти погулять по берегу моря. Был чудный вечер, запах дыма на территории пансионата стал уже понемногу исчезать в ароматах цветущих роз, а когда мы вышли на берег, соленый и свежий ветер с моря очистил душу от всякой скверны прошедшего дня.
Мы шли с Тамарой рядом, и я чувствовал, что рядом со мной хороший и добрый друг, который гораздо умнее меня, потому что старше и глубже. Она спросила, знаю ли я какие-нибудь стихи на память, и я стал читать ей «Эзбекие» — стихотворение, которое я выучил после поездки в Египет, потому что оно волновало меня, и мне порою казалось, что оно — обо мне, Я брел, медленно ступая и размеренно произнося гумилевские строки, и дочитал почти до конца, но на строке «моря и тучи и чужие лица» я внезапно умолк, пораженный диковинным зрелищем. В двадцати шагах от меня из моря выходила Птичка, а на берегу стоял и ждал ее с полотенцем наизготовку Игорь Мухин.
Видение это было настолько нереальным, что на лице моем, видимо, изобразилась какая-то дикая гримаса, потому что Тамара даже испугалась:
— В чем дело?
— Тихо, умоляю вас, тихо! — пробормотал я, замерев, как вкопанный, и не спуская глаз с Ларисы и Игоря. Выйдя из воды, Лариса подошла к Игорю и капризным тоном сказала:
— Не хочу полотенце! Как хорошо!
— Ты простудишься, заявляю это авторитетно, как врач, — сказал Мухин, но не своим обычным, вяловатым голосом, а тоном повелителя. Он укутал Ларису в полотенце, прижал к себе и поцеловал. Это был поистине бред. Я подумал, не засел ли там где-нибудь в кустах Ардалион Иванович Тетка, не затеял ли он очередной розыгрыш.
Тамара с любопытством поглядывала то на мое лицо, то на две обнимающиеся фигуры, которые побрели от кромки воды к пляжным скамейкам. Я все ждал, что они ненароком оглянутся на меня, увидят, перепугаются, подбегут
и станут лопотать что-то в свое оправдание. Но они так увлечены были друг другом, что не видели ничего вокруг себя. Я взглянул на Тамару и со странной улыбкой дочитал стихотворение: Моря и тучи и чужие лица, Все, что меня уже не обольщает, Войти в тот сад и повторить обет, Или сказать, что я его исполнил, И что теперь свободен…— Кто эти люди, которых вы так изумленно разглядывали? — спросила она, когда мы повернули и пошли в сторону своего пансионата.
— Эти люди — плод чьей-то извращенной фантазии, — ответил я. — Сомневаюсь, что они вообще существуют.
— Вы не хотите говорить о них?
— Отчего же? Нет. Вам я могу все рассказать. Эта девушка в начале мая этого года вышла замуж за моего лучшего друга Николая. Он археолог и через два месяца после свадьбы уехал на целых полгода в Мексику на уникальные раскопки. Он не просто горит идеей отыскать там что-то важное; он надеется заработать много денег, чтобы рассчитаться с огромными долгами и чтобы было на что жить с молодой женой. А этот юноша, что был с нею сейчас у нас перед очами, — другой мой старый и хороший друг. Он женат, очень счастлив в браке, у него двое прекрасных сыновей, он обожает свою жену и никогда в мыслях не допускал изменить ей. И вот мы видим то, что видим. Сцена совершенно фантастическая. Может, в этом тоже прослеживается влияние пожара и ГКЧП? Я что-то плохо соображаю, Тамара. Объясните мне.
— Что же я могу вам объяснить? Если уж вы ничего не понимаете, зная своих друзей, то что могу объяснить я, не зная их?
— Как бы вы поступили на моем месте?
— Я? Во всяком случае, не стала бы давать телеграммы в Москву и Мексику и не бросилась бы душить двоих коварных любовников.
— Вы уверены, что они любовники?
— А вы что, не уверены?
— Да, уверен. Даже если допустить, что Игорь и Маша поехали отдыхать сюда и прихватили с собой Ларису, что невозможно, учитывая ревнивый Машин нрав, то и в таком случае вряд ли было допустимо, чтобы Игорь с Ларисой пошел вдвоем купаться ночью да еще и… Нет, бред какой-то! Я мог бы допустить, что кто угодно… Я мог ожидать этого от Птички. Но Игорь!
— И на старуху бывает проруха, — развела руками Тамара. — Вот я старуха, а отнимаю у вас время, которое вы могли бы потратить на какую-нибудь свою птичку.
— Вы не старуха. Вы умнее меня, но моложе. И вы мой друг. Мне невыразимо приятно общаться с вами.
— Странный подбор у вас друзей, я погляжу, — рассмеялась она. — Неверные мужья и жены, премудрые старухи… А очень смешной вид был у вас, когда вы их узрели!
После свежести морского побережья особо чувствовался запах пожарища, когда мы вернулись на территорию пансионата. Пожелав Тамаре спокойной ночи, я пришел в свой номер, лег в постель и принялся с тоскою размышлять о сюрпризах сегодняшнего дня. Мысли о ГКЧП меня почти не занимали — я знал, что там все давно заведомо расписано и распланировано и не определены разве что нюансы. Другое дело — совместный отдых на Черном море Игоря и Ларисы, чего никто не мог планировать. Бедный Николка! Но он, по крайней мере, наверняка пока еще ничего не знает. А вот Маша Мухина, которая пожертвовала ради Игоря всем, даже красивой фамилией Советникова, она-то должна знать. Представляю, каково ей теперь.
Погоди, погоди, а ведь Николка перед отъездом тоже чуял неладное. На моем дне рождения, когда Птичка отправилась танцевать с Ардалионом, а Мухин танцевал с Машей, Николка сказал мне:
— Вот скажи, разрешать мне Ларисе лечиться у Игоря?
— Она что, больна?
— Да, у нее кое-какие неполадки, нужен хороший специалист, но тут мы с ней полярно разошлись во мнениях. Она считает, что зачем искать другого специалиста, если есть под рукой друг Мухин, который очень ценится в своей области. Она уверена, что ей нужно лечиться только у него. А я считаю, что здесь есть какая-то… неделикатность. Мне кажется, именно потому, что он мой старинный друг, он не должен лечить мою жену. Ну, если бы там зубы, насморк, скарлатина, что угодно, только не это. Почему-то я никак не могу переступить. Может быть, я дикарь и ни один западный цивилизованный человек не стал бы даже думать, но не нравится мне и все, и никакая цивилизация мне не нужна после этого.