Трилобиты: Свидетели эволюции

В Китае недалеко от городка Чаншань я напрямую ощутил еще одну эманацию времени. Наша команда работала на разрезе, который так или иначе включал ту спорную границу; мы — и я в том числе, счастливый и беззаботный, как жаворонок (или еще счастливее) — сидели на теплом склоне и собирали трилобитов. Над ухом время от времени жужжали какие-то насекомые, но я ничего не замечал, полностью погруженный в работу. Неожиданно меня пронзила боль в боку. Какое-то гигантское насекомое заползло под куртку, и я явно разозлил его размахиваниями молотком. Я вскочил на ноги, и на землю из-под куртки упал громадный шершень, самый большой из когда-либо виденных мною. Я не понимаю, как существо такого размера, да еще и налитое до краев ядом, может оторваться от земли, не говоря уже о том, чтобы лететь. Боль усиливалась, и я попытался заинтересовать переводчицу настоятельной неотложностью происходящего. Так как она не знала слова «шершень», я размахивал руками, жужжал, пронзал себя пальцем в бок, изображая укус. «Ага, — сказала она с теплой сочувственной улыбкой. — Пчела! Опасно нет!» Но к этому времени рисовые поля уже поплыли у меня перед глазами. К счастью, мой друг Дэвид Брутон все видел и сумел втолковать нашим распорядителям, что меня ужалила в живот не пчела, а один из вон тех летающих монстров. Один из рослых американцев, Джим Миллер, бережно нес меня по дорожкам вдоль лабиринта рисовых полей, петляя, сворачивая то направо, то налево. Человеку с низким IQ ни за что бы не выбраться на дорогу из этого лабиринта. Я помню, в какой-то момент мне привиделось, будто в полусне, что я гляжу со спины Джима в воду небольшого прудика с зарослями сладкой болотницы, и мелькнула мысль: «Мое время вышло». Все, кончилось мое время, кончилось прямо здесь, посреди Китая, в погоне за ответами, интересующими меня и еще горстку таких же идиотов. Вот мой миг, а вот тот, ушедший 489 млн. лет назад, и они связались в узел. На мгновение я почувствовал свою ничтожность перед лицом геологического времени.

К счастью, мы успели добраться до машины, которая домчала меня до Чаншаня. Приезд иностранца в начале 1980-х произвел целую сенсацию, и весь город явился провожать мое распростертое тело в «больницу» — ею оказалось незаметное строение с окнами без стекол. В оконные проемы тут же просунулось несколько десятков голов, чтобы получше все разглядеть. Похоже, такого развлечения у них давно не было. Помню я немного, но мне потом рассказали, что вздутую к тому времени опухоль вскрыли, рассекли стерилизованным ножом, выпустили довольно много крови. К ране приложили кашицу из растений. Удовлетворенно кивая, доктор сообщил через переводчицу: «Мы здесь для лечения комбинируем западную и китайскую медицину». Мне выдали аспирин — это была западная часть лечения, и громадный флакон с большими белыми таблетками из водорослей — китайская часть. Все это сработало, и уже через два дня я был на ногах. Забавно, что из-за этого случая я вскоре оказался некоторым образом посрамлен. Известный китайский профессор Лу Йен-Хао сказал мне, когда я выздоровел: «Я видел этих насекомых много раз, но вы первый, кого они покусали, — и, задумавшись на миг, добавил: — ну, кроме, может, крестьян». По возвращении в Лондон я рассказал специалисту по шершням из Музея естественной истории об этом случае. «Что же вы не привезли проклятую тварь, — была его реакция, — у нас в коллекции такой, кажется, нет».

Наука требует честности. Для той истории, которую я только что рассказал, не так уж важно, если я что-то приукрасил или даже придумал на забаву читателю, хотя, уверяю вас, я постарался изложить все в точности, как мне запомнилось. Но вот что категорически не разрешается ученому — так это умышленно вводить в заблуждение. И еще хуже, если лгут ради собственной славы. Именно так и получилось с «делом Депра».

Жака Депра, молодого геолога, приняли на работу в Геологическую службу Индокитая. Произошло это в самом начале XX столетия, когда территория нынешнего Вьетнама была французской колонией. То были годы героических геологов. Научные методы приоткрыли завесу над тайнами геологического строения Альп и Гималаев; казалось — еще немного и строение Земли целиком станет доступно дерзкому разуму. Поэтому так необходимы были экспедиции в дотоле неисследованные земли. Жак Депра обладал, несомненно, всеми необходимыми качествами: талантом, мужеством, энергией. К тому же он был заядлым альпинистом и собирал материал на самых недоступных вершинах. А еще он обладал даром реконструировать сложные геологические структуры в трех измерениях и вдобавок слыл неплохим палеонтологом. Сейчас уже практически не существует людей такого широчайшего кругозора. Нужно еще сказать, что добился он всего этого талантом и упорным трудом, выйдя за пределы уготованного ему происхождением круга мелких буржуа: просто герой нашего времени. Учитывая тогдашние французские классовые предрассудки и элитарность, это было действительно огромное достижение. Чтобы заработать себе репутацию, Депра был согласен трудиться на самых окраинах Французской империи, но даже и там местная французская верхушка презирала низкорожденных, презирали все, включая его непосредственного начальника, зловещего офицера Оноре Лантенуа, воспитанника элитарной французской школы. Но уже к 1912 г. Депра сделал себе имя; его неустанные, трудоемкие исследования на местности показали, что информация о европейских геологических структурах вполне применима к складкам и надвигам в Индокитае и, что самое замечательное, местные породы ордовикского возраста надежно датируются ископаемыми находками трилобитов. Среди находок оказались те виды, которые в районе Праги собирал и определял Иоахим Барранд: какое еще доказательство потребуется, если нашлись виды, описанные самым великим хранителем времени? Эти виды известны сегодня как Deanaspis goldfussi, Dalmanitina socialise Dionideformosa. Первые два знакомы по находкам из свиты (формации) Летна в Богемии, там они часто встречаются; практически во всех старых коллекциях в глубине ящика обязательно найдется один-два экземпляра этих трилобитов. Dionideformosa — более редкая форма из свиты (формации) Винице, но все равно она хорошо известна. Стало очевидно, что данные виды, зарекомендовавшие себя надежными временными ориентирами, имеют широкое распространение. Официальное описание экземпляров из Вьетнама составил коллега Депра, местный палеонтолог Анри Мансуи, оно вышло в Трудах геологической службы в 1912 и 1913 гг. Репутация Депра казалась неколебимой.

А затем возникли сомнения. Мансуи начал поглядывать на Депра с опаской. Лантенуа пошел еще дальше: он уверял, что образцы goldfussi и socialis действительно являются таковыми, но только потому, что они на самом деле обманом привезены из Богемии, а совсем не добыты в местонахождении Нуи-Нга-Ма рядом с поселением Винх в Индокитае. И что это «подложный материал», фальшивка, обман. Самое мягкое выражение употребил Жан-Луи Анри в 1994 г., пересказывая «дело Депра»: он написал «апокрифичный», т.е. сомнительного происхождения. Но если все это так и было, то нарушалось золотое правило науки — честность. Депра отчаянно защищался, отметая обвинения как клевету. Он верно почувствовал, что менее талантливый, хотя и уважаемый в обществе Оноре Лантенуа досадовал на продвижение «выскочки» на поприще геологии. В конце концов, это ведь он, Лантенуа, прочно поставил Геологическую службу Индокитая на научные рельсы, а Депра сорвал аплодисменты. Никогда не нужно недооценивать желчных людей. Одно судебное слушание следовало за другим, в дело вмешалось Геологическое общество Франции, в свидетели призывались все великие голоса французской геологии, а для Депра ситуация становилась все хуже. Экспедиция в Нуи-Нга-Ма, призванная повторить исследования Депра, вернулась без каких-либо определенных результатов. Депра отказался предоставить суду в качестве свидетельств свои полевые дневники, что было расценено как несомненное доказательство вины. И пока десятки тысяч молодых французов погибали в окопах, жернова французского правосудия медленно делали свое дело — колониальный Индокитай существовал будто в другом измерении. Письма шли морем неделями, привозя с материнской земли очередную порцию узаконенной справедливости. Для умирающих время летело со скоростью пули, Лантенуа же преследовал Депра, будто в замедленной съемке, издалека. Наконец Жак Депра был обесславлен, сломлен теми самыми геологами, которые однажды посадили его на трон. Профессор Тамье, патриарх Парижского геологического сообщества, который когда-то боролся за Депра, нехотя принял на себя обязанность окончательно уничтожить его доброе имя. Расширенная комиссия знаменитого Геологического общества Франции постановила, что трилобиты из Нуи-Нга-Ма подложны или сомнительного происхождения. Люди, когда-то певшие молодому Депра дифирамбы, сегодня хоронили его репутацию. В ноябре 1920 г. Депра был исключен из Геологического общества. Никому не позволено лгать в научных вопросах, ни когда дело касается трилобитов, ни когда дело касается шкалы времени. Ложь выйдет наружу.

Вот только репутация Депра не разрушилась — по крайней мере не окончательно. Жак Депра по истечении времени, удалившись на покой и немного зализав раны, написал обо всех этих событиях книгу. Он написал ее в жанре roman a' clef — «романа с ключом» — и назвал его «Воющие псы» (Les Chiens Abouient). В романе мы находим едва завуалированную историю его переезда во Вьетнам, его отношений с Лантенуа и Мансуи, его падения. Конечно, это весьма необъективный рассказ, но в нем слышится правда. Современный читатель с легкостью проникнется симпатией к парии, очерненному нетерпимой и бездушной элитой. В 1990 г. М. Дюран-Делга предпринял смелую попытку реабилитировать Депра на специальном заседании Геологического общества Франции, повторяя утверждение Депра, что его «подставили» завистники. Именно такую стратегию защиты выбрал в конечном итоге и сам Депра (он несколько раз менял свою позицию). Из этой истории мог бы сейчас получиться добротный психологический роман. К тому же нам не в чем упрекнуть Депра в отношении других его открытий. И скажите, есть ли другой такой ученый, который, даже став злодеем в глазах всего света, нашел бы в себе силы и талант стать писателем?

Но вопрос «подменил или не подменил» все-таки остается открытым. Едва ли возможно, что Анри Мансуи, палеонтолог чрезвычайно прилежный всегда и во всем, вдруг расслабился и принял за чистую монету доказательства сомнительного свойства. Кроме того, Депра собственноручно сфотографировал тот подозрительный кранидиум Deanaspis goldfussi, опубликованный в 1913 г. И если он был невиновен, почему тогда сыграл на руку обвинителям, отказавшись предъявить свои полевые дневники? В то же время мы можем спросить себя, зачем человеку понадобилось так глупо обманывать, поставив под удар свою репутацию, которая как раз была на взлете? Может быть, он возомнил себя всезнающим? А возможно, был настолько неуверен в себе, что ему пришлось приукрасить правду для пущей убедительности? Каким бы ни был ответ, как геолог Депра прекратил существование.

Несколько лет спустя Депра начал новую жизнь, уже как писатель по имени Герберт Уайлд. Именно Герберт Уайлд написал роман «Воющие псы», но внимательный читатель сразу же свяжет имена Депра и Уайлда. Следующие его романы получили одобрение критиков, а один из них был номинирован на Гонкуровскую премию; значительные писательские гонорары обеспечили ему и его семье безбедное существование. Он снова стал заниматься альпинизмом, достиг известности и на этом поприще, забрался на Пиренеи и первым покорил несколько сложных вершин. Занятия альпинизмом в результате стоили ему жизни; примечательно, что в 1935 г. он написал роман, где подробно описана гибель в горах. Именно так некоторое время спустя погиб он сам. Только после его смерти открылось, кто скрывался за именем Герберта Уайлда.

Есть некая многозначительная симметрия между этой историей и той, с которой начиналось наше повествование, — со сцены из романа «Голубые глаза». И в той и в другой присутствуют выдуманные трилобиты. Герой Гарди висит над кручей, глядя в глаза трилобита, в которых отражается смерть; сорвавшись, умирает Депра, задолго до этого погубленный трилобитами. Для пущего драматизма Гарди использовал удачную выдумку — корнуоллского трилобита каменноугольного периода: литературный прием профессионального писателя, чья репутация так же безупречна сейчас, как и во все прошедшие годы. Никому не придет в голову ославить его на основании того, что его трилобит — фикция: в конце концов, писатель и призван вызывать к жизни таких вот созданий. Депра развенчали за то, что его фикция создавалась внутри другого кодекса; он должен был следовать правилам научного метода. Как бы мы ни сокрушались о выброшенном на ветер таланте, как бы ни осуждали мстительность преследователя, Лантенуа, но научный прогресс целиком зависит от того, чтобы воздерживаться от деяний, в которых обвиняют Депра. Этот принцип не допускает компромисса: невозможно доверять ученому, если он говорит правду в 78% случаев. А как мы распознаем, не попало ли утверждение в процент с пороком? Волею судеб Депра стал писателем и, может быть, даже восхищался романами Томаса Гарди. Если бы, будучи мистером Уайлдом, он придумал трилобита в качестве литературного персонажа, никто бы и слова не сказал. Разница между творчеством в науке и в искусстве едва ли прослеживается лучше, чем на примере нашей истории о двух трилобитах. А разница вот в чем: как и любой художник, Гарди создает временное пространство, очерчивает некий повествовательный круг, в который читатель волен вступить, открыв книгу. Правдоподобность трилобита случайна, как не имеет никакого значения тот факт, что он считал трилобита каменным ракообразным. И наоборот, готовность Депра исследовать предмет времени уже сама по себе заключает клятву научному кодексу, сформулированному еще Фрэнсисом Бэконом в «Новом Органоне» (Novum Organum, 1620):

Но если человеческому разуму искренне потребуется преуспеть в новых знаниях, вместо того чтобы погрязнуть в косности и успокоиться на старом; выигрывать битвы у Природы, будучи честным тружеником, а не пустопорожним критиком или самохвальным диспутантом; если захочется обрести твердое, доказательное знание вместо привлекательного и беспочвенного рассуждения, такого человека мы с готовностью примем в свои ряды как истинного сына Науки.

Тот, кто обманул и презрел необходимость «твердого, доказательного знания», недостоин называться «истинным сыном Науки». Воображение есть источник, из которого черпают вдохновение и художники, и ученые, но художник счастлив в фантазиях, тогда как ученый — в новых открытиях. Время — вот испытатель проницательности художественного видения и надежности научных открытий.

Глава 10. Глаза да увидят

Большинство ученых работают в одной узкой области. Расхожее мнение, опирающееся только лишь на знание о великих открытиях, рисует ученых в белых халатах, неустанно создающих общую теорию поля, или определяющих ген рака, или открывающих нейрофизиологическую основу сознания. На деле научный поиск ведется в тысячах различных направлений, но только очень немногие сочетают ту своевременность и новизну, за которые даются Нобелевские премии (или «поездка в Стокгольм», как ее назвал один почтенный член Королевского общества). Но вся наука взаимосвязана: она подобна паутине, всей поверхностью реагирующей на движение в любом ее конце, и прочнее всего она на переплетениях нитей. Вот и наука о трилобитах отсылает нас к более общим научным вопросам: как появляются и умирают виды; о природе кембрийского взрыва (и был ли этот взрыв); как вообще зародился известный нам биологический мир; как в древности выглядели контуры континентов. Какой-нибудь ученый будет трудиться годы, движимый любовью к предмету своих исследований, и станет известен только десятку ближайших коллег. Но, обнаружив неожиданную взаимосвязь, ученый оказывается на передовом рубеже, восхваляемый лауреатами, засыпанный наградами. Древняя мудрость гласит (так мог бы заявить и трилобит): имеющий глаза да увидит. Двум специалистам из маленького американского университета, Рут и Биллу Дюел, почти не с кем было разделить интерес к крошечным, коротконогим тихоходкам, вездесущим малявкам, живущим под каждой мшистой кочкой, близким, возможно, к древним членистоногим. Эти двое поняли, что несколько важных признаков в анатомии головы связывают тихоходок с некоторыми ископаемыми кембрийскими животными; а молекулярные методы, с помощью которых они реконструировали историю тихоходок, вынесли их из закоулков науки в самый ее авангард. Годы терпеливых наблюдений подвели Дюелов к ключевым вопросам, касающимся эволюции членистоногих — самой разнообразной группы животных на планете.

Красота научной жизни состоит в том, что каждый добросовестный ученый может встроить свой камень в здание науки. Имя его, возможно, вспомнят лишь несколько интеллектуальных последователей, но научный вклад останется, даже если он анонимный. Чтобы оставить след в науке, совершенно необязательно быть одним из знаменитостей. Я знаю, что из десятка тысяч человек (не считая пражан) ни один не слышал о великом палеонтологе из Богемии Иоахиме Барранде, а он — значительнейшая фигура в трилобитовом мире. Ну и пусть: памятником ему служат геологические карты его родной Богемии, да и сама материя геологического времени. Копнув немного глубже, исследователь увидит имя Барранда в названиях сотни важнейших окаменелостей. А затем обнаружит, что Барранду, как и любому другому, случалось ошибаться, особенно в обсуждении последовательности возникновения животных в его родной Богемии; эти ошибки произошли из-за неправильного сопоставления (или, как говорят, корреляции) пород. Неважно: здание науки строится не из ошибок. Скорее, ошибки — это материал, который потом размусоливают историки, отслеживающие путь от идеи к принятой истине. В конце концов наш исследователь доберется до человеческой стороны Иоахима Барранда и поймет его, придирчивого перфекциониста, посвятившего жизнь распространению в мире знаний о богатстве палеозойских пород Богемии и назвавшего моллюска именем своей домоправительницы. Подобно Марселю Прусту, чья неврастеническая одержимость породила один из самых великих и длинных романов, Барранд посвятил свою жизнь одной великой идее. Как и Пруст, Барранд жил в городской квартире, и его дом вела домоправительница с железным характером. Наука в основе своей — просто один из видов человеческой деятельности и, следовательно, отражает все слабости и причуды человеческой природы. История жизни ученого подобна любым другим историям, о подробностях ее точно так же интересно посплетничать. Но для Науки с большой буквы не имеет значения, был ли Барранд святым или грешником, трансвеститом или вообще сменил пол, не имеет значения до тех пор, пока он оставался честен.