Триумф королевы, или Замуж за палача

— Даже если Клиа фон Мегиль или Агнес Догмар откажутся от борьбы сейчас, — донеслось хмурое из дальнего ряда, — нет никакой гарантии, что повзрослевший мальчик самостоятельно не заявит о своем праве спустя многие годы.

— Тогда, милорды, он должен оказаться вне игры навсегда, — я внимательно осмотрела лица собравшихся, не без удивления отмечая, что далеко не для всех это предложение стало неожиданностью. Более того, много кто кивнул, выражая полное согласие.

— Правильно ли я понимаю, — проскрипел старик Хёхнербрин, один из тех, кто приехал в столицу совсем недавно, — что мы говорим о смерти этого ребенка?

— Мы говорим о многих смертях, — фон Кёллер поднялся на ноги и уперся кулаками в стол. — Вашей, почтенный, моей, наших детей. О тех, что уже случились, о тех, что неизбежно будут дальше. Думаете, кто-то из нас с вами сможет спокойно жить дальше под пристальным взором леди Агнес? — он хмыкнул. — Ну, возможно, год или два. Затем с нами расправятся. Тихо и спокойно, убирая по одному до тех пор, пока сама память о нас не сотрется. Она не простит.

— Формально, это даже нельзя назвать заговором, — уперся Хёхнербрин. — К тому же, насколько я помню, их с Фердинандом жизнь была омрачена многими недопониманиями, а теперь Агнес сможет повторно выйти замуж или хотя бы править так, как сочтет нужным. Мы оказали ей огромную услугу, так к чему ей мстить?

Я не сдержала горький смешок и, рухнув в кресло, закрыла глаза:

— Даже самая искренняя её благодарность ничего не изменит. Она играет роль матери наследника, роль вдовы короля, и к этой роли есть определенные требования. Агнес будет вынуждена покончить с нами, чтобы укрепить свой авторитет и подавить сомневающихся. Чтобы показать соратникам, что бывает с предателями. В конце концов, чтобы создать благоприятную основу для будущего брака юного наследника, ведь никто не решится на союз с государством, погруженным в вечную междоусобицу.

— А как поступим мы, если совет выберет нашу сторону? Разве мы не сделаем того же самого? — Я вздрогнула и выпрямилась. Карл поднялся со своего места и глядя только на меня, отрывисто произнес: — Милорды, прошу вас оставить нас ненадолго. На правах старого друга семьи я хотел бы поговорить с леди Сюзанной с глазу на глаз.

Несколько мгновений в комнате висела тишина, затем раздался скрип отодвигаемых стульев, шорох шагов и звук закрытой двери. Карл взъерошил волосы и ослабил шейный платок.

— Вики, скажи, пожалуйста, что это все, — он неопределенно обвел рукой комнату, — дурацкая шутка.

Я тоже встала со своего места, чувствуя себя неуютно под его гневным взглядом.

— Что ты не имела в виду того, что сказала. Я понимаю, последние месяцы были не из легких и всем нам, а тебе особенно, пришлось пройти через многое, но я отказываюсь верить, что ты так спокойно говоришь об убийстве невинного ребенка. Твоего кузена, кстати, пусть и не совсем законного.

Я прищурилась, не спеша отметать обвинение. Карл слегка побледнел.

— Так это не фигура речи? Не ошибка, не блеф?

Я отрицательно качнула головой.

— Ему даже трех не исполнилось, — тихо произнес Карл. — Он еще не понимает, в какое болото угодил. Он ни в чем не виноват. Не делай этого, умоляю.

— А что я должна делать? — внезапно взорвалась я. — Смириться и ждать, пока меня отправят на плаху вслед за дядей? Снова бросят в подвал, изнасилуют и убьют? Выставят на площади в позорных колодках или закроют в очередной заброшенной обители?! Скажи мне, как я должна поступить!

— Договариваться, — резко бросил он. — Пойти на уступки. Поговорить с Агнес. Поискать решение или хотя бы его подобие. Сделай свои требования и желания предметом торга.

— И что мне ей предложить? Верность и преданность? Любовь, милосердие, прощение, безоблачное будущее? У меня нет ничего, что заинтересовало бы её больше, чем власть.

— У тебя есть совесть. По крайней мере была, — горько произнес Карл. — У той Сюзанны, которую я любил, было сердце. Живое, трепетное, пусть и не всегда справедливое. У тебя были мечты, надежды, принципы. И где они?

— Остались в прошлом. — Я гневно оттолкнула стул, словно он был в чем-то виноват, и подошла к Карлу на расстояние вытянутой руки. Щеки горели от гнева, а пальцы сами собой сжались в кулаки. — Там же, где моя вера в людей, доброту и справедливость. Я говорила, что изменилась больше, чем тебе кажется. Ты не знаешь, чем я заплатила за то, чтобы быть здесь, просто дышать, видеть солнце и небо, называться именем, данным мне при рождении. Кто ты такой, чтобы укорять меня за жестокость? Откуда у тебя право судить меня?! Ты ни-че-го не знаешь обо мне.

Ярость накрыла меня безумной волной и, не сдержавшись, я воепила Карлу пощечину. Он не успел закрыться. Пошатнулся, отступил. Медленно поднял руку, коснулся кончиками пальцев лопнувшей губы, упрямо тряхнул головой:

— Ты права, не знаю. Но не потому что не спрашивал, а потому что ты не считаешь нужным рассказать. Ни о заключении, ни о той обители, ни даже о том, какой жизнью ты живешь. Ты отталкиваешь меня раз за разом, хотя я не враг тебе. Ты скрывала имена своих союзников, пожертвовала жизнями сотен невинных людей, чуть не спровоцировала голод. Я молчал, уговаривая себя, что это вынужденные жертвы. И не спрашивал, от чьей руки и как именно умер Фредерик Глосси, наивно надеясь, что это все-таки был мэтр, а не ты. Я и сам натворил слишком много. Но всему есть предел, Сюзанна, иногда стоит остановиться и посмотреть назад, чтобы понять, какой огромный путь ты прошла и куда направляешься. Мы уже добились справедливости и восстановили честное имя герцога, твое имя. Это ли не победа?

— Это ты хотел справедливости, — я отвернулась, чувствуя, как вслед за вспышкой гнева накатывает слабость. — Я всегда хотела большего.

— Так расскажи, чего именно, — почти взвыл Карл. — Позволь помочь найти другое решение.

— Какая теперь разница? На кону слишком многое: наша жизнь, наше будущее, да в конце концов, мое обещание вернуть Максу свободу!

— Только не говори, что это всё из-за любви к линаару или, что еще менее вероятно, из-за его любви к тебе, — лицо Карла исказила гримаса гнева и боли. — Я знаю достаточно, чтобы утверждать: чувства для тебя — только инструмент.

— Неправда!

Он внезапно замолчал, выдерживая паузу, потом медленно сложил руки на груди:

— Мы оба знаем, что это так.

Эти слова отрезвили меня не хуже ушата холодной воды, вылитого за ворот. От того, как Карл это сказал, внутри будто что-то надломилось. Слова упали равнодушно, уверенно, не оставляя никаких иных трактовок: он больше не верил ни в мои чувства к нему, ни в свои чувства ко мне. И в меня тоже больше не верил.

— Карл… — по спине пробежал неприятный холодок.