Трон

— Мой повелитель, мы пленили жреца Сохрэба!

— Ступай, на тебя надежда! — царь простился с Набу. Затем спокойно посмотрел на своего офицера. — И что же такого важного он сказал?

— Указал на шатер, в котором лежит узурпатор.

Глаза Арад-бел-ита почернели.

— Разве его не вывезли из лагеря?

— Нет. Его запретили трогать лекари. У него очень опасная рана, и любое движение может стать для него губительным.

— Где он?

Командир кисира взошел на колесницу, встал рядом с царем, принялся всматриваться в лагерь.

— Его шатер — через три палатки от того места, где сейчас идет бой. Но не в том, где царский штандарт, а в другом, что за ним. Он лилового цвета.

— Вижу! — лицо Арад-бел-ита просияло. — Бери всех моих телохранителей и самых опытных своих воинов. И принеси мне голову моего брата!

Среди тех сил, что были брошены на этот участок (теперь наиважнейший на поле битвы), оказалась и сотня Хавшабы. К этому времени изо всех его людей осталось меньше половины. И неравенство сил приходилось компенсировать мужеством. Сам сотник давно отбросил копье и, взявшись за секиру, шел впереди, прокладывая дорогу. Под его тяжелыми ударами трещали щиты, слетали головы, люди лишались рук и ног. За считанные минуты семеро были убиты, больше десятка тяжело ранены. Наконец враги стали в страхе расступаться перед ним, не желая вступать в бой.

Две из трех палаток остались позади, когда дорогу сотне Хавшабы преградила сотня Шимшона. Первым на пути человека-горы встал Рабат. Верткий, как уж, он закружил вокруг смертельно опасного врага, полагаясь только на свою ловкость. Легкий круглый деревянный щит (явно не тот, что надлежало иметь тяжелому пехотинцу), стянутый бронзовыми пластинами, служил, скорее, балластом, чем средством защиты. Пытаясь сблизиться с неприятелем и нанести удар мечом, Рабат то уходил вправо, то резко отклонялся назад, то делал два шага вперед — и снова назад. Но разве было что-то такое, чего Хавшаба мог не знать о его уловках! Сколько раз эти двое, оказавшись за одним столом, поглощая в огромных количествах пиво или вино, хвастали своими победами, сколько раз бились за Син-аххе-риба, сколько раз выручали друг друга, споря со смертью! Вот уж никогда бы не поверили, что придется драться друг с другом на поле боя.

Всякий раз, когда казалось, что меч вот-вот напьется горячей крови, Хавшаба успевал на мгновение опередить Рабата. Но если один стоял на месте, размахивая секирой, то другой вынужден был все время двигаться. Хорошая тактика, если ты не по колено в грязи, а ноги не разъезжаются в разные стороны.

И когда Рабат замешкался, увяз в черной жиже одним сапогом — мгновенно оказался на волосок от гибели. Но секиру не вернешь по собственному усмотрению с полпути, а в этот момент она уже уходила по траектории прочь. Тяжелое оружие. И тогда Хавшаба толкнул врага прямой ногой в живот. Рабат отлетел на пять шагов, упал навзничь, провалился с головой в лужу и грязь, а вынырнув, увидел прямо над собой смерть, ее остро отточенную кромку. Однако удача снова улыбалась ему: кто-то успел заслонить соратника щитом, — который тут же раскололся пополам, — ослабив удар, отчего секира только еще раз макнула ассирийца в лужу, сломав ему пару ребер. Добить не дали.

Справа на Хавшабу налетел Нинуйа, не уступавший великану в силе, недостаток же опыта компенсировал молодой задор. Пробил грозного противника копьем в правый бок под ребра. Хавшаба отмахнулся секирой, снес с обидчика шлем, хорошо — не голову. Подоспел Шимшон, понимал: остановит старого друга — остановит всю его сотню. Рявкнул Сасону, своему внуку:

— Назад! Мы сами!

Подумал с досадой: «И куда лезет, молокосос?!».

Да как такого осадишь!

Прикрываясь тяжелым, почти во весь рост, щитом и ловко орудуя копьем, Сасон подобрался к Хавшабе ближе всех, несмотря на вращающуюся, подобно крыльям мельницы, секиру. И вдруг ударил, проткнув врага со спины.

— А-а-а!!! — радостно завопил юноша.

Хавшаба рванул копье на себя, сломал его, а секира уже совершила полный круг и коснулась шеи Сасона. Обезглавленное тело покачнулось, но устояло. Руки все еще держали оружие, широко расставленные ноги, казалось, пытаются понять, куда идти дальше.

Когда месть туманит рассудок, это хорошо и плохо одновременно. Она придает сил, о которых человек никогда и не подозревал, но в то же время не позволяет трезво оценивать риски. Смерть внука потрясла Шимшона. Он кинулся на Хавшабу со щитом, как будто с тараном. Непостижимо, как сотнику удалось опрокинуть этот титана, повалить на землю. Следующие несколько секунд они катались, сцепившись намертво, когда нельзя было понять, кто из них где. Пока, наконец, не стало очевидно, что Шимшон оказался снизу, а Хавшаба сидит сверху и душит старого приятеля руками. Но тут подоспели Рабат и Нинуйа — один с мечом, второй с копьем. О былой дружбе никто не помнил. И меч, и копье вошли в тело Хавшабы почти одновременно.

Смерть сотника остановила продвижение воинов Арад-бел-ита к шатру Ашшур-аха-иддина. К сотне Шимшона присоединилась сотня Хадара. Вместе им удалось выстроить крепкую оборону и оттеснить врага.

Дождь, между тем, не прекращался, и это изматывало даже больше, чем само сражение. Мокрым было все: оружие, доспехи, одежда… Каждый шаг давался с трудом, каждое движение требовало огромных усилий. Люди выбивались из сил, и только жажда выжить в этой мясорубке заставляла крепко держать оружие…

***

В то время как в лагере Ашшур-аха-иддина шел бой, лагерь Арад-бел-ита будто вымер. Впрочем, здесь еще оставалось достаточно народу: знати, раненых, обозников, рабов и слуг и совсем небольшая охрана, однако из-за дождя все пытались найти место посуше: те, кто не мог спрятаться в палатке или шатре, искал укрытие под навесом.

Набу-дини-эпиша после того, как армия вышла из лагеря, еще какое-то время находился на валу около центральных ворот, надеясь понять, кто побеждает; но очень скоро убедившись, что из-за бури ничего разобрать невозможно, вернулся к себе в шатер.

Время от времени наместник посылал доверенного человека к начальнику внутренней стражи, чтобы узнать, не выведал ли он чего важного от арестованных караульных. Найти следы изменника, который провел в лагерь Скур-бел-дана, пока не удавалось.

Пытался себя хоть чем-то занять, подумал, не сходить ли к дочери. Но тут же вспомнил о дожде. Идти несколько кварталов по такой непогоде, только для того чтобы понянчить внука?

«Заболею еще, чего доброго. А какое тут лечение? Вино и наложницы».

И эта мысль ему вдруг понравилась.

Набу позвал своего кравчего. Поручил ему привести двух сирийских девушек, подать хорошего вина… Хоть так он забудет весь этот кошмар. О боги! Как же превосходно ему жилось в Ниневии при Син-аххе-рибе!

Воспользоваться наложницами и напиться не удалось: неожиданно явился начальник внутренней стражи, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: допрос дал результат, которого никто не ожидал. Набу-дини-эпиша выставил стражу за полог и немедленно обратился в слух.

— Нашли, — приглушенным голосом заговорил подчиненный. — Это был Тиглат, начальник третьего поста. Ночью из лагеря вышел Бэл-ушэзибу, царский астролог. Через два часа он вернулся. Да не один. Кто такой, Тиглат не понял, но перечить жрецу не посмел, и более того, дал в провожатые одного часового. Бэл-ушэзибу и его спутник вошли в шатер Аби-Рамы и оставались там около часа. Потом жрец и неизвестный побывали в скифском квартале, у Арианта. Потом пошли к воротам… Твоего ночного гостя, наместник, заметили и схватили случайно. У Бэл-ушэзибу слабый мочевой пузырь, вот он и бегает по малой надобности по сто раз на дню. А тут он отлучился…