Тростник под ветром

Итак, приятели включились в предвыборное движение. В первую очередь надлежало использовать все легальные средства. На втором этаже типографии «Тосин» отвели помещение для редакции, выпускавшей еженедельник под названием «Свобода». Затем они приступили к организации митингов, на которых выступали с речами; на всех улицах и в переулках второго избирательного участка распространяли листовки. Это может показаться парадоксальным, но издатель газеты «Свобода», Дзюдзиро Хиросэ, горячо ратовал за создание «демократического строя» и неустанно призывал к «укреплению истинной свободы и мира».

Вот уж подлинно бога они не боялись! Ни в грош не ставили народ, считая всех окружающих круглыми дураками. Угрызений совести вовсе не ведали. Не было среди них ни одного серьезного, мыслящего человека, который задумался бы над своими поступками. Мысль об уважении к человеку, к обществу, к морали попросту не приходила им в голову. Поэтому малейшие представления о настоящей свободе или о мире и о правах человека были им органически чужды. Унтер-офицер, когда-то истязавший Тайскэ Асидзава за то, что подозревал его в социалистических убеждениях, теперь, надев личину социалиста, кричал с трибуны:

— Эти мерзавцы боссы, заправилы буржуазных партий, вкупе с деспотами милитаристами...

Бывший командир роты Ивамото, занимавшийся когда-то изучением образа мыслей Тайскэ Асидзава, писал социалистические листовки и лозунги.

Однажды, в начале февраля, Иосидзо Кусуми один отправился к председателю социалистической партии Тэцу Катаяма, чтобы позондировать почву.

Адвокатская контора депутата Тэцу Катаяма помещалась в третьем этаже одного из зданий напротив вокзала Симбаси; грохот поездов электрички и железнодорожных составов заполнял все вокруг страшным шумом. Поднявшись по крутой узкой лестнице, Кусуми очутился в полутемном коридоре и, открыв дверь, на стекле которой блестели золоченые иероглифы, вошел в довольно тесное помещение конторы, разделенное ширмами на три части. Комната была полна посетителей. В глубине, у окна, за письменным столом сидел, выставив вперед толстый живот, сам председатель партии; у ног его стояла маленькая электроплитка; из чайника, гревшегося на плитке, валил пар. Несколько человек с серьезно-озабоченным видом о чем-то с ним совещались. Верхнюю одежду никто не снимал, все были в темных пальто.

Консервативный радикал, умеренный социалист и христианин по религиозным убеждениям, господин Тэцу Катаяма спокойно, с невозмутимым лицом выслушал Иосидзо Кусуми. Потом простым, как у крестьянина, говором ответил:

— Весьма польщены вашим предложением, весьма, весьма польщены, но социалистическая партия уже полностью завершила подготовку к выборам, и поэтому, к сожалению, вы опоздали. Все кандидатуры от нашей партии уже окончательно определены, по второму участку в Токио список кандидатов тоже уже полностью утвержден, так что на этот раз, к несчастью, ничем не могу вам помочь.

Кусуми предвидел возможность отказа. Он ответил, что намерен внести в фонд партии двести тысяч иен и поэтому просит обязательно внести фамилию Хиросэ в список кандидатов от социалистической партии, баллотирующихся по второму участку. Однако господин Катаяма, за спиной которого имелся долголетний опыт участия в социалистическом движении, не дрогнул при упоминании о такой сумме. Возможно, он видел Кусуми насквозь. А может быть, был осведомлен о нынешнем положении, когда разные подозрительные субъекты пытались устроить свои делишки, прикрываясь маской члена социалистической партии.

— Мы очень благодарны за ваше намерение, но, поскольку все уже решено, сделать что-либо, к сожалению, никак не представляется возможным... Может быть, на следующих выборах вы сможете участвовать вместе с нами... Весьма сожалею...— голос у него был невнятный, вид смиренный, но тем не менее в его словах чувствовалась столь непоколебимая твердость, что даже такому наглецу, как Кусуми, стало ясно, что дальнейший разговор на эту тему продолжать бесполезно.

«Ну что ж, попробуем позондировать почву в либеральной партии Хатояма,— думал Кусуми, спускаясь по полутемной лестнице.— Главное — заручиться солидной вывеской, тогда всего можно добиться. В настоящий момент у либеральной партии неважная репутация, но, как бы то ни было, это партия старая, пользующаяся известностью, и поэтому, несомненно, обладает определенным влиянием. Ну, а если и там сорвется, что ж, тогда Хиросэ будет баллотироваться как беспартийный. Очень возможно, что интеллигенция, населяющая район Ямонотэ, вопреки ожиданиям, предпочтет отдать свои голоса беспартийным...»

В голове у Кусуми роились очередные планы: необходимо подкупить лавочников из торговых рядов, отстроенных на пожарищах в кварталах Сиба и Синдзюку, руководителей профсоюза печатников (ведь Хиросэ был связан с типографским делом и, следовательно, имел отношение к печатникам!), нужно задобрить бедноту, раздав немного продовольствия под видом помощи жертвам войны... Одним словом, он считал, что ради депутатского мандата можно пойти на все.

На кипевших оживлением улицах, на привокзальной площади — повсюду виднелись плакаты, призывавшие на митинги, посвященные текущему моменту. Предвыборная кампания была в разгаре.

Однажды вечером, когда Хиросэ, вернувшись домой, сидел с Кусуми за чашечкой сакэ, из каморки Ивамото в глубине дома неожиданно послышался детский плач. Плакал грудной младенец. Служанка в ответ на вопрос Хиросэ пояснила:

— Сегодня вечером изволила приехать супруга господина Ивамото.

Вскоре явился и сам Ивамото и представил Хиросэ свою жену. Госпожа Ивамото оказалась пухленькой белолицей женщиной, не старше тридцати лет, с рыжеватым отливом волос и множеством веснушек вокруг носа, очень миловидной и очень словоохотливой.

— Позвольте представиться... Я — жена Ивамото. Прошу любить и жаловать. С моей стороны, в высшей степени бесцеремонно так неожиданно нагрянуть к вам в дом... Но что же мне оставалось делать? Муж как уехал в Токио, словно в воду канул. Родители из милости приютили меня, но с Тайваня вернулся брат с семьей, и мне просто некуда стало деваться. Нет, честное слово, ведь на Ивамото совершенно нельзя положиться,— наверное, второго такого беспечного человека на свете не сыщешь! С. тех самых пор как война кончилась, в кармане у него ни гроша, а он и в ус не дует! Вот и сегодня спрашивает меня: «Зачем приехала?» Да ведь он же мне ни сэны ⁸ не посылал, а может ли жена с ребенком прожить при такой инфляции, как теперь,— об этом он не тревожится! Уж, верно, если бы подумал, так самбы уразумел... Ах, но какой же у вас дом прекрасный! Замечательный! И потом, я слышала, вы скоро будете... как это называется?., баллотироваться в парламент, да? Вот это я понимаю! Ведь вот, кажется, вместе служили, в одном полку, Ивамото был даже командиром роты или еще каким-то там начальником, а ведь, честное слово, толку от него никакого! Всю зиму только и знал, что продавать мои кимоно и обстановку. Все продал до нитки. Оставил меня буквально голой. А ему все как с гуся вода!

— У вас, кажется, есть ребенок?

— Ах да... Сперва я думала оставить его у родителей, но потом решила взять с собой. Ведь это ребенок Ивамото, значит Ивамото обязан, что-нибудь для нас сделать.., Хиросэ громко рассмеялся.

— Какие же у вас планы?

— У меня? На Ивамото мне рассчитывать не приходится, буду искать работу. Токио — город большой, что-нибудь подыщу, была бы только охота. А как только начну работать, раз и навсегда с ним расстанусь!

— С кем, с Ивамбто-куном?

— Конечно! Да ведь с ним пропадешь, право! Вы же знаете, военных никуда не принимают па службу... Что за смысл оставаться с таким человеком? Так жизнь не наладишь. Япония теперь мирное государство, военные никому не нужны. Преподавать в институте ему больше уж не позволят. Хоть бы вы наняли его в слуги, что ли... Нет, серьезно, сколько лет я терпела, все ждала — может, дальше будет легче, может хоть что-нибудь хорошее будет в жизни... И вот пожалуйте! Начисто просчиталась. Мне тоже хочется пожить теперь немного свободнее. Я работала раньше на пишущей машинке, знаю английский шрифт, хочу подыскать себе работу такого сорта. У Хиросэ-сана нет знакомых среди американских военных?