Трясина.Год Тысячный ч.1-2

И с неба на Первозверя снизошёл разящий Огонь, разъяв его тело на части, и то было в Год Всесожжения. Из плоти и костей Первозверя возник Континент и прилегающие Острова, а из его крови родились новые племена и народы.

А после с севера, из-за края земли, явилась Белая Волхва.

В то время не было в мире ни дня, ни ночи, лишь бесконечные серые сумерки. Белая Волхва отделила свет от тьмы, и с тех пор дни и ночи сменяют друг друга. А земля была, словно выжженная пустыня, и не было на ней ничего живого. Белая Волхва собрала плодородный ил со дна океана и разбросала его по земле, и тогда над Континентом поднялись и зашумели леса, но не было там ни птиц, ни зверей.

А после Белая Волхва взяла себе в мужья мужчину из сынов человеческих и сделалась беременной двумя близнецами. Когда пришло ей время разрешиться от бремени, она отправилась на край земли, где Океан низвергается в бездну. Там, у самой бездны, поднимается из волн высокий утёс, а на вершине утёса растёт древо, которому уже тысяча лет - корни его уходят в мир мёртвых, а в кроне шумит звёздный ветер.

На утёсе у края бездны появились на свет Близнецы, Балтос - Светлый и Еуфимос - Радостный. Росли они не по дням, а по часам, и мать с отцом воспитали их в любви и ласке. Когда же сыновья выросли и возмужали, мать-волхва отвела их на пустынный Континент, покрытый первобытными лесами, и сказала: 'Вот мир перед вами, он прекрасен, но ещё незавершён. Сделайте его таким, как вам по нраву, и будьте его хранителями'.

И Еуфимос стал повелевать Солнцем, а Балтос - Луной, и Балтос сотворил низины, болота и глубокие озёра, а Еуфимос - высокие холмы, пологие равнины и быстрые реки, а после Еуфимос создал барса и сокола, а Балтос - ужа и медведя, и были они подобны тем, что жили на земле до Всесожжения.

Долго бродили Близнецы по Континенту, создавая птиц и зверей, и невидимых духов, и тварей земных, водяных и подземных, и каждому своему творению давали они имена. День ото дня мир становился всё краше, но не хватало в нём музыки и песен.

И тогда Еуфимос-Радостный отыскал самый высокий холм, открытый ветрам и солнцу, на вершине которого шумел клён с раскидистой кроной и стволом прямым, как стрела. Из того клёна изготовил он звонкую лютню, и песня её стала песнею Радости.

А Балтос-Светлый отправился в еловую чащу, и вошёл в самое её сердце, где ветви сплетались так плотно, что не проникал сюда солнечный свет. Здесь росла бледная лоза с искривлённым стволом и ветвями, лишёнными листвы. Из лозы сделал Балтос трёхструнную скрипку, и песня её стала песней Печали.

Сменились эпохи, на небосводе обновились звёзды. Из-за края земли пришли Люди Севера, способные грезить, и дали они Близнецам новые имена, отныне став звать их богами...'

'Сборник легенд и преданий Сев. Провинции (бывш. Королевство Семгален), составленный Дамьяном Росицей, профессором кафедры культур младших народов Университета Словесности в Вильске, Ромейская Империя, год 998 от Всесожжения'

Лита - Патрульные

Когда все было закончено, мы вышли из-за небольшой возвышенности, которая служила нам укрытием, и спустились к просёлочной дороге. Легкая двухместная машина-"псилла" с открытым верхом стояла у обочины, поднятая на домкрат. Рядом валялось отброшенное в сторону колесо. Мы наткнулись на патрульных, когда пробирались через заросли ползучего сосняка вдоль линии дюн. Патрульная машина, приближаясь, всегда выдаёт себя лязгом и гулом двигателя, но в этот раз мы их не услышали. Очевидно, случилась какая-то поломка, патрульные заглушили двигатель и занялись наладкой. Даже если они переговаривались между собой, шум моря и стрёкот Тёрна скрадывали их голоса.

Выйдя на пригорок, мы столкнулись с ними лицом к лицу. Несколько мгновений мы просто стояли, глядя друг на друга. Потом краем глаза я увидела, как Памва 'Хлусик' бросился на землю, одновременно выхватывая из-за пояса винтовку со спиленным стволом. Я осталась стоять. Винтовка была у меня в руках, и за последние месяцы я научилась с нею обращаться. Следующие несколько минут слышны были лишь беспорядочная пальба и лязг затворов. Потом наступила тишина - только шумело скрытое дюнами море, а на высоком песчаном гребне над нашими головами потрескивал Тёрн.

Один из патрульных был мёртв. Он лежал лицом вниз поперёк дороги, всё ещё сжимая в руке винтовку. Второй с хрипами корчился у обочины, вцепившись пальцами в ворот своей униформы землистого цвета. Такую же униформу носил мой брат, когда служил во внутренних войсках. Голова патрульного была запрокинута, из его носа и горла текла кровь. Он часто и тяжело дышал. С каждым вздохом вокруг его рта вскипала розоватая пена, в развороченной грудной клетке что-то сипело и хлюпало.

Не обращая внимания на раненого, Памва подошел к убитому солдату. Для верности пнул его разок-другой. Убедившись, что он мёртв, Памва наклонился и осторожно потянул за ствол винтовки. Пальцы патрульного свело предсмертной судорогой, и рука мертвеца сжимала оружие, как клещами. После нескольких неудачных попыток Памва поднялся на ноги и принялся колотить пяткой по мёртвым пальцам, стараясь при этом не задеть курок. Я молча смотрела на него. Памва маленький и тощий, с копной рыжеватых волос, спадающих на глубоко посаженные бледно-зелёные глаза. Ему лет шестнадцать, или того меньше, но уже понятно, что красавца-мужчины из него не выйдет - лоб и щёки усыпаны веснушками, крупными, как дроблёная греча, рот лягушачий, а нос короткий и вздёрнутый. Кроме того, он почти беспрестанно улыбается, обнажая мелкие неровные зубы, и улыбка отнюдь не добавляет ему привлекательности. Манеры у него тоже не ахти. Но вообще он милый. Довольно милый. А к его странностям я уже привыкла.

Памве удалось, наконец, разжать пальцы убитого. Он с радостным смешком выдернул винтовку из рук мертвеца и забросил её себе за спину. Затем он подошёл к стоящей у обочины машине и, перегнувшись через борт, принялся с деловитым видом шарить между сиденьями. Я перевела взгляд на раненого. Ствол винтовки в моей руке был чуть тёплым после недавней стрельбы. В ней ещё оставались заряды. Это была "ужница", ромейская шестизарядная винтовка с ручным затвором. После каждого выстрела нужно было повернуть затвор, чтобы направить в ствол очередной заряд. Штурмовые винтовки-скорострелы в Семгалене почти не встречались. Ромейцы не использовали автоматическое оружие на территории провинций. Если, конечно, не объявлено военное положение. Патрульный хрипел, захлёбываясь кровью. Я повернула затвор и приставила дуло к его лбу. Потом я нажала на спуск. При звуке выстрела Памва подскочил от неожиданности и уставился на меня. Его зелёные глаза поблескивали из-под рыжих прядей.

– Вот зачем было, а?
– недовольно сказал он.
– Заряды тратить зачем? Он бы сам помер.

Я лишь пожала плечами. Оба патрульных были семгальцами. У ромейцев бронзоватый оттенок кожи и черные, как смоль, волосы. У этих двоих волосы были светлые, почти белые. Памва выволок из-под сидений две кожаные сумки, заполненные патронами. Потом снова заглянул в машину, выискивая вторую винтовку. Огнестрельное оружие у Братчиков на вес золота. Пока он возился у машины, я поднялась на песчаный гребень, подойдя почти вплотную к Тёрну. Он тянулся вдоль всего побережья. Густая сеть из толстых железных нитей, усеянных шипами. По Тёрну вверх и вниз бежали синеватые огоньки, издавая громкий треск. Звук был такой, будто горел сухой хворост. В Тёрне таилась смерть. Стоило лишь коснуться железных нитей, как тело начинало корчиться и извиваться в безумной пляске, кожа чернела, глаза закипали в глазницах, а плоть горела и сходила с кости. Тёрн внушал ужас. Тёрн был символом власти Ромейской Империи. Тёрн преграждал выход к Северному Морю. Я стояла у заграждения и смотрела на море сквозь Тёрн.

Лита - В дюнах

Я не забыла те времена, когда Тёрна еще не существовало, и выход к морю был свободен. Мы жили в рыбацком селении среди дюн и сосновых рощ. Море было совсем близко. Денно и нощно я слышала его дыхание. И голоса морских ветров, запутавшихся в кронах прибрежных сосен. И шёпоты песка в дюнах.

Я была совсем ребёнком, когда умер отец, но я хорошо его помню - глаза василькового цвета, тёмно-русые волосы и сильные, загорелые руки, покрытые золотистыми волосками. Мать была настоящей приморкой - сероглазая, с бледной кожей и волосами белыми, будто выдубленными морской солью. Отец был уроженцем Разлога-Срединных Равнин, где огромные каменные города, глубокие холодные озера и соловьиные рощи на высоких холмах. В Дольние Земли его привела любовь к моей матери. Хотя мать часто смеялась, говоря, что влюбился он вовсе не в неё, а в море. Отчасти это было правдой.

Я была старшей дочерью Дали и Борислава Семишек. Мой брат Ян был младше меня на три года. Мне как старшей поручено было присматривать за ним, но меня это совсем не тяготило. Я любила своего брата. Бывало, после шторма мы вдвоем бродили по берегу, выискивая сокровища, выброшенные морем на мокрый песок. Ракушки причудливой формы. Разноцветные камешки, отшлифованные волнами. Кусочки дерева с резьбой и позолотой - наверное, отколовшиеся от фасадов подводных домов, где обитает Морской Народ. Но самыми ценными были осколки окаменевшей древесной смолы, превращенные морем в жёлтый янтарь. Они сверкали в бурых водорослях, как россыпь маленьких солнц. В жаркие дни, каких в году было не так много, мы плавали в море у отмели и ныряли в воду с камней волнолома. Над волноломом кружились наглые жирные чайки. Чаек мы побаивались и чтобы задобрить, кормили их ржаными лепешками. Мы отщипывали от хлеба маленькие кусочки и подбрасывали их в воздух. Чайки проглатывали их прямо на лету. Иногда мы ходили играть в развалины форта в сосновой роще. Детям строго запрещалось заходить в эту старую крепость, ведь там можно было провалиться в подземелье или соскользнуть в заполненный водой ров, который все ещё был довольно глубоким. Но кто слушал эти запреты? Обрушившиеся башни форта заросли дикой ежевикой. Внутренний дворик, некогда вымощенный булыжником, порос мхами и травами. Форт окружала полуразвалившаяся стена с остатками рва, соединенного с морем небольшим каналом. Иногда в ров заплывали тюлени с продолговатыми телами и смешными короткими лапами, похожими на лопасти вёсел. Они лениво нежились в тепловатой стоячей воде, подняв над поверхностью лоснящиеся головы с огромными тёмными глазами. Мы с братом сидели на руинах стены и бросали тюленям мелких рыбешек.