Туда! И надеюсь, обратно...
Шрифт:
– Ты такая красивая… – раздаётся еле слышный шепот Прим. Внимательно вглядываюсь в потрескавшееся и почерневшее зеркало. И вправду красивая… Только это не я.
Печально склоняю голову на бок так, чтобы можно было увидеть отражающуюся девочку.
– Ты в тысячу раз красивее.
Она улыбается и расправляет юбку, я замечаю, что край её блузки выбился наружу, что невольно заставляет меня улыбнуться.
– Хвост заправь, утенок.
– Кря-кря… – хихикает она, поправляя блузку.
– Иди обедать, чудо!
Она согласно кивает и бежит за стол.
Слегка подрагивающими глазами смотрю ей
Хотя, кого я обманываю? Это просто оправдания, играющие роль либретто в моём спектакле одного актера, сопровождаемого музыкой из Юноны и Авось.
Я туда никогда не отправлюсь!
Я туда ни за что не поеду!
С чёрствым хлебом я справилась нормально, а вот козье молоко… Помню, как в первый и последний раз пробовала козье молоко, не смотря на то, что мне тогда было шесть лет. Меня мало того, что сразу вырвало, так ещё и тошнило неделю при взгляде на любой молочный продукт и шерстяную одежду. Если бы на меня не смотрели две пары глаз, явно не понаслышке знающих, что такое голод, я бы не одолела и одной десятой стакана. Но всё равно, выпив одну треть, отдала стакан Прим, сказав, что сыта.
Обычно эту фразу употребляю в нашей школьной столовой. Туда заходишь, смотришь на ту серо-зеленую субстанцию, которую тебе предлагают, заверяя, что это макароны, и понимаешь, что ты не голоден, совсем.
В час мы выходим из дома и вместе с остальными идем по направлению к площади.
Женщины, мужчины, старики, дети. Все, вроде как, нормально одетые, даже умытые, вполне опрятные, но… лично я так себе зомби-апокалипсис представляла. А то, что я здесь чужая только увеличивало биение сердца, создавая ощущение, что меня сейчас разоблачат и окружат…
И съедят мой мозг!
Было бы чего там есть… и я бы никогда не попала в такую ситуацию.
Но, не смотря на скорость, которой позавидовала бы самая быстрая улитка, и общее похоронное настроение, до площади добрались быстро.
Площадь могла бы быть по-настоящему зловещей, если бы не была излишне театральной. Расставленные по периметру миротворцы напоминали почетный кремлевский караул, а ещё точнее, игрушечных солдатиков. Вроде выглядят внушительно, но страха никакого не вызывают, причем не только у меня, у всех остальных тоже – они и так напуганы, что больше просто некуда. А вспышки камер и внимательные взгляды телевизионщиков только увеличивают ассоциацию с хорошо поставленным представлением, с потрясающими декорациями, и, к сожалению, с плохим сценарием.
Полотно молчания, накрывшее площадь, разрывает бой часов, возвещающих о начале жатвы. На сцене наконец-таки начинается движение, а вслед за ним над головой проносится голос мэра.
– Здравствуйте, дорогие и уважаемые жители Дистрикта-12!
Эм… Видимо, дяденька решил не тянуть резину и начал сразу вешать лапшу на уши.
– Сейчас, когда у нас все так хорошо в нашем настоящем, – без комментариев. – И мы можем не волноваться за наше будущее, –
а смысл за него волноваться? Дожить бы сначала до этого будущего. – Нам остаётся только вспоминать наше прошлое.Не убавить, не прибавить!
Хотя, нет, на счет «не убавить» я поторопилась. Мэр начал десятиминутную лекцию по истории Панема, а вследствие и по истории Голодных игр, завершив её рассказом правил. А то их никто не знает!
– Сегодня начинаются новые Голодные игры. Это время раскаянья и время радости, – продолжает заливаться он. – Время, когда мы можем вынести печальный урок жестокой, но справедливой истории, и время, когда мы можем болеть за наших отважных ребят и надеяться на их скорейшую победу.
Вот же гад. Просто лицемерная сволочь. Я бы посмотрела как ты поиграл, я бы даже поболела… за твоих соперников.
Но гневные мысли прервало появление Хеймитча Эбернети. Вот это человек, видимо дальний родственник нашего трудовика, только более харизматичный. Я даже присоединяюсь к немногочисленным аплодисментам, из-за чего на меня косо посматривают ровесники. Да смотрите сколько хотите! Мы не в музее, я за просмотр денег не беру. А зря…
Когда же Хеймитч наваливается на Эффи Бряк, с которой только чудом не слетает башня розовых волос, я тем же чудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться. А вот операторы не сдержались, с крыш падает смех, телезрители тоже наверняка не сдерживают улыбки. Мэр лишь грустно качает головой и, не придумывая ничего лучше, приглашает Эффи Бряк к микрофону.
Она вырывается из объятий Хеймитча и бежит к кафедре. Зашибись. Я на таких каблуках не то, что ходить, даже стоять не смогла бы, а она бежит. Да ей памятник можно поставить. Хотя, боюсь, что памятник тоже не устоит. Какие каблуки… Ужас!
– Поздравляю вас с Голодными играми! – Провозглашает она, пытаясь поправить слегка накренившийся парик. – И пусть удача всегда будет на вашей стороне! – Она немного выждала, видимо рассчитывая услышать воодушевлённую реакцию толпы, но так и не дождавшись, продолжила. – Вы не представляете, какая для меня честь, находиться сейчас здесь, среди вас, и разделять ни с чем не сравнимую атмосферу Голодных игр!
Конечно, не представляем. Как можно представить то, чего нет?
– А сейчас мы наконец-то дождались этого волнующего, будоражащего кровь момента. Сейчас мы узнаем имена тех, кто будет отстаивать честь дистрикта двенадцать на семьдесят четвертых Голодных играх! – ладно ещё акцент, но её тон… это что-то… – Сначала дамы! – взвизгивает она и спешит к правому шару. Запускает в него свою руку и роется. Толпа замирает, а у меня в голове закрутилось.
Ну давай, давай, давай!
Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!
Эффи наконец вытаскивает одну из бумажек и возвращается к микрофону.
У меня сводит живот.
Пожалуйста! Ну нельзя же… ну давай… Пожалуйста!
Расправляет листок и, улыбнувшись…
Нет!
…она ясным голосом произносит.
– Примроуз Эвердин.
Зараза. Сволочь!
Там тысячи, тысячи этих, ёжик их возьми, бумажек! Но нет, тебе надо было вытащить именно эту! Зараза!
Я поворачиваю голову и вижу, как мимо меня проходит Прим, с подрагивающими кулачками, с поджатыми губами, на ватных ногах, с неизменно торчащим утиным хвостиком блузки. Не выдержав, закрываю глаза.