Туда! И надеюсь, обратно...
Шрифт:
Грубым дается радость, Нежным дается печаль. Мне ничего не надо, Мне никого не жаль. Жаль мне себя немного, Жалко бездомных собак, Эта прямая дорога Меня привела в кабак. Что ж вы ругаетесь, дьяволы? Иль я не сын страны? Каждый из нас закладывал За рюмку свои штаны. Мутно гляжу на окна, В сердце тоска и зной. Катится, в солнце измокнув, Улица передо мной. На улице мальчик сопливый. Воздух поджарен и сух. Мальчик такой счастливый И ковыряет в носу. Ковыряй, ковыряй, мой милый, Суй туда палец весь, Только вот с эфтой силой В душу свою не лезь. Я уж готов... Я робкий... Глянь на бутылок рать! Я собираю пробки – Душу мою затыкать.
Одинокие хлопки Хеймитча и пришибленная капитолийская публика,
У меня даже в груди появилось чувство похожее на ностальгию, и просуществовало оно ровно три минуты, до того, как противный мужской голос не начинает отсчитывать: «Шестьдесят. Пятьдесят девять. Пятьдесят восемь...», а камера переключаться с моего недоумевающего лица на переживающее лицо Пита, с предвкушающего лица Катона на сосредоточенное лицо Мирты, а с него на испуганные лица других трибутов.
Я уткнулась в плечо Пита и зажмурила глаза с намерением не открывать их до самого конца фильма. Но опущенные веки не смогли отгородить меня от звуков стали, пронзающей податливую плоть, хлюпанья вспенившейся крови и предсмертных криков ни в чем не повинных детей. Затем, внезапно, звуки борьбы сменяют хруст веток и учащенное неровное дыхание. Мое дыхание. Вычисляю себя по слишком уж неумелому обращению с доставшимися мне по мановению Судьбы легкими. А ведь в Тренировочном центре были беговые дорожки, но зачем нам было учиться правильно дышать? Мы же крутые – лучше побросаем ножики (чтобы в самый ответственный момент чуть не промазать!) и лишний раз попровоцируем профи! Неудивительно, что даже приспособленное к нагрузкам тело Китнисс не выдерживает издевательств, и хруст леса перемешенный с дыханием растворяется в тишине, оставляя только мои хриплые выдохи и не менее хриплые вдохи – я остановилась. И... что-то непонятное, какие-то странные нечленораздельные звуки... Не понимаю.
Мое любопытство не выдерживает, ведь происходящее на экране явно касается того отрывка моей жизни, что так и не восстановился в памяти, и я открываю глаза. Не надо было этого делать...
Там, на экране была я. За моей застывшей в полуобороте фигурой виднелись воды переливающегося на солнце озера, в моих руках окровавленный нож, а у ног лежит тот самый парень из восьмого дистрикта, сжимающий в руке флягу, вода из которой смешиваясь с кровью текла обратно в озеро.
Глаза опять закрылись и открывать их я больше не была намерена. Ни за что! Никогда в жизни!
– Все в порядке?
Нет! Нет, нет, нет! Конечно же нет! Что за дурацкий вопрос?!
Пит взял мою правую руку в замок своих теплых ладоней и ободряюще сжал. Он меня поддерживал, а ведь ему было намного труднее, чем мне – он ни на секунду не отрывал взгляд от экрана. Несмотря на всю свою решимость, я тоже возвращалась к просмотру, но редко, чаще лишь для того, чтобы получить ответы на нерешенные вопросы. Смотрела как Рута с Питом ухаживали за моим бездыханным телом, наблюдала за тем, как Пит шел по лесу, придумывая правдоподобные оправдания, а затем крался мимо спящих профи, чтобы украсть вещи. Смотрела как он опять возвращается в лагерь профи, только на этот раз ему везет меньше – Марвел уже проснулся. Видела, как растут ядовитые грибы (эти кадры они показали с особой издевательской изощрённостью, в замедленной съемке), и как наши соперники моментально догадываются об их предназначении.
– А если это... – Мирта попыталась уговорить своего напарника попробовать единственную в радиусе нескольких миль еду, но Катон был непреклонен.
– Озеро вышло из берегов несколько сотен ярдов и смыло все наши припасы. И тут появились грибы. Это не совпадение.
Поверить не могу, чтобы Катон догадался, а мы с Питом нет? Лиса-то ладно, она умная, она сразу все поняла, даже пыталась
предостеречь своего земляка от роковой ошибки, но тот в силу своей тупости и упрямства, отправил сырые грибы в рот и упал, разбив голову о затерявшийся в траве булыжник.Видела, как Лиса, решившая проследить за нами, не успела ухватиться за сук падающего дерева и летит в разрастающуюся бездну.
Но все это было не так интересно, как моя недосмерть (что я за человек, даже умереть нормального не могу!), а точнее события последовавшие за ней. Вот я с неоднозначной ухмылочкой беру нож из руки Пита, а Клавдий, закадровый голос которого время от времени комментировал происходящее, потрясенно выдохнул: «Не может быть...», видимо подумал, что я действительно решилась убить Пита.
– Я люблю тебя.
– А я дура...
– Дурочка моя, – шепчет Пит, вынуждая меня улыбнуться. – Я в тот момент готов был лично тебя прибить.
Но что ты сделал вместо этого?
Пит с экрана падает на колени и склоняется над моим телом. Из его груди вырывается отчаянный крик такой силы, что мне начало казаться, будь он еще на один децибел больше, и земля бы снова начала покрываться трещинами. А после крика – ничего. Лишь черный экран, испещренный серыми полосками.
– Возникли небольшие неполадки, – сказал Цезарь, улыбнувшись публике. – Извините за маленькую заминку. Буквально две минуты, и мы их уладим.
Но я, напряженный Пит, Хеймитч, на которого мы взглянули в поисках поддержки – все мы знали, что ничего не уладят.
Продолжения не будет.
Что же ты такого сделал Пит, что власти не хотят лишний раз на большой публике повторять злополучный отрывок Игр?
====== Часть III. Победитель. XIII ======
Что началось необыкновенным образом,
то должно так же и закончиться.
Михаил Лермонтов «Герой нашего времени»
Наступил он – тот момент, когда все было позади. Игры. Бесконечные изматывающие интервью. Эффи, с ее постоянными восклицаниями: «Я так рада, так рада, что вы победили! Я ни секунды в вас не сомневалась!», к которым она всегда добавляла что-нибудь вроде: «Правда, теперь все траурные платья придется вернуть обратно... и всего за полцены... но вы того стоите!»
Все закончилось, но я так и не почувствовала облегчение. Мне все кажется, что вот-вот случиться что-то непоправимое. Хотя может, это просто мнительный бред из-за того, что мне так и не удалось поговорить ни с Питом, ни с Хеймитчем. Мы либо не были одни, либо были не одни, да еще и под пристальным взглядом камер. Иногда возникает такое чувство, будто мы все еще на арене.
Как же я соскучилась по одиночеству... И как же мне невыносимо страшно остаться одной...
Поезд останавливается на дозаправку, и нам с Питом разрешают подышать свежим воздухом. Я чуть ли не вприпрыжку направляюсь к выходу из вагона, но вижу Пита, и все слова, которые до этого собирались в фразы, вдруг рассыпаются. Пит берет меня за руку, и те некоторые буквы, начавшие шевелиться, чтобы восстановить у меня в голове хоть какой-то маломальский порядок, падают обратно, а потому мы молча бредем вдоль линии.
Спустя столько дней мы наконец-то остались одни, а я не знаю с чего начать разговор. С уже проверенного и не очень эффективного: «Я не Китнисс», или с нового, но не внушающего доверия (а точнее – внушающего двойное недоверие): «Знаешь, такая забавная история... Ты персонаж книги!»
Я настолько углубилась в свои мысли, что, когда Пит отпустил мою руку, даже слегка испугалась и вздрогнула. Он наклонился, чтобы собрать цветов, а я решительно выдохнула из себя лишний воздух, мешающий языку ворочаться. В конце концов он имеет право знать правду. Да... но только после того, как мне расскажут, что же все-таки произошло после моей недолговременной кончины.