Туманное Звено. Стихотворения

СЛЕЗЫ

Есть слезы счастья: той достойной влагой глазам родительницы изойти когда вернулся сын, служивший флагу своей страны на Марсовом пути. А слезы горя! Гнутые ресницы покинутой супруги — их приют. Так, в жизни двух — единство только снится, его достигнуть судьбы не дают. О третьи слезы… Но молчи об этом: о преисподней — о слезах стыда, о жалком зле, не раз тобою петом, об этой ране, свежей навсегда.

СЕРДЦЕ

Недостойному мне ли пристало о великом, о тайном начать? Но об этом душа зашептала и об этом нельзя умолчать. Не уйду от тебя никуда я, ненасытная совесть моя. некрепка моя вера худая, маловерная вера моя. и когда бы чужое насилье повелело: покинь, отойди – я бы сбросил духовные крылья, сердце выбросил бы из груди. Оттого то, последний быть может я скажу о духовных делах. Ведь и вас э то дело тревожит, ведь и вас посещает Аллах. В мире наших ужасных волнений, в море яда, в чугунном бреду преклоняю старинно колени, славословлю, поклоны кладу. Вас приветствую, слабые храмы, сад единственный в пропасти зла острия католической Дамы, православных церквей купола; мусульманский высокий обычай: чистым сердцем и чистой пятой… Бейся, сердце, от разных обличий человеческой веры святой. О святая святых синагоги! Если б я среди набожных рос я бывал бы в печальном чертоге очистительно-жалобных роз. Нет, я вырос без церкви, без быта. Как же стало что с каждой весной очевидней, сильнее открыта глубина, ширина надо мной? Неужели до самой кончины буду я не оставлен тобой и тобой награжден без причины, дивный воздух, покров голубой? Сколько радостей было дано мне! Эти сорок счастливейших лет. Не бывает удачи огромней, не бывает блистательней свет. Хоть мученье, позор и увечье на меня бы теперь низошло – совершилось мое человечье незаслуженное ремесло. Как безумно, как страшно, как дико Сердце мира вполне возлюбить; жадным волком, собакою дикой перед смертью об этом провыть. Потому что не скажется словом безграничное поле любви: снежным пламенем в небе свинцовом разложением в смертной крови.

СОЛНЦЕ

Отец мой солнце, я с тобой сегодня лицом к лицу – к тебе влекусь любовней и свободней чем сын к отцу. Ответственную клятву полагаю к твоим ногам отец мой солнце, покровитель гая и птичьих гамм. Зовет меня, но тщетно, воля злая людей чужих. Им не желаю ни добра ни зла я, не вижу их. Каким щитом возможно оградиться мне от себя? Сгореть в тебе, в тебе переродиться тебя любя. Звенит сирень запущенного сада, Блестит пчела. уходит прочь житейская досада, земли дела. Я отступлю в стремительное лето от суеты. Пребудь со мной, родник тепла и света – ты, отче, ты.

МАНИЯ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ

Так лечат душу: выскажи скорее насильно вслух необоримый страх – и рухнет он подрубленною реей, сойдет с пути и обратится о прах. Стихотворительное одержанье, язык богов, гармония комет! Бессонный клин, сознательное ржанье моих разлук, моих плачевных смет. О том что знаю и чего но знаю, Перо, тебе, докладываю я, С тобой теперь поминки начинаю по злой тревоге моего житья. Боюсь других в моем уме бессильном хоть и они хлопочут точно я подобные оплеванным рассыльным на площади рябого бытия. И вот во мне поет моя обуза, внутри грохочет мания моя и мелкий шар как сердце тонет в лузу подстреленное властию кия. Смотри меня через очки незрячей могучей беспорядочной любви; твоей души горячей ключ горячий себе на помощь страстно призови и подари меня любовью нужной, преследовательный разбей недуг, страх расколи рукой доброподружной, заботливым рисунком бровных дуг.

ТРИ СТРАСТИ

Три страсти есть которыми от века уничтожается дом человека. Вот Богом проклятые имена: плоть женщины, плеск карт и пар вин. Спасайтесь, вышибайте клином клин, лепите дух в противоборстве глин. Брось женщину, подумай об ином, осуществи забвение вином. А ты, вино, осенней стужи друг, минутное забвенье горьких мук отступишь перед женскими плечами, отступишь перед женскими ночами. Так с любострастьем борется вино, сим чашам равновесье суждено. Но всепобедная встает игра быстрее мух, острее топора. И третья страсть играется врагами. И в жадном сердце дикими лугами распространяется Шестерка Пик стальней мечей и тверже статных пик.

ПТИЦЕЛОВ

С ладонью ищущей, с открытым лбом я подошел к немилосердным дням. Стучусь тик-так, стучусь бим-бом: не впустите ли вы меня? – Ты птицелов а мы богатых ждем. богатых духом или кошельком. Ступай скорей в Господен дом, ляг в уголок слепым комком. Не колоннад обманчивый устой, не портиков позорная резьба: храм подлинный есть дом простой, без красного угла изба – приют последний, страшная страна, пристанище божественной души, пустое как сама она иль как без сердца камыши. С тобой да будет Повелитель сил, прошений не приемлющий вовек. – Дней словеса я оросил горохом из под теплых век. И я бежал и был освобожден: без сердца днесь – о радость, господин! – для нового житья рожден – с тобой, с тобой, один.

ПЕРСТЕНЬ

1. «О нехорошем горе несуразном…»

О нехорошем горе несуразном ломаем перья, голосом ноем. Но как сказать о счастье безобразном, о счастье патетическом своем? И не моими ль рыбьими словами изобразить веселые дела: как божий раб куражился над львами, как совесть закушала удила: как лещ сигая по водопроводу рапортовал и плакал впопыхах а сонмы туч пошли, шумя про воду и дождик пал и шелком садик пах. Не забывайте перстень Поликрата: ведь незабвенная моя душа вконец раздета, брошена двукраты, и вот вернулась, тяжело дыша. И вот она без надоедной тины и несказуемо упрощена как отоприте блудного детины, как вмиг раскаявшаяся жена. Сказать о всем претрудно и не время. О ненавистная, ложись душа! Взвали на грудь возлюбленное бремя и вновь прижми – не спя и не дыша.

2. «Не думайте чтоб добрые деянья…»

Не думайте чтоб добрые деянья всегда бывали вознаграждены. Нет, не всегда сторицей подаянье возмещено старателям денным. И не всегда за преступленье кара на провинившегося с небеси дабы поползновения Икара подтаяли и сверзились без сил. Разочаровывают справедливых фемидины сокрытые глаза. Обычный суд пожаловал счастливых презрительность несчастным отказав. Клонитесь, ивы гибнущего мира, раскапывайся, тощая руда. Скажи, диалектическая лира, о не осуществившихся трудах. Воркуй нежней, родная голубица, метрическая грустная игра. Поет кларнет, гармония клубится, развертывается большой парад. Восходит лес, любовно возвращенный, в кустах перекликается добро, блестит на пальце перстень возвращенный, слагает крылья посрамленный рок.

ФАКЕЛ

Эстафетный бег являет взорам зрелище, которому найти невозможно равного; с которым, муза, не тебе ли по пути? Муза, ты бродячему сюжету передачи факела верна. Если ты о жизни скажешь свету – об огне ты говорить должна. Наши там отмечены стоянки, Точные намечены места. Под пятой – зеленые полянки, над челом – святая пустота, На местах законно неизменных, на песках дорожки круговой, бегуны команд четверочленных думают о славе групповой. И когда по звуку пистолета выпущена первая стрела – в кулаке зажата эстафета, плотный пламень, дружные дела. Впереди же, руку приготовя, поджидает вполуоборот переемщик, полный свежей крови, взгляд назад, а тело наперед. У того, который в беге ныне, гром в висках; в мутящемся мозгу мысль одна, оазисом в пустыне: я дойду, сойти я не могу. Он бежит, совсем уже кончаясь, припадая к матери сырой; и молчит, почти совсем отчаясь, зрителей сочувствующий рой. Нет: другой, сосредоточь вниманье, твердый светоч ловко получи, таинство сверши перениманья… Замолчи, о муза, замолчи! Из груди до горла – сердце наше радости решительным броском, слез неупиваемая чаша – из груди до горла, быстрый ком. На траву он валится, распятьем руки он раскидывает: в гроб он стремится к теплому разъятью земляных и гнилостных утроб. Все мы гости праздника земного, в землю мы воротимся домой. Торжеству квадратная основа – я, мой сын, мой внук и правнук мой. Я хочу тебя увидеть, правнук, не хочу я скоро умереть, мне бы жить примерно, жить исправно, чтобы очень медленно стареть. Век хочу исполнить Тицианов, девяносто девять здешних лет; если ж надо мне покинуть рано этот глупый но приятный свет не прошу я горя после жизни, умоляю: траур упраздни; легким смехом на обильной тризне, шумом театральным помяни. И когда я буду за барьером, честь воздайте мне ядром, шестом, и копьем, и диском, и барьером даже в поколении шестом. Я тебя люблю, благое лето; хорошо, что не умрешь со мной. Я сойду, отдавши эстафету новым слугам прелести земной.

ШАР

На что нам чудеса! Когда б ослепли мы, когда бы слышать перестали – мы к бурям бы рвались из медленной тюрьмы и о пожарах бы мечтали. Но несказанный шар сейчас осветит нас, и знак подаст; и звуки встанут. И будет слышать слух, и будет видеть глаз, а ночь и глушь в могилу канут. Каких чудес желать? Ведь их не может быть: они уже у нас и с нами. О том чтоб не заснуть. О том чтоб не забыть. О том чтоб не забыться снами.

ВЕСТЬ

Ознобов и бессонниц тайных нас утомляет череда сцепленьем слов необычайных не оставляющих следа. Средь ночи добровольно пленной при поощреньи щедрой тьмы мы пишем письма всей вселенной, живым и мертвым пишем мы. Мы пишем как жених невесте, нам перебоев не унять, чужим и дальним шлем мы вести о том чего нельзя понять. Мы прокричим, но не услышат, не вспыхнут и не возгорят, ответных писем не напишут и с нами не заговорят. Тогда о чем же ты хлопочешь, тонический отживший звон, зачем поешь, чего ты хочешь, куда из сердца рвешься вон?