Туманное Звено. Стихотворения

СПИЦЫ

В многоголосом хоре голоса охвачены всегда одним дыханьем. Так держит обод спицы колеса, так кузница следит за полыханьем. Мое волнение течет как сплав металлургический — сплошной и жгучий, но эта повесть состоит из глав и медленно взбирается на кручи. И все ж одушевленная весной летит моя повозка по ухабам — навстречу логу с ягодой лесной, навстречу северным бадьям и бабам.

ГРУША РЫБИНА

Полдень крепко пригревает кочки. Май раскинул свой цветной товар. Груша Рыбина в цветном платочке третий раздувает самовар. Рыбина — степенная поморка. Стан ее упруг, высок и прям, и хрустят на ней в кумачных сборках сарафаны по воскресным дням. Это происходит в месте ссылки, в Ньоноксе. О северный посад, где в деревьях ледяные вилки, и где невидаль — фруктовый сад! Яблок здесь на севере не видно. Груши все ж бывают иногда. Грушу не пугает очевидно ветр и ледовитая вода. Снежен вечер. В виде привиденья белая меж тучами луна. В солеварне белые строенья. В Белом море влага солона. Не сладка на Севере погода: с моря дует ветер, все дрожит, и на берегу почти полгода якорь меж сугробами лежит. Здесь застыл изогнутый, ползущий ствол, напоминающий змею, и невзрачный домик, берегущий героиню бедную мою. Зиму в ссылке, в неуютном месте, где был дружен с вьюгою мороз, провела и Вера Фигнер вместе с другом — с Александрою Мороз. Все сшивалось там из рыбьей кожи, все промерзло хоть один разок: и возок, на утлый челн похожий, и челнок, похожий на возок. Груша Рыбина умна едва ли, но не ей ли отводить беду? У нее недаром составляли имя и фамилия — еду… Луч заката пригревает кочки. В них цветной красуется товар. Груша Рыбина в цветном платочке пятый раздувает самовар.

СПЛАВ

Лишь во сне горжусь я силой воли, красотою — в совершенной мгле. Я — смешеньем сахара и соли, странной смесью гордости и боли отмечаю путь свой на земле. Вера мне ничем не отвечала: все в ней из другого вещества. Более чужой я не встречала. Но нашла и общее начало я у чуждого мне существа. Рассказала я немало в общем, о герое (разницу кляня). Пусть теперь об этом — нашем общем — мой герой расскажет за меня. Да, я казалась твердою как лед. Я не ждала спасенья ниоткуда, живя как в келье годы напролет с душой воительницы одногрудой. Сердца холодных женщин не легко в горячее приходят состоянье, но мысли их, кипя как молоко, любое заполняют расстоянье. Сильна во мне холодная струя, мой взгляд на мир, поверьте, не умильный. Так отчего же восторгалась я когда попала на завод плавильный? Описывать его я не берусь. Но обогнув грохочущее что-то, увидела я вдруг железный брус, который пламенем был обработан. Скользил металл на приводном ремне. Еще пыланье в глыбе не угасло — и что ж? ее разрезали при мне, как режут плитку сливочного масла. Вот мысли каждой амазонки (вслух): чтоб можно было наше сердце резать, старайтесь прежде привести наш дух к составу размягченного железа… Тут героиня замолчала вдруг, и снова автор повесть продолжает. Но не пора ль ее закончить, друг? кровь стынет, а бумага дорожает.

ЭДЕЛЬВЕЙС

От героизма тянет холодком: не влажной стужей низменных кувшинок, а благородным воздухом вершины, украшенной единственным цветком. Изысканный по форме и по цвету, теплом не избалованный цветок! Неправы те, кто привлечет к ответу тебя — за твой высокий холодок.

ЗАКАТ

Не помню — в Нарве или в Риге, зимою (между школьных лет) в одной народовольной книге я видела ее портрет. Она была на нем подростком, в косынке, вязанной перстом, с губою нежною и жесткой, с уже намеченным крестом. Деревья крепостного сквера и длинный двор того жилья, где столько лет томилась Вера, осматривала в детстве я. Мне снился сон: решетки окон, граниты стен, свинец Невы, и тумбы пред чугунным блоком, и муть рассветной синевы. Крылатый конь парит при этом недвижно за плечом моим… Так, на рассвете став поэтом, осталась до заката им.

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

Живу я на чужбине четверть века и научилась в этой стороне искать в герое просто человека, геройское оставив в стороне. Когда весною свод большой и синий горит над сводом тюрем гробовых, слабеет сердце даже героини как сердце женщин самых рядовых. О героине, двадцать лет прожившей в застенке, омываемом Невой, но все же о любви весной тужившей, ломавшей кисти рук над головой, о той кто проявляя силу внешне, внутри почти неслышно голосил, кто жил не принимая жизни здешней — старалась я сказать по мере сил.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Перо, прости меня: хотела сказать я о судьбе других, гореть для чуждого удела, героям посвятить свой стих, понять былого голос вещий, и к прошлому подняв глаза про исторические вещи с настойчивостью рассказать… Но я одну себя посредством других ищу. Как ни пиши — герой мой для меня лишь средство ко вскрытию моей души.

СТИХИ, НЕ НАШЕДШИЕ СЕБЕ МЕСТА В КНИГАХ

ОБЛАКО

Вода, вставая утром из русла, питает облако своим туманом. Туман, что через жизнь я пронесла, и не был и не может быть обманом. Туман, слезою капая из глаз, быть может продолжает то движенье, тот начатый за облаком рассказ, которого конец есть возвращенье. Пусть дождь идет, туманное звено то снизу вверх, то сверху вниз сдвигая… Конечно, эта жизнь идет на дно, но, кажется, за ней встает другая. 1956

«Нет весной на свете лишних: радость всякому!..»

Нет весной на свете лишних: радость всякому! Всех дурманит сладость вишни одинаково. Вишня скидывает звезды, ветви двигая… И у нас в глазничных гнездах две звезды горят. Пусть решетками ресницы прикрывают их, – сердцу, страннику, не спится в стуках маятных. К небу, где в ночи скитальцы – звезды маются, смертный пятилистник пальцев поднимается. 1923

«Что ни вечер, лунный плуг…»

Что ни вечер, лунный плуг роет неба лоно черное, и ложатся в тихий луг звезд развеянные зерна. Но взойти им не дано: ранним утром клюв петуший за зерном клюет зерно, – зреющие зерна рушит. Но зато в гумне сухом выскочат зерна червонцы… и голодным петухом кинется в солому солнце! – 1923

«Вдруг Октябрь спрыгнул с брички…»

Вдруг Октябрь спрыгнул с брички у глухой голубой горы, и в веселой перекличке заработали топоры. Молоком деревянное мясо окропляло каждый стук, но казалась пьяным плясом судорога зеленых рук. Долго ухала трясина. Все, что веком бор копил, распласталось древесиной под щербатым пеньем пил. Поднялись горбом стропила, костью выстругали порог. На дебелый бок опилок распаленный плотник лег. Удесятеряйтесь силы хлопотливого аиста, и личинки в пнях осины не посмеют сна искать. 1926