Творец слез

– «Санникрик»? – Анна нахмурилась. – Не понимаю! Какие события имеются в виду?

– События, произошедшие несколько лет назад, – уточнил детектив, – я намерен проверить их достоверность.

Из маленького черного пятнышка предчувствие увеличилось до размеров пятна, а потом, как чернила, растеклось по моим жилам, подхваченное кровью. Я ощутила, как что-то царапает меня, не останавливаясь, оказывается, мои ногти.

– Речь идет об очень важном деле, именно поэтому я и нахожусь здесь.

С гостиной было что-то не так: стены искажались, наклонялись ко мне, медленно теряли цвет, покрывались трещинами и паутиной.

Комната погружалась во тьму.

Все вокруг рушилось, и взгляд детектива лишь ускорял падение в бездну. Я боялась этого момента всю жизнь, и вот он наступил.

– Мисс Довер, что вы можете рассказать о Маргарет Стокер?

Горло перехватило. В голове щелкнул какой-то механизм, и реальность исчезла.

– Кто эта женщина? Почему дети должны ее знать?

– Миссис Стокер была директором сиротского приюта до Анджелы Фридж. Однако после нескольких лет непрерывной службы она покинула учреждение. Обстоятельства ее увольнения неясны. Мисс Довер, вы что-нибудь помните о Маргарет Стокер?

– Ну хватит, остановитесь! – голос Анны прорвал воздух.

Сердце стучало в ушах, меня тошнило, как всегда во время приступов паники. Я видела, как Анна стоит ко мне спиной, словно заслоняя меня от угрозы.

– Подождите со своими вопросами! Мы хотим знать, что происходит. Что это за история? Что, в конце концов, произошло?

Взгляд детектива Ротвуда пронзал насквозь, обнажая все мои страхи. Даже когда он отвел глаза, я чувствовала, что его взгляд застрял во мне, как скальпель, забытый хирургом.

– Несколько дней назад в округ Хьюстон поступила жалоба. От некоего Питера Клэя, бывшего воспитанника «Санникрик Хоума», ныне взрослого. Жалоба касалась некоторых видов наказаний, не соответствующих уставу учреждения.

– Наказаний?

– Телесных наказаний, миссис Миллиган, – сухо уточнил детектив Ротвуд. – Побои и унижение детей. Маргарет Стокер в настоящее время подозревается в жестоком обращении с несовершеннолетними при отягчающих обстоятельствах.

Я больше его не слышала. Питер, яростно пульсировало в голове. Это Питер. Комната закружилась перед глазами. Питер обо всем рассказал. Опрокинул чашу, и теперь чернота разливалась повсюду, поглощая краски и свет.

По коже пробежал ледяной озноб, сковав холодом сердце и живот. На лбу выступила испарина, вернулось чувство удушья. Снова подступила тошнота. Воздух вокруг вибрировал, как живое существо, и сердце колотилось, чуть ли не выскакивая из груди.

Питер рассказал, и теперь все увидят, какая она на самом деле. Надо спрятаться, укрыться, убежать, но свинцовые ноги приросли к полу, а тело окаменело. Вспомнился металлический звук, кожаные ремни – и боль в ногтях, которые царапали, царапали, царапали…

Загнанным взглядом я водила по комнате.

– А если это наговор, – пробормотала Анна, и моя дрожь усилилась. – Это… это невероятно… Ника, она…

Анна повернулась. И увидела меня, неудержимо трясущуюся.

Она увидела мои глаза, опустошенные правдой, которую слишком долго скрывали. Увидела меня – клубок дрожи, комплексов и страхов. И губы Анны дрогнули. Ее взгляд стал недоверчивым и страдальческим. Мне захотелось исчезнуть, чтобы не слышать ее голоса.

– Ника, – потрясенно прошептала она.

И ужас вскинулся во мне, как потревоженное чудовище. От лихорадочной тревоги перехватило дыхание, по телу пробежала холодная волна страха, меня опять затягивало туда, где были ремни, бессилие, темнота, крики.

Я сделала шаг назад. Все смотрели на меня испуганно, с недоумением. Нет-нет, не смотрите на меня так, я буду умницей, кричала маленькая девочка внутри меня, я буду умницей, буду умницей, я исправлюсь, клянусь!

Теперь они знали, какая я безобразная, сломанная, бесполезная и никчемная, и смотрели на меня так же, как Она, у всех были ее глаза, ее взгляд, ее осуждение и ее презрение. Я снова видела ее лицо, слышала ее голос, ее запах, видела ее руки, и это… это было выше моих сил. Просто невыносимо. Мое сердце разорвалось.

– Ника!

Я выбежала из гостиной и увидела чью-то тень. Подняла заплаканные глаза и вздрогнула, когда поняла, что он все слышал. Взгляд Ригеля стал последним ударом. Его тусклые, знающие все наши тайны глаза сломили меня.

Я метнулась от него и выбежала через заднюю дверь. Слышала, как меня зовут, но без оглядки нырнула под дождь. Влажный ветер смягчил горло. Как никогда раньше, сейчас мне нужны небо и свежий воздух, только они спасали меня от тюремных стен, дарили чувство освобождения.

Я убежала, потому что всегда так поступала. Я убежала, потому что тех взглядов было больше, чем я могла вынести. Я убежала, потому что имела смелость посмотреть на себя их глазами.

Несясь под проливным дождем, судорожно вдыхая влажный воздух, я поняла, что как бы далеко я ни убежала, Склеп последует за мной. Она и темная комната никогда не оставят меня в покое. Я никогда не буду по-настоящему свободной.

Отчаяние толкало меня в спину. Я неслась через мир, затуманенный дождем, и разочарованное лицо Анны терзало мою душу, пока я не рухнула на грязную землю в маленьком парке у реки.

Промокнув до нитки, я спряталась под высоким кустом, как и в саду Склепа, когда пыталась убежать от Нее, найти спасение в зелени, покое, тишине и молилась, чтобы Она меня не нашла.

Ветер пощипывал кожу. В туфли набралась вода. Дыхание вылетало с хрипом. Я сидела, чувствуя, как холод пробирает меня до костей, потихоньку замораживает сердце. Перед глазами все расплывалось.

Когда все, казалось, уже исчезло, я услышала хлюпанье шагов по мокрой земле. Они медленно приближались ко мне под проливным дождем и наконец остановились рядом.

Я успела разглядеть пару туфель, прежде чем закрыла глаза и все исчезло вместе со мной. Кто-то поднял меня с земли, и появился знакомый запах – аромат дома, который словно бы залатал дыру в моем сердце. Почувствовав тепло, я уткнулась лицом в ложбинку на чьей-то шее и прошептала:

– Буду умницей!

А потом меня поглотила тьма, и там я потеряла себя.

Глава 22. Буду умницей

Тот, кто познал тьму, движется вперед в поисках света.