Творец слез

– Ничего ей не говори, – строго приказал он, – и вообще не вмешивайся в это.

– Ригель… я тебя не понимаю.

– Тебе необязательно меня понимать, Аделина, – прорычал он, пытаясь защитить себя и все, что, как он знал, было правильным и неправильным одновременно.

Она покачала головой и бросила на него взгляд, который на мгновение напомнил ему взгляд Ники.

– Почему? Почему бы тебе не признаться ей?

– Признаться ей? – повторил он с издевательской усмешкой, но Аделина снова устояла перед ним.

– Да, – ответила она очень просто, вызвав в Ригеле еще большее раздражение, если не злость.

– Признаться в чем? – прорычал он, точно раненый зверь. – Аделина, ты видишь, где мы? Думаешь, если бы мы не были заперты здесь вместе, она когда-нибудь посмотрела бы на меня?

И Ригель ненавидел себя за эти слова, потому что в них содержался горький для него ответ. Ее глаза, наполненные желанием или любовью, никогда не будут искать его. Он – ходячая катастрофа и слишком горд, чтобы признать: он отдал бы что угодно, лишь бы ошибиться.

– Такая, как она, никогда не захочет быть с таким, как я, – выпалил он с горечью и болью, которые постоянно носил в себе.

Аделина стояла и смотрела на него искренне и проникновенно. Он навсегда запомнит это мгновение – пронзительное и трагическое, когда в нем вновь затеплилась надежда, отравляющая каждый день его жизни, подтачивающая его уверенность в беспощадных словах и поступках.

– Если на свете и есть кто-то, кто способен любить по-настоящему, человек с большим сердцем, то это Ника.

* * *

– Есть еще что-нибудь, что ты хочешь мне рассказать?

Я покачала головой. Сотрудница опеки посмотрела на меня сочувственно. Профессионал и добрая женщина с деликатными манерами и внимательным взглядом. После моего забега под дождем прошел всего день, и, хотя визит был назначен на следующую неделю, из-за происшествия мы перенесли его на раннее время. Ее работа заключалась в наблюдении за тем, как протекает испытательный срок перед усыновлением, и при необходимости фиксировании возникших проблем и противоречий. Она расспросила меня об Анне и Нормане, о школе и о том, как мне живется на новом месте. Такую беседу она провела и с Ригелем.

– Замечательно. Тогда я составлю первый отчет.

Он встала, и я сделала то же самое, завернувшись в плед, меня еще немного знобило.

– Кстати, миссис Миллиган, – обратилась она к Анне, – вот копии медицинских карт двух подростков. Они могут пригодиться, если вы решите обратиться к психологу.

Анна взяла протянутые ей две папки бирюзового цвета и стала аккуратно перебирать вложенные в них листы.

– Наша соцслужба оказывает профессиональную психологическую поддержку, если…

– А кто сделал эти заключения? – перебила ее Анна. На одной из страниц я заметила заголовок: «Психологический и поведенческий анализ». Кажется, там было фото Ригеля.

Женщина ответила:

– Врач-специалист, который работал тогда же, когда миссис Стокер возглавляла учреждение.

– Понятно, в таком случае, думаю, здесь ничего не сказано о панических атаках и психологических расстройствах, вызванных жестоким обращением с ребенком.

В комнате повисла тишина. Я уставилась на Анну, не сразу поняв, что она сказала. Впервые слышала, чтобы она разговаривала в таком резком тоне. Женщина из опеки выглядела очень смущенной.

– Миссис Миллиган, я не знаю, что вы о нас думаете. То, что случилось при Маргарет Стокер…

– Я думаю только одно, – холодно сказала Анна, – эту женщину просто уволили, в то время как должны были арестовать и осудить на долгий срок.

Я вспомнила день, когда Маргарет отстранили от работы. Кто-то из посетителей заметил у детей синяки и сообщил об этом в инспекцию. Маргарет немедленно уволили, и кошмар закончился за одну ночь, лопнул, как пузырь. Я не забуду глаза детей. Они смотрели на мир так, как будто обнаружили солнце после долгих лет, проведенных под землей. У всех были унылые лица и потускневшие глаза людей, которые давно не видели дневной свет и даже перестали верить в его существование. Но некоторые кошмары, оказывается, могут заканчиваться.

– И я сомневаюсь, что в «Санникрик Хоуме» когда-нибудь проводились проверки.

Проверки были, но редкие и поверхностные.

– Как это возможно, чтобы за все время никто ничего не заметил? – сердито продолжала Анна.

Потому что Она оставляла синяки там, где их не видно. В этом миссис Стокер знала толк. Она умела превращать нас в бессловесных сломанных кукол.

А между тем мир забыл о нас, доверив женщине, которая стала хозяйкой наших ночных кошмаров. Похожим образом поступают со сломанными вещами: их убирают в чулан, подальше с глаз. Мы были одинокие, проблемные, ничьи – детишки с изъянами. Непонятно, куда таких девать.

Иногда я задавалась вопросом, что было бы, если я оказалась не в Склепе, а в другом приюте, безопасном, стоявшем не на тупиковой улице, без кроватей в подвале. И без Нее.

– Интересно, как ей удалось продержаться столько лет? – ледяным тоном произнесла Анна. – И как ваша инспекция умудрилась ничего не увидеть, не понять?..

– Анна… – Я положила руку ей на плечо, покачала головой и посмотрела на нее с мольбой.

Зря она набросилась на эту женщину. Она не виновата, что Маргарет – чудовище. В этом никто не виноват. Кто-то должен был нас защитить, услышать и понять – это правда, но прошлое не изменить, а копаться в нем больно.

Я больше не хотела злиться и ненавидеть. В этом разговоре не было смысла, он только лишний раз напоминал мне, сколько негативных эмоций я испытала в детстве…

– Моя работа – проконтролировать процедуру усыновления. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы все прошло наилучшим образом, – с искренней решимостью сказала женщина. – Я так же, как и вы, хочу, чтобы у Ники и Ригеля была семья, мирная жизнь и стабильное будущее.

Анна кивнула, и мы вдвоем проводили гостью до двери.

– Всего доброго! – сказала инспектор и открыла дверь. В этот момент с улицы влетел Клаус. От неожиданности женщина попятилась и наткнулась на Анну, выбив у нее из-под мышки папки. Бумаги разлетелись по всему коридору.

Я стала помогать собирать листы и обратила внимание на один из них, с фотографией Ригеля. Глаза сами собой пробежались по тексту и зацепились за несколько слов: «симптомы», «апатия», «отторжение», «одиночество» и…

– Ника, спасибо. – Анна взяла у меня листы и положила их обратно в папку. Я смотрела на Анну, но видела ее как в тумане и даже не ответила «пожалуйста». Слова из бумажки крутились у меня в голове.

Апатия. Отторжение. Одиночество… Симптомы?

О симптомах какой болезни шла речь? И почему в папке Ригеля так много страниц? В голове у меня проносилось так много разных мыслей, что я не могла думать. В этой папке как будто хранились фрагменты жизни Ригеля, и каждый листок, казалось, был частью его тайны.