Тяжелый хлеб
Шрифт:
Ольга лежала в своей недвижной позе, с отекшим лицом, раскрытыми глазами и глухо хрипела. Сусликов подошел к ней и поцеловал ее горячий лоб.
Потом отойдя от нее, он передал Антону результат своего путешествия.
– - Ну и ладно, -- чуть не весело оказал Антон: -- часам этак к трем я, значит, пойду и все устрою, а к вечеру и ты!
– - А Ольга?
– - Для нее я Никитку подговорил. Он обещал.
– - Боязно!
– - Так что поделаешь?
– - ответил Антон. Сусликов опустил голову.
– - Да, что поделаешь? Надо жить, а жизнь требует борьбы со всякими
– - Отбери костюмы-то, -- сказал после молчания Сусликов: -- да программу составь!
– - Что программу!
– - заговорил Антон, хватая и развязывая узел: -- я с колпаком выйду -- вертеть его, потом ты с шарами, потом я змеею, потом ты фокусом, я с пузырем, а там ты с огнем и баста!
– - Ну, так и отметь, -- равнодушно отметил Сусликов. Он сел подле Ольги и задумался. Антон стал отбирать костюмы. Он опростал чемоданчик и привычною рукою складывал туда все необходимое.
– - Твой костюм тут оставлю. Надень здесь и иди!
– - Ладно, -- машинально ответил Сусликов.
Антон суетился и волновался. Унылое сидение подле больной надоело ему.
Сусликов задумчиво сидел подле Ольги и почти не замечал суетившегося Антона.
Эти сборы всегда лежали на Ольге. С каким увлечением она исполняла это дело, как внимательно осматривала каждый костюм и быстро исправляла всякую неисправность!
А теперь она лежит больная, недвижная...
В комнате раздался лязг железа. Сусликов вздрогнул и обернулся. Антон собирал разбросанные им по полу шпаги.
– - Спрячь, спрячь, Бога ради! -- с мукой, в голосе прошептал Сусликов.
Это те шпаги, которые опускала в свое горло Ольга. Еще так недавно, неделю назад, она была на сцене в своем ярком, пестром костюме, а он стоял подле нее я держал в руке приготовленные шпаги. Это те шпаги, которыми она мечтала составить их общее благосостояние и которые теперь убивают ее насмерть.
Сусликов вспомнил, как в Нижнем ее осматривал доктор и говорил, что всякая горловая болезнь будет для нее смертельна.
Теперь она лежит больная, неподвижная, а завтра... завтра, может быть, будет уже холодным трупом.
Вот она жизнь бродячего артиста!..
Для себя голод, унижения; для всех любимых -- смерть!
– - Ну, готово!
– - произнес Антон, выпрямляясь и расправляя уставшую спину, -- теперь поесть бы!..
XIII.
В шесть часов вечера Сусликов брел по непролазной грязи, направляясь к зданию городского училища.
Еще ни разу за всю скитальческую жизнь он не проклинал так свою горькую долю, как в этот ненастный вечер.
Он шел потешать людей из-за куска хлеба потешать в то время когда самое дорогое для него существо томилось в смертельной болезни.
Он один знал, что ему стояло расстаться с нею. Никого не было, когда он, припав головою к жесткой скамье, бился и стонал в безумной тоске и никто не слыхал его глухих рыданий.
Даже Ольга не очнулась от его стонов и только хриплым дыханием ответила на его
молящие ласковые призывы...Антон занял комнату учителя под уборную, снял с петель дверь и повесил вместо нее байковое учительское одеяло. В углу этой комнаты на раскрытом чемоданчике и двух табуретах он разложил все необходимые для представления принадлежности и с гордой торжественностью сидел в ожидании Сусликова в своем трико, бархатном корсаже и поясе, усыпанных золотыми блестками, сознавая, что он герой минуты.
Сознавали это и сидящие тут же доктор, учитель и кабатчик Селиванов. Учительский стол весь был заставлен бутылками водки, коньяку, пива и тарелками с закуской всякого рода, и вся эта благодать с ласковой предупредительностью предлагалась Антону радушными устроителями. Антон пил, лицо его краснело и речь начинала принимать все большие размеры хвастовства и наглости.
– - Против меня никто так долго на руках устоять не может! Я могу час выстоять и хоть бы что! У другого сейчас голова затечет!
– - говорил он, смелым взглядом окидывая слушателя.
– - И не затечет?!
– - удивлялся доктор.
– - Не затечет!
– - А рюмку разжевать сможешь?
– - предложил Селиванов.
– - И рюмку разжевать могу!
– - А ну, попробуй!
– - Не смей!
– - заорал подвыпивший учитель, -- не роняй своего человеческого достоинства!
В это время Сусликов появился и дверях. Его лицо улыбалось и он низко кланялся сидящим в комнате.
– - Вот и он!
– - закричал доктор, вскакивая с места, -- господа, вот он главный-то! Рекомендую.
Сусликов снова вязко поклонился и сбросил с себя пальто.
– - Вот так фунт!
– - воскликнул доктор.
– - Вельзевул!
– - проговорил учитель.
Сусликов оказался в ярко красном трико с желтой отделкой по плечам и поясу.
– - Выпей по началу!
– - пригласил Селиванов.
– - Вот тебе, получай!
– - подал Сусликову учитель тяжелый сверток: -- все медные, не считал!
Сусликов взял сверток и, завязав его в платок, бережно положил на дно чемодана.
За занавеской послышался глухой ропот.
– - Начинать надо!
– - засуетился доктор: -- публика недовольна.
– - Ну, Вельзевул, орудуй! Потешай чернь!
– - сказал учитель и, качнувшись, пошел за занавес.
Лицо Сусликова тотчас приняло прежнее грустное выражение.
– - Ты начнешь, -- сказал он Антону.
– - Сейчас!
– - ответил Антон, быстро натирая лицо толченым мелом.
Он взял хлыст, войлочный колпак и привычным прыжком выскочил за занавеску.
– - Здравствуйте господа, вот и я!
– - раздался его клоунский выкрик.
– - Ха-ха-ха!
– - загремел ему в ответ дружный хохот.
– - Ай, ловко! Ай, молодец!
– - слышался голос доктора.
– - Жги, жарь!
– - выкрикивал Селиванов.
– - Ха-ха-ха!
– - раздавался смех, сопровождаемый рукоплесканьями.
Антон распахнул занавеску и вошел в уборную. Несмотря на мел, лицо его было красно и на лбу выступила крупные капли пота.
– - Иди, тебе с шарами!
– - сказал он Сусликову, подходя к столу и наливая себе коньяку.