Тыл-фронт

Полковник Курочкин знал, что Главнокомандующий в свое время организовал проведение таких крупных битв, как Волжская, Донбасская, Крымская, Белорусская. Войска Третьего Белорусского фронта, которыми он командовал перед назначением на Дальний Восток, разгромили немцев в Восточной Пруссии и осадили их твердыню крепость Кенигсберг.

Сейчас маршал докладывал о предстоящей Маньчжурской операции с такой уверенностью, словно это было же выигранное сражение.

В аппарате прямого провода топко прозвучал вызов. От неожиданности и напряжения Курочкин вспрыгнул со стула и громко выкрикнул:

— Вызов!..

Уполномоченный и Главнокомандующий быстро подошли к аппарату. Полковник передал трубку уполномоченному Комитета обороны.

— Слушаю!.. Жду!.. Добрый вечер. День? Простите, забыл о расстоянии… Нет!.. Нет!.. Передаю!

Уполномоченный передал трубку маршалу Василевскому.

— Приказ остается в силе. Начинайте!

— Есть начинать!

Василевский опустил трубку. Его лицо отвердело, на скулах тяжело двинулись желваки.

— Все! — бросил он, переглянувшись с уполномоченным.

— Благоразумие в Японии, к сожалению, не победило! — заключил тот. — Теперь слово за вами, Александр Михайлович.

Главнокомандующий снова поднял трубку.

— Переключите на Мерецкова! — приказал он. — Кирилл Афанасьевич? Начинай!

Передав приказ всем трем фронтам, Главнокомандующий опустился на стул.

— Благоразумие и не могло победить, японские империалисты принимают любые условия только под дулом пистолета, — в раздумье проговорил маршал. — Что ж, в бою праведном пощады не будет! — жестко заключил он.

Часть вторая

Стремительный удар

Глава четвертая

1

Перед вечером хлынул грозовой ливень. С хребтов и сопок вниз ринулись потоки воды. Переполнились ручьи, взбухли болота, гневно забурлили горные речушки.

На притихшую тайгу опускалась черная встревоженная ночь. Небо раскалывали ослепительные молнии, потом наваливалась зловещая, глухая темнота; земля вздрагивала от оглушительного грохота.

Бурлов лежал на ворохе прошлогодних замшелых листьев под растянутой между деревьями плащ-палаткой. Рядом, не снимая наушников, дремал радист. Пахло дождем, прелью, грибами.

По ту сторону границы короткими очередями стрекотали пулеметы, временами вспыхивала шальная стрельба, небо прочерчивали огненные полосы разноцветных ракет.

«Бравируют, забавляются», — вяло думал Федор Ильич.

Отряд Федора Ильича вышел на исходные позиции в сумерки. Разведчики, словно бы не было поблизости ни границы, ни японцев, ни этой последней неприветливой, предвоенной ночи, укутавшись плащ-палатками, спали. Только в давно заброшенной кем-то фанзе, где разместилось головное отделение старшины Варова, слышались тихие говорки комсомольцев.

— В японском застенке мне как-то принес жандарм Сиода книжонку, — рассказывал кому-то Петр. — В ней напечатан императорский манифест об объявлении в 1904 году войны России. Мне запомнилось начало: милостью неба мы, император Японии, восседающий на престоле, занимаемом одной и той же династией с незапамятных времен, сим объявляем войну России и повелеваем вести против нее враждебные действия…

— В 1904 году они напали на Порт-Артур без объявления войны, — возразил неуверенный голос.

— Эрудит! — насмешливо послышалось в ответ. Манифест — это торжественное обращение к народу, а не нота.

— Напали они без объявления войны, — подтвердил Варов. — А народу объяснить как-то нужно? Император и объявил, что Россия захватила Маньчжурию, угрожает Корее и жизненным интересам японцев. Потом еще целая куча страхов… Так этот жандарм, который просвещал меня, говорит: Скоро опять Это будет пуф-пуф! Сахалин — нет, Сибирь — нет. Японцы — на горе Урал сиди, песню пой:

Средь снегов ночных

В сибирских пустырях-полях.

Если б умирать пришлось, потонув в снегах,

Мы б с улыбкой на устах стали б умирать.

Послышался приглушенный смех.

— Стой! Пропуск? — донесся тихий, но повелительный окрик часового.

Ответили шепотом. Осторожные шаги приближались к Бурлову.

— Здесь! — подал голос Федор Ильич и подумал: «Кто-нибудь из штаба».

Из темноты вынырнуло двое. По голосам Бурлов узнал подполковника Свирина и командира первого батальона — низкорослого плотного бурята.

— Присаживайтесь, — предложил Федор Ильич, зажигая фонарь и подвигаясь.

— Спал? — спросил Свирин.

— Нет, ночь хорошая, даже глаза ломит от темноты и тайга пошумливает, — медленно отозвался Бурлов.

— Я пойду с первым, батальоном, — пояснил Свирин. — Возможно, ему придется менять в бою задачу… Новость слышал? Японцы отвели полевые войска.

— Нам лучше, — нехотя отозвался Федор Ильич.

— Ты Центральный бастион на высоте Гарнизонной хорошо знаешь? — спросил командир полка.

— Пять спаренных тяжелых пулеметов, ниже — четыре стопятидесятипятимиллиметровых орудий, — ответил Бурлов. — На подступах надолбы, противотанковый ров, проволочное заграждение под электрическим напряжением.

— А Восточный на Верблюжьей?

— То же самое.

— Крепко нагородили, — вздохнул Свирин. — И танками, кроме железнодорожного полотна, нигде не пройдешь. Может, твои орлы снимут Центральный?

— Есть снять Центральный! Отозвался Бурлов. Достав карту, он долго что-то прикидывал по ней, потом округлил синим карандашом высоту Гарнизонную и поставил на ней крест. — Управимся как-нибудь, — заключил он.

— Я тебе отделение огнеметчиков дам. Восточный я поручил второму батальону: с фланга, к нему легче добраться, — пояснил Свирин, закуривая. — Потуши фонарь.

Сразу же навалилась сторожившая за деревьями темнота. Дождь зашумел сильнее. За высотой Офицерской, там, где японский полицейский пост, букетом вспыхнули ракеты; луч прожектора, очевидно из Мантулина лизнул небо.

Из шума ливня донесся повелительный шепот: «Приготовиться!» Близко голос Варова: «Головное отделение — ко мне!»