Тыл-фронт

Взглянув на вошедших, Васими медленно встал и молча поклонился. По его лицу скользнула тень недовольства.

— Здравствуй, Васими, — первым поздоровался Киоси. — Я выполнил твое поручение: передал жене, что ты жив.

В глазах Васими на мгновение скользнула радость. Он быстро взглянул в угол. Там висела маленькая, пожелтевшая от времени фотография женщины. Киоси сразу же узнал почти детское лицо его Жены.

«Фотографировалась, наверное, в день отъезда Васими в армию», — подумал Киоси.

— Ты ее видел? — спросил, наконец, Васими.

— Да. И брата. Он передал, чтобы ты жил, что скоро в Японии все изменится. Многие из тех, кого похоронили наши офицеры, возвратятся на родину.

Васими медленно покачал головой:

— Нет! — уверенно заметил он. — Так говорят только наши враги. Я должен выполнить свой долг…

— Какой долг, Васими! — недовольно воскликнул Киоси.

— Замолчи! — вдруг угрожающе проговорил солдат, опустился возле пулемета и попросил Канадзаву: — Прикрепи меня, Юдзи, к Пулемету, — указал он на два куска цепей, лежавших в углу.

— Ты боишься, Васими? — спросил Канадзава.

— Евангелие Лотоса учит нас быть стойкими, терпеть муки и улыбаться даже тогда, когда у тебя горе. Но… Киоси посеял во мне смятение. Если я не удержусь, то меня заставят удержаться цепи… Уходи! — взглянул он на Киоси.

Возвращались молча. Киоси был подавлен. Разве Он хотел сделать этому рабочему парню что-нибудь плохое? Разве правы те, кто его Живым причислил к мертвым и только за то, что он вместе со своим офицером побывал в плену у русских? Почему Васими верит им и не хочет слушать его, Киоси?

В роще половина палаток была уже снята, фыркали выползшие из укрытий автомобили, суетились унтер-офицеры и солдаты. Словно из-под земли около машины вынырнул генерал Сато. Он удивленно осмотрелся по сторонам.

— Что здесь происходит? — остановив пробегавшего мимо офицера, спросил он и приказал:

— Командира полка — ко мне!

Офицер бросил два пальца к козырьку и побежал к большой еще не снятой палатке.

— Что здесь происходит? — сдерживая ярость, повторил Сато свой вопрос подбежавшему к нему полковнику.

— По приказу штаба дивизии меняю рубеж, — растерянно доложил тот.

— Отставить! Через час полку занять Пограничный хребет, — приказал генерал Сато и, не ожидая ответа, сел в машину.

* * *

Командир Третьего батальона низкорослый капитан Исимару стоял по пояс в воде у обрывистого берега реки Шитуохе. Приставим к глазам бинокль, Исимару медленно скользил взглядом по хребту Пограничный. Сейчас он казался обычным, пустынным. Только изредка там хлопали выстрелы и солдаты, вытянувшиеся длинной, но уже редкой цепочкой вдоль обрывистого берега реки, взмахнув руками, ныряли в мутную воду. На расходящихся кругах оставалась армейская фуражка, но через минуту исчезала и она. «Двадцать три… Двадцать четыре… Двадцать пять», — механически отсчитывал Исимару всплески.

Еще утром капитал Исимару командовал ротой, а батальон занимал позиции на том хребте. Впереди, перед фронтом армии, было сто тридцать артиллерийских фортов, шестьсот тридцать пять дотов и столько же дзотов, сто двадцать командных и наблюдательных пунктов. Эти подземные бастионы с десятитысячным гарнизоном были предназначены для уничтожения ударных частей русской армии. После этого полк, в который входила рота Исимару, должен занять Сабурово, местечко в полтысячи домов, от которого, по заверениям командира полка полковника Мацидо, зависело благополучие империи.

Исимару был не из кадровых офицеров и в свое время познакомился с произведениями Толстого, Горького, Тургенева, Гоголя, читал даже несколько работ Маркса. Русский народ в его воображении вставал самобытным, обаятельным. Вчера капитана просто удивило безумство русских полководцев, посылавших свою армию на непроходимую стену смерти. «Война — вооруженное продолжение политики государства, — философствовал он в ту ночь. — Неумная политика рождает неумную войну. Правда, русскую армию здорово поколотили генералы Ноги и Оку в 37 год „просвещенного правления“^[18] , и они хотят взять реванш… Как они будут чувствовать себя завтра, отведай наше гостеприимство…» Но за ночь в оперативном искусстве, безусловно, случилось что-то необъяснимое. Утром бетонная стена, словно раскиснув от ночного ливня, расступилась, пропустила русские войска, не сделав и сотни выстрелов. Они нагрянули неожиданно и уже в первой стычке уничтожили половину батальона. Смертью храбрых пал в своем блиндаже от русской гранаты и командир батальона со своим адъютантом. Командование принял на себя Исимару. В штабе полка, очевидно, творился бедлам. Сначала Исимару получил приказ отойти за реку Шитоухе, но когда капитан передал распоряжение в роты, батальон усилили танковым полком и приказали выбить русских с хребта Пограничный. При первой же контратаке танковый полк оставил в долине двадцать два изуродованных танка, а батальон Исимару «закрепился» в реке Шитоухе. Справа от него сидел в воде сводный офицерский отряд, за ним сведенный в одну роту, второй батальон. Теперь малочисленные роты отстреливались, укрывшись за обрывистым берегом реки…

Стрельба участилась. Где-то слева за стеной деревьев осатанело ревели русские танки. В тылу хлопали полковые орудия и минометы. Снаряды и мины месили пустое место. Рядом все чаще раздавались болезненные крики и всплески.

Исимару охватила апатия. Он вдруг со всей отчетливостью почувствовал, что ни его батальон, ни другие не смогут остановить этой вулканической лавины, пробившейся через укрепления. Ему хотелось с головой уйти в мутную розовую от крови воду, не видеть искаженных ужасом лиц своих солдат, не слышать этого нарастающего грохота.

Капитан захватил пригоршню воды и смочил лицо. «Помни, где ты родился, — непроизвольно зашептал он успокаивающие слова. — Только в таком государстве твоя мать могла дать тебе жизнь и выкормить тебя; только в таком государстве могут расти твои дети; твоя жизнь принадлежит, твоему повелителю — государю, от которого исходит мир, законы, порядок… Но почему я должен умереть в Маньчжурии, когда жизнь мне дала Япония? — сейчас же воспротивилось сознание. — Через несколько дней известят мать, что я выполнил свой верноподданический долг перед божественным тенно. Государь подарит ей Сакадзуки^[19] для сакэ. Но семья умрет от голода… Такова воля неба!»

Когда Исимару выглянул из своего укрытия, за стеной разрывов и серого дыма он различил цепи наступающих. Начиналась очередная атака. Русские шли в рост, стреляли длинными очередями, не давая поднять головы. По долине вставали огненные столбы разрывов, но они были бессильны остановить надвигающуюся стену штыков. Исимару казалось, что даже раненые с бледными беспощадными лицами, продолжая стрелять, ползли к реке. Это было ужасно!

— Да, это — русские! — голосом обреченного прошептал он.

Капитан неторопливо послал в воздух две ракеты и, вытащив меч, поднял его над головой. Повинуясь Исимару, следом за ним с обрыва с тупыми лицами и обезумевшими глазами спрыгивали солдаты.

Схватка была жестокой: стреляли друг друга в упор, вспарывали животы. Исимару чувствовал приближение конца: холодное упорство русских сломило ярость обреченного батальона.

В центре, бросая оружие, солдаты побежали к реке. Капитан хотел броситься туда, но в десятке шагов от себя увидел русского офицера. Исимару кинулся на него. И сейчас же сильный толчок в грудь опрокинул его навзничь. «Такова воля государя и неба!» — прошептал Исимару.