Тыл-фронт

4

Любимов со своей группой вышел к Новоселовке во второй половине дня. Оставив пограничников в неглубокой пади, он с тремя сержантами поднялся на высоту, против разведывательно-диверсионного отряда, которым когда-то командовал майор Танака. «Где этот вояка теперь?» — вспомнил Любимов, приставляя к глазам бинокль: в гарнизоне было пустынно. Только за длинным сараем в дальнем углу плаца команда солдат забрасывала какую-то яму: «Неужели арестованных перестреляли?» — почувствовав легкий холодок тревоги, подумал старший лейтенант и перевел взгляд на штаб. У крыльца валялись обрывки бумаг, ящики, несколько поломанных стульев. «Ба! Улепетывают господа миссионеры! — сообразил Любимов. — И офицеров уже нет, — заключил он, узнав сидевшего на ступеньках фельдфебеля. — При офицерах он не сидел бы».

Старший лейтенант перевел взгляд на поселок: «Ставни почти во всех домах закрыты, на улице — ни души. Похоже, что поселок покинут».

— Смотрите, товарищ старший лейтенант! — толкнул Любимова в бок один из сержантов, указывая на гарнизон. К яме приближалась конвоируемая полдесятком японцев группа людей. Забрасывавшие яму солдаты оставили работу и, что-то выкрикивая, замахали руками. Один из конвойных затрусил к штабу. Выслушав его, фельдфебель махнул рукой на сопки.

Конвоируемых связали четверками и вывели за ворота.

— Попытаемся! — вдруг блеснул глазами Любимов, сбивая фуражку на затылок. — Кирюшкин, подбери четверых по росту конвоиров, — приказал он одному из сержантов. — Парторг, тебе поручаю вывести группу на ту сторону реки. Как только конвойные возвратятся и пройдут в ворота, снимай часовых с ближних вышек и молнией во двор, ко мне…

— К вам? — удивился парторг, но, догадавшись, сейчас же закивал головой: — Понял, понял!

Осмотрев подобранных пограничников, Любимов довольно кивнул головой: «Сойдут», — и направился напрямик к кладбищу Танаки так называли новоселовцы хмурую узкую падь, в которой после расстрелов, даже днем, появлялись откормленные в рост годовалого теленка волки. Когда расстрелов долго не было, волчьи стаи голодно выли по ночам и окладывали крайние дворы. Новоселовцы в таких случаях осмеливались обращаться к Танака за разрешением на облаву, и тот либо благосклонно разрешал, либо отмахивался, бросая: «Скоро накормлю».

В падь пограничники добрались раньше японцев и засели за валунами по обе стороны дороги.

— Не портить японцам обмундирование, — предупредил Любимов.

Через полчаса показался конвой. Впереди медленно шли две шеренги арестованных. В первой были все китайцы, во второй — двое русских. Старший лейтенант всмотрелся в их черные в кровоподтеках лица. Одного он узнал: широкоплечий, с огненной щетиной рейдовик, часто заходивший к Варьке в кабак, — пьяница и задира; второй — высокий, сухой, незнакомый.

Неожиданно внимание Любимова привлек крайний во второй шеренге китаец. Голова у того была перевязана грязной тряпкой, губы распухли, правый глаз кровоточил. И все же старший лейтенант узнал его.

— Ван! Как же ты угодил к ним в лапы? — зашептал Любимов. — Неужели что-нибудь случилось с отрядом Ким Хона?

Конвойные шли шагов на десять позади арестованных и о чем-то горячо спорили. Винтовки у всех были на ремне. Пропустив арестованных, Любимов вышел из засады и поднял гранату.

— Руки вверх! — раздался одновременный оклик с обеих сторон.

Конвойные остановились, глядя ошалелыми глазами на Любимова. Этого мгновения было достаточно, чтобы перед каждым выросла внушительная фигура пограничника с винтовкой наперевес. Первый же, пытавшийся сдернуть винтовку с плеча унтер-офицер, повалился на дорогу, оглушенный прикладом. Остальные быстро вскинули руки.

— Разоружить! Снять обмундирование! — распорядился Любимов, направляясь к арестованным.

Шеренги остановились после окрика старшего лейтенанта, но ни один из арестованных не обернулся. Они стояли, глубоко вобрав головы в плечи. Только Ван гордо откинул ее назад, словно любуясь вершинами гор своей родины. Любимов разрезал ножом веревку на его руках и, взяв за плечи, повернул к себе лицом.

— Ван!

Юноша долго всматривался единственным глазом в лицо старшего лейтенанта. Но вот в его взгляде скользнули изумление и радость, губы дрогнули.

— Лю-бим… — прошептал он и, опустившись на дорогу у ног Любимова, зарыдал громко, по-детски.

— Где отряд? — спросил Любимов, когда Ван немного успокоился.

— Отряд… ходи много, — попытался ответить Ван по-русски, но, поняв, что ничего не получилось, добавил по-китайски: — Отряд далеко.

— Эти кто? — спросил Любимов уже по-китайски, указав на арестованных.

— Это Сы Дуч, — указал юноша на своего соседа крепкого, седого мужчину. — Меня и его взяли вместе, когда я пришел за ним, — и, наклонившись к уху, шепнул: — Он коммунист.

Любимов освободил Сы Дуча от веревок и крепко пожал ему руку.

— Эти все его товарищи, — продолжал Ван. — Тех — не знаю, — указал он на рейдовиков.

— Я одного знаю, — усмехнулся Любимов, разрезая веревки на руках арестованных.

— За что арестовали? — спросил он рослого.

— Сдизильтировали от границы нонче ночью, — вытянувшись по-военному, проговорил тот и вдруг, часто заморгав глазами, тихо выдохнул: — Господи сусе! Гармонист!.. Ваше благородие!..

— Как поживает Варвара Гордеевна? — не удержался от шутки Любимов.

— Живы… Здравствуют… Вас вспоминают, — угодливо затараторил рейдовик. Станичники вас вспоминали, ждали…

— Вот и дождались! — рассмеялся старший лейтенант.

Переодетые в японскую форму пограничники подвели к нему конвоиров. Арестованные умолкли и непонимающе смотрели то на Любимова, то на переодетых в японскую форму пограничников, то на конвоиров в нижнем белье.

— У-у, подлюка, — с удивительным проворством для его угловатой фигуры налетел рыжий рейдовик на одного конвоира. От его железного кулака японец по-голодному щелкнул зубами и распластался на земле.

— Назад! — крикнул Любимов и, обратившись к Сы Дучу, пояснил: — Товарищ Сы Дуч, японцев и этих двоих отдаем на ваш — суд. Если рейдовиков решите отпустить, чтобы до вечера их ноги в Новоселовке не было. Да и вам не следует появляться. Японские винтовки оставляю вам.

Сы Дуч благодарно закивал головой.

— Сколько солдат осталось в гарнизоне? — спросил Любимов японца.

— Рота маньчжур в деревне и сорок шесть человек в отряде, — быстро ответил тот, изумленный японской речью в устах русского.

— Где остальные?

— Ушли на позиции.

— Куда?

— Не знаю.

Переодевшись, Любимов с пограничниками дал в воздух два залпа из японских арисок и быстрым шагом направился в Новоселовку.

— Зайдите в проходную, — тихо бросил Любимов сержанту, когда они приблизились к военному городку. — Дежурного снять без шума.

Неожиданно в другом конце Новоселовки раздалась частая стрельба, крики, потом донеслось дружное русское «Ура!»

«Что такое? — изумился Любимов. — И главное с тыла!»