Тыл-фронт

— Таких людей, Клава, не меняют и годы: у них дружба вечная, горе и радость общие! — возразил Бурлов. — Напиши, что легко ранен, лежит здесь в госпитале…

Федора Ильича этот разговор сильно утомил, и он так и уснул под хорошим взглядом Клавдии. От этого взгляда ему было спокойно и хорошо.

* * *

Было воскресенье…

Легко раненые и выздоравливающие грелись на солнышке, отлеживались на траве, перебрасывали волейбольный мяч. Эту веселую «физиотерапию» называли острословы «матчем инвалидов». В окно поминутно врывались хохот, выкрики дежурной сестры, свистки «судьи».

Понаблюдав за возней на поляне, Петр повеселел, присел на кровать.

— С такими не пропадешь! — вслух проговорил он и достал из-под матраца учебник «Автомобиль».

— Петя, вы опять с автомобилем? — недовольно окликнула его появившаяся сестра. — Марш вниз! Там вас вызывает какая-то амазонка.

— Ну уж дудки! — отозвался Варов и спрятал учебник под матрац.

— Иди, а то заждется.

— Кто заждется? — переспросил Петр.

— Амазонка твоя.

— Что-то вы спутали! — заметно заволновался Петр. — Какая амазонка?

— Ничего не спутала… Такая маленькая, как колобок: «Вызовите Петю Варова!»

Петр слегка побледнел:

— А, к-как ее фамилия?

— Идите, там узнаете!

Соня стояла около клумбы, рассматривая на ней цветы. Петр узнал ее сразу. Но он не поверил этому и оглянулся по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь из батареи.

— Петя! — резанул его слух знакомый голос.

— Соня! — не замечая сам, громко выкрикнул Варов. — Соня! Ты?..

Он схватил ее за руки и хотел спросить: «Ты ко мне», но умолк и выпустил руки. Он испугался невольного порыва радости.

— Петя! — вдруг всхлипнув, прошептала Соня и поцеловала его в губы.

— Кажется, нашего разведчика взяли в плен! — послышался голос позади.

— Идем, Соня, идем! Разве они оставят в покое! — воскликнул Петр.

— Узелочек забыли! — подсказал тот же голос.

— Ой, это мой! — рассмеялась Соня. — Здесь яблоки… ранетки. Это из нашего сада! Правда-правда!..

Петр вдруг весело и звонко рассмеялся, как не смеялся уже долгое время. Соня терлась щекой о его халат и тоже тихо смеялась.

— Какой ты, Петя, тощий-тощий! И черный, и… седина, — провела она рукой по его упрямым волосам. — Тебе трудно было? Говори, говори, Петя!

Но Петр прижал Соню к себе, чтобы она не видела его слез.

— Тебе нужно, Петя, отдохнуть. Я говорила с сестрой: они тебя отпустят. Ты поедешь со мной? — заглянула она в его глаза. — Правда? У нас хорошо! Сад, речка. Отдохнешь. Потом довоюешь?

— Война уже кончается, Соня, — отозвался Петр.

5

Шеститысячный полк Ким Хона вышел в долину Шахэ с юго-востока за день до подхода советских войск. От местного населения командир узнал, что японцы подготовили в междуречье Ляохэ-Хуньхэ сильную оборону и сосредоточили за ней крупные силы. Фронт японских войск был повернут на запад, к русским, и подразделения Ким Хона оказались у них в тылу.

Первым желанием Ким Хона было сейчас же воспользоваться оплошностью японцев и дезорганизовать их оборону до подхода русских. Но, переговорив со своим помощником и командирами отрядов, он отказался от этого намерения. Одновременный удар его полка и советских войск будет для японцев полной неожиданностью и приведет к разгрому.

В ночь на 19 августа его отряды вплавь, бесшумно, переправились через Хуньхэ и почти вплотную придвинулись к тыловым позициям японцев.

Русские ударили в полдень.

Японцы отстреливались яростно. Когда бой достиг высшей точки и цепи противника поднялись в контратаку, подразделения Ким Хона нагрянули на их позиции, как горная лавина.

Японцы заметались между двух огней. По укреплениям начали всплывать белые флаги. Когда они соединились в бесконечную цепь, Ким Хон приказал развернуть полковое знамя и во главе командирского отряда двинулся навстречу русским. Его обнял пропахший бензином полковник в тяжелом танкистском шлеме, и они троекратно расцеловались.

Здесь же состоялся митинг.

Ким Хон говорил последним и, как обычно, немногословно.

— Долго китайский народ ждал этого дня! Много раз Янцзы уносила свои воды в море, а с ними горе и слезы нашего народа. Море слез и горя! Но мы верили, что настанет день, когда русский человек обнимет своего китайского друга и вместе пойдут они счастливой дорогой жизни.

После митинга к Ким Хону подошел отец Вана.

— Командир, разреши моему сыну сходить домой и узнать, жива ли мать или японцы убили ее? — спросил он. — Ван через пять суток возвратиться в полк.

— Пусть идет! — ответил Ким Хон. — Пусть расскажет на своем пути народу, что наши войска соединились с русскими на вечную дружбу. Скажи, пусть узнает, жив ли Лю-бим и где он?

* * *

После памятного дня есаул Журин волком блуждал по тайге. Его не тянуло к людям, но гнал голод. Он-то и привел есаула к Новоселовке. Долго наблюдал он за селом и заметил вывалившегося из Варькиного кабака батюшку в обнимку с двумя своими прихожанами. Есаул спрятал в кустах наган, нож, документы и, не раздумывая больше, тронулся в станицу.

Увидев его около дома, батюшка отрезвел и забормотал молитву. Поддерживавших его станичников сдуло, как ветром.

Боялись люди Журина.

— В сарай разговеться принеси, да матушке не сбрехни! — проговорил Журин, пропуская попа во двор.

На второй день есаул явился к Варьке. Кабатчица возвышалась за стойкой в цветастом японском халате. Увидев есаула, Варька по-дурному загыкала и проворно села за прилавок.

— Достань стаканчик чистого, — проговорил Журин, заглядывая за прилавок.

— С превеликим удовольствием, ваше благородие! — заикаясь, отозвалась Варька.

— Заткнись! — цыкнул на нее есаул.

Он просидел в кабаке до вечера, на ночь остался у Варьки.

Кабатчица за последнее время ожила. «Коммуния» ее заведение не тронула, торговле не мешала. Только новый комендант приказал, чтобы торговала, кроме спиртного, спичками, папиросами, мылом и другими товарами. Варька половину из того, что он приказал, достала в Мулине и разложила на прилавке. Но этого товара из станичников никто не брал, а русские солдаты заходили редко.