Тыл-фронт

— Ну как, мамонька? — спросил он свою тридцатидвухлетнюю супругу, заложив по-наполеоновски руку за борт.

— Превосходно, Жорж! Ты давно уже не выглядел так свежо и… импозантно, — проворковала та, поправляя на муже мундир и поглядывая на стоящего у окна Ермилова. Но полковник был всецело поглощен своими мыслями. Красивое лицо его казалось грустным. Изредка, не поворачивая головы, он называл фамилии подъезжавших особо именитых гостей.

— Начальник военной миссии, — наконец громко доложил он.

Кислицын, одергивая мундир, подбежал к окну.

— Пора, господа, пора! — заторопил он, отыскивая глазами прибывшего. — Иди, мамонька, принимай его, ты это умеешь делать превосходно. Я буду через несколько минут.

Кислицын направился к двери, за ним поплелся старый мордастый мопс.

— Назад, Дьявол! — прикрикнул генерал на собаку и, размашисто перекрестившись, вышел в зал.

Гости встретили Кислицына громкими рукоплесканиями. Любезно раскланявшись и поздравив начальника японской военной миссии с победой, Кислицын выжидающе склонил голову. Шум утих.

— Господа! — начал он. — Сегодня страна, гостеприимно представившая нам убежище, возблагодаряет всевышнего за дарованную их непобедимому оружию первую победу на пути освобождения мира от закабаления и от коммунистической заразы. Это господнее дарование вселяет веру в наши, страждущие по родине сердца. Недалек час, господа, когда ликующие храмы поруганной Руси возвестят колоколами наше воскрешение. Да поможет нам бог! — Кислицын высоко поднял бокал.

Гости задвигали креслами и зааплодировали. Ермилов наклонился к стоявшему рядом Долгополову и прошептал:

— Да Поможет нам бог и японская армия!

Резко поднявшись, к Кислицыну подошел Хасимото. Приняв от своего адъютанта орден «Восходящего солнца» четвертой степени, он повесил его на грудь именинника. В зале вспыхнула овация, Кислицын прослезился. На хорах заиграл оркестр, сухая дробь японского гимна заглушила голоса. Гости смотрели на начальника миссии, любезно улыбавшегося с полузакрытыми глазами.

Гимн так же неожиданно оборвался. Оркестр заиграл «Боже, царя храни», но японец, преспокойно опустился в кресло. Кислицын растерянно покосился на Карцева, но тот ничего не замечал. Набожно возведя глаза к потолку, начальник штаба самозабвенно шевелил губами. Только когда оркестр умолк, Карцев взглянул на японца и торжественно произнес:

— Господа! За божественного императора Японии, за победу его доблестной армии и за нашего гостя! Ура, господа офицеры!

Зал наполнился перезвоном бокалов. Ермилову казалось, что он присутствовал однажды на таком же банкете давно, давно. Ярко светили люстры, блистали столы, переливался шум. Потом — страшный вихрь, все перепуталось. Ничего нельзя было понять… Он запомнил жуткую ночь, вокзальную суету… Маньчжурия, показавшаяся страной дикарей, гибель отца там, за отечество, смерть матери, невыносимая тоска по родине и ненависть… Потом японцы, затеплившаяся надежда, хотя и рядом с унижениями. Ермилов выпил бокал вина и, медленно поднявшись, вышел. В бильярдной он открыл боковую дверь и вошел в кабинет Кислицына. Дьявол сонно приоткрыл один глаз.

«Как он похож на старика», — улыбнулся Ермилов. Он включил радиоприемник и настроил его на Москву.

«…Девятого декабря наши войска во главе с генералом армии товарищем Мерецковым наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли город Тихвин. В боях за Тихвин разгромлены двенадцатая танковая, восемнадцатая моторизованная, шестьдесят первая пехотная дивизии противника…»

Этот спокойный голос вызвал в душе полковника смятение. Ермилов, не выключив приемника, выбежал в бильярдную. Там, в углублении, густо установленном пальмами, сидела старшая дочь Карцева — Натали. Перед ней бесцеремонно развалился в шезлонге японский капитан-адъютант начальника миссии. Закинув ногу за ногу, он курил.

— О-о, Россия, есть дикая, отсталая страна! — презрительно цедил адъютант.

«Негодяй недоразвитый!» — обозлился Ермилов. Поклонившись Натали, он повернулся к японцу:

— Эта дикая отсталая страна, господин капитан, дала миру Пушкина, Репина, Суворова! — Полковник резко шагнул к двери.

— И коммунистов, господин полковник, — проскрипел адъютант.

Ермилов остановился и зло взглянул на него? В бильярдную вошел возбужденный Кислицын. «…Командующий немецкой танковой армией генерал Гудериан дал приказ сжигать машины и спешно отступать. Его штаб едва избежал пленения», — донесся из кабинета голос московского диктора.

Кислицын остановился на полушаге и насторожился. Испуганно оглянувшись на японца, он быстро прикрыл дверь кабинета.

Глава четвертая

1

Отдельная Приморская армия, которой командовал Савельев, занимала оборону на левом фланге Дальневосточного фронта. Она прикрывала важный промышленный район юга Приморья. Позиции армии располагались на «Сабуровском уступе».

Генерал Умедзу придавал Сабуровскому направлению весьма важное не только тактическое, но и стратегическое значение. «Срезав» его, Квантунская армия получала кратчайший путь для переброски резервов и военных материалов из Японии в Маньчжурию и оголяла южный фланг Дальневосточного фронта.

Группа войск под общим командованием генерала Сато намеревалась ударами по трем направлениям рассечь Отдельную Приморскую армию, на изолированные группы. Малопригодные для наступления участки инженерное управление Квантунской армии прикрыло мощными линиями укреплений Сайсин, Аку и Эйхэй^[4]. Они защищали фланги наступательных группировок от возможного контрудара.

Причудливо вогнутая и выгнутая линия, государственной границы заставляла. Савельева строить оборону в глубоком мешке. Это обстоятельство усугублялось еще и тем, что единственная железнодорожная ветка, связывавшая армию с центральной сибирской магистралью, местами проходила в непосредственной близости от границы. В боевой обстановке почти исключалась, возможность усилить армию фронтовыми резервами. Напротив, генерал Сато имел в своем распоряжении три магистральных железных дороги и до десятка автомобильных.

Генералу Савельеву все это было хорошо известно и раньше, но когда соединения начали занимать новые позиции, он со всей остротой ощутил недостатки занимаемой армией линии обороны. Построенные до войны с гитлеровской Германией две линии укреплений — Волынская и Сабуровская не могли теперь быть, сколько-нибудь значительным прикрытием. Уязвимые места обороны стали ощутимы для командарма именно теперь, когда численность войск барона Умедзу за несколько месяцев увеличилась втрое и достигла почти миллиона человек.