Тыл-фронт

— Совершенно верно — «внушить». Когда вы будете это делать?

— Завтра, послезавтра.

— Сейчас! — приказал Икари. — Собрать всех мужиков, я сам буду говорить им речь. Даю вам один час. Вечером наш батальон будет проводить учение на Сабуровском направлении. Ночью ваши диверсанты будут нападать на русских и кричать «ура». Русские должны понять, что у нас много перебежчиков, и мы их не ограничиваем. А чтобы ваши эти… люди бежали веселей, мы сзади пошлем свой заградительный отряд, господин есаул.

— Моя миссия в чем будет заключаться? — спросил Жадов.

— О, ваша миссия другая. Завтра вы со мной отправитесь на Сторожевую, и там все станет ясно.

Через час, тяжело шлепая по грязи, — человек — Сорок поселенцев прямо под дождем строем направились к пустырю. Впереди, по-офицерски выбрасывая ноги, шел. Алов. От его старательного шага жидкая грязь разлеталась далеко в стороны. Жадов пробирался около домов по узкой утоптанной дорожке.

— Запевай, туды вашу мать! — зло рявкнул он, оглянув понурый строй.

Алов вздрогнул от окрика ротного и высоким разудалым голосом лихо затянул:

Командир залез на вышку.

Из-за леса видит шишку,

И-и-эх, казали!

Строй горласто подхватил:

Шашки наголо!

Во, и боля ничего!

На пустыре строй остановился. Жадов подбежал к возвышавшемуся на куче бревен Икари и громко отрапортовал:

— Господин капитан! Новоселовский казачий рейдовый отряд по вашему приказанию выстроен!

— Здрасите, новоселовцы! — выкрикнул Икари.

— Здра жла ва брод! — рявкнули рейдовики, помня внушение командира.

— Я буду рассказывать вам речь. Когда остатки войск атамана Семенова убежали от большевиков, мы благосклонно предоставили вам приют. Вы должны это ценить, — Икари пристально осмотрел строй. — Сейчас вы должны работать для нас и для себя. Я надеюсь, вы будете делать хорошо, что вам поручат. Если будете Делать плохо… мы предпочитаем расстреливать тех, кто питает к нам неблагодарные чувства. — Икари разъяснил рейдовикам про лагерь и «вознаграждения», которые благосклонно гарантирует великая Япония. Окончив речь, он прошелся вдоль строя и, остановившись около Жадова, отвернувшегося от хлеставших струй дождя, громко спросил:

— Кто пойдет сегодня к большевикам, пять шагов вперед, марш!

Строй не шелохнулся. Капитан побагровел. Он подбежал к строю и, тыча саблею поселенцев первой шеренги, выкрикивал:

— Ты пойдешь, ты пойдешь, ты пойдешь…

4

Вечером из-за массивной сопки Верблюд показалось до батальона японских солдат! Выстроившись тремя плотными цепями, с винтовками наперевес, они парадно замаршировали к границе. На лезвиях штыков беспокойно метались кровавые блики заходящего солнца.

— Снова начинают комедию, — недовольно заметил Ошурин, дежуривший в этот день на наблюдательном пункте.

— Сегодня что-то много их, — отозвался Селин. — Неужели ночью все и полезут?

— Хитрят. Ночью взвод, не больше, пустят.

Японцы приближались. Расстояние между первой шеренгой и границей все сокращалось. Но солдаты продолжали идти. Еще несколько шагов…

— К бою! Стрелять только по команде, — приказал Бурлов, не отрываясь от стереотрубы.

Но батальон круто повернул кругом и, отойдя от границы, залег.

— Это опять Какита, — проговорил Ошурин, откладывая в сторону винтовку.

«Какитой» разведчики прозвали часто появлявшегося на границе японского капитана, Тот за малейшую оплошность жестоко избивал солдат и что-то яростно выкрикивал. В тихие вечера его крик доносился к наблюдательному пункту. Особенно часто японец повторял слово «какиту». От политрука разведчики узнали, что это по-русски означает «скотина».

Пограничные инциденты, которые проводил капитан, отличались наглостью и изобретательностью.

— Да, этот зря не появится, — проговорил Бурлов. — Сколько патронов у… бойцов?.. — спросил он Ошурина.

— По тридцать штук, товарищ старший политрук, и в запасе одна цинка.

— Смотрите, смотрите! Чего-то придумал Какита! — воскликнул Селин.

Офицер вел к границе пятерых солдат. У пограничного столба он расставил их на тридцать шагов друг, от друга. Возвратившись к шеренгам, капитан долго что-то выкрикивал и показывал рукою в сторону солдат. Окончив свою речь, он отошел в сторону и взмахнул рукой. По шеренгам вспыхнули дымки выстрелов.

— Закройсь! — крикнул Бурлов, и тотчас же о бруствер окопа зашлепали пули.

— Расстрел придумал! Ишь, что выделывает, негодяй! — возмущался Ошурин, взглянув в стереотрубу.

Солдаты у границы падали на землю, корчились, поднимались, протягивали руки к молчаливым сопкам, и снова падали.

В воздух взвились две зеленые ракеты. Цепи японцев бросились вперед.

— Приготовиться к бою! — спокойно бросил Бурлов.

Пробежав сотню метров, солдаты упали на землю. К разведчикам донесся неестественно веселый хохот.

Быстро темнело.

— Ситуация, — с тяжелым вздохом пробурчал Селин. — Дать залп, посмотрели б, насколько их геройства самурайского хватит.

К ночи поднялся ветер. По небу поползли тяжелые свинцовые тучи. Казалось, они вот-вот заденут за вершину сопки. А перед утром настороженную тишину хлестнула винтовочная и пулеметная стрельба. Гулко разносились крики «банзай!» и «ура!»

— На Крутую сопку нацелились. По-русски кричат, — не отрываясь от бинокля, доложил Ошурин выбежавшему из блиндажа политруку. — Больше взвода. А наших там одно отделение, — добавил он, до шепота понижая голос.

— Командир батареи ушел на Сторожевую? — спросил Бурлов.

— Ушел, товарищ старший политрук, — отозвался Ошурин.

— Давно?

— Позвонили, что выступил в час двенадцать минут. Стрельба у Крутой затихла… С рассветом заморосил мелкий, как просеянный сквозь сито, дождь.

— Напрасно, вымокнут только. На сотню метров ничего не видно, — сожалел Бурлов, направляясь с Ошуриным в блиндаж.

Сырое и мрачное в погожие дни помещение показалось сейчас уютным и сухим.

— Да-а, дождик зарядил суток на двое. Обложило кругом, — заметил, поеживаясь, Ошурин.