Тысячеликий герой

Исключительная польза догматического символа заключается в том, что он защищает человека от непосредственного восприятия Бога до тех пор, пока не перестает опрометчиво ставить себя под удар. Но если… он оставляет дом и семью, слишком долго живет в одиночестве и слишком глубоко вглядывается в темное зеркало, то, встретившись с Ним, он может не пережить этого. Но даже в этом случае передаваемый из поколения в поколение символ, достигший в ходе столетий полного расцвета, сможет подействовать на него как исцеляющий глоток воды и отвратить роковое вторжение живого божества в освященное пространство церкви. [312]

312

C. G. Jung, The Integration of the Personality (New York, 1939), p. 59.

Волшебные предметы, которые испуганный герой бросает за спину – это защитные толкования, принципы, символы, обоснования, все что угодно, которые задерживают и поглощают силы сорвавшейся с цепи Небесной Гончей, позволяя искателю приключений благополучно вернуться к своим соплеменникам и, возможно, принести им волшебные дары. Но бывает так, что ему приходится дорого заплатить за это.

Один из наиболее потрясающих примеров бегства «с препятствиями» – это бегство греческого героя Ясона. Он отправился в странствие, чтобы добыть золотое руно. Выйдя в море на великолепном корабле «Арго» со своими мужественными соратниками, он поплыл к Черному морю и, хотя в пути его подстерегало множество невероятных опасностей, прибыл наконец в город царя Ээта, расположенный за много миль от Босфора. За дворцом Ээта росла роща, и там, на дереве, висело, под охраной дракона, золотое руно.

Дочь царя Медея влюбилась в прекрасного чужеземного гостя, и, когда ее отец в качестве цены за золотое руно потребовал выполнения неосуществимого задания, она приготовила волшебное средство, которое позволило Ясону получить желаемое. Задание заключалось в том, чтобы вспахать поле огнедышащими быками с бронзовыми ногами, затем засеять его зубами дракона и убить воинов, которые тут же должны были взойти. Но благодаря своей силе и кольчуге, смазанной волшебной мазью Медеи, Ясон смог управиться с быками; а когда из семян дракона взошла армия воинов, он бросил камень в самую середину поля, и это заставило их повернуться лицом к лицу и сражаться друг с другом, пока они не уничтожили друг друга.

Потерявшая голову от любви девушка провела Ясона к дубу, на котором висело золотое руно. Его охранял дракон со страшным гребнем, языком с тремя жалами и угрожающе изогнутыми клыками; но с помощью сока чудодейственной травы двое влюбленных усыпили грозное чудовище. После чего Ясон сорвал трофей, Медея решила бежать вместе с ним, и «Арго» вышел в море. Но царь немедленно снарядил за ними погоню. Когда Медея увидела, что паруса отца сокращают расстояние между ними, она убедила Ясона убить Апсирта, своего младшего брата, которого она взяла с собой, и бросить куски расчлененного тела в море. Это заставило царя Ээта остановиться, собрать куски и вернуться на берег, чтобы с надлежащими почестями предать их земле. Тем временем «Арго», гонимый ветром, оказался вне пределов досягаемости для разгневанного царя. [313]

313

См. Аполлоний Родосский, Аргонавтика: бегство описывается в книге IV.

В японских «Записях о делах древности» представлена другая страшная сказка, имеющая, однако, совершенно иной смысл: сказка о том, как отец всего сущего Идзанаги спустился в преисподнюю, чтобы вернуть из страны Желтой реки свою умершую сестру – супругу Идзанами. Она встретила его у двери в подземный мир, и он сказал ей: «О августейшая, о любимая моя младшая сестра! Земли, что ты и я создавали, еще нужно достроить; поэтому возвращайся!» Она же ответила: «Воистину прискорбно, что ты не пришел раньше! Я уже отведала пищи этой страны Желтой реки. И все же меня покорила оказанная мне твоим августейшим посещением честь, о восхитительный мой брат, поэтому я хочу вернуться. Более того, я сама поговорю об этом с богами Желтой реки. Будь осторожен, не смотри на меня!»

Она удалилась во дворец; но, так как она оставалась там очень долго, Идзанаги устал ждать. Он отломал зубец от гребня, который придерживал слева его августейшие волосы, поджег его как маленький факел, вошел и огляделся. Тут он увидел разлагающуюся Идзанами, кишащую червями.

Идзанаги пришел в ужас от этого зрелища и убежал. Идзанами сказала: «Ты открыл мой позор».

Идзанами послала в погоню за ним Отвратительную Женщину из преисподней. Идзанаги на полном бегу снял со своей головы черную шапку, бросил ее вниз и она тут же превратилась в виноград, и, пока его преследовательница задержалась, поедая его, он продолжал свой побег. Но женщина снова погналась за ним и уже настигала его. Тогда Идзанаги вытащил правый гребень со множеством часто расположенных зубчиков, разломал его и бросил вниз. Гребень тут же превратился в побеги бамбука, и, пока преследовательница срывала и ела их, он побежал дальше.

Тогда его младшая сестра послала за ним в погоню восемь богов грома и с ними полторы тысячи воинов Желтой реки. Выхватив саблю о десяти рукоятях, что висела на его августейшем поясе, Идзанаги побежал, размахивая ею позади себя. Но воины продолжали преследование. Достигнув границы, разделяющей мир живых и страну Желтой реки, Идзанаги сорвал три персика, что росли там, подождал и, когда армия приблизилась к нему, швырнул в них. Персики из мира живых разбили воинство страны Желтой реки, преследователи повернулись и побежали прочь.

Последней настигла его сама августейшая Идзанами. Тогда Идзанаги взял камень, поднять который было под силу лишь тысяче человек, и загородил ей путь. И, разделенные камнем, они стояли друг против друга, обмениваясь прощальными речами. Идзанами сказала: «О августейший, восхитительный мой старший брат, раз уж ты так поступил, то впредь я сделаю так, что в твоем царстве каждый день будет умирать по тысяче человек». Идзанаги ответил: «О августейшая, о очаровательная моя младшая сестра! Если ты сделаешь так, то я сделаю, что каждый день полторы тысячи женщин будут рожать». [314]

314

Ko-ji-ki, “Records of Ancient Matters” (a.d. 712), adapted from the translation by C. H. Chamberlain, Transactions of The Asiatic Society of Japan, vol. X, Supplement (Yokohama, 1882), pp. 24–28.

Шагнув из созидательной сферы всеобщего отца Идзанаги в область разложения, Идзанами стремилась защитить своего брата-мужа. Увидев больше, чем он мог вынести, он лишился наивных представлений о смерти, но своей высочайшей волей к жизни поставил могучую скалу в качестве оберегающей завесы, которая с тех пор заслоняет могилу от взора каждого из нас.

Древнегреческий миф об Орфее и Эвридике, и сотни аналогичных сказаний по всему миру, так же как и эта древняя легенда Дальнего Востока, наводят на мысль о том, что, несмотря на известные неудачи, существует возможность возвращения влюбленного вместе с утерянной возлюбленной, оказавшихся по ту сторону от ужасного порога. Малейший просчет, самое незначительное, но решающее проявление человеческой слабости делает невозможной связь между мирами, и возникает искушение поверить, что если бы этой небольшой, досадной случайности можно было избежать, то все было бы хорошо. Однако в полинезийских вариантах романтической истории, в которых влюбленной паре обычно удается убежать, и, скажем, в древнегреческой комедии «Алкеста», где повествуется о счастливом возвращении в обыденный мир, результат не вселяет надежды, что так будет всегда, а лишь указывает на то, что эти события – сверхъестественные. Мифы о неудаче вызывают в нас сочувствие, потому что в них повествуется о трагедии жизни, а мифы об успехе просто кажутся невероятными. И все же, чтобы мономиф выполнил свою роль, мы должны увидеть не человеческие неудачи или сверхчеловеческие успехи, а человеческий успех. Именно в этом заключается проблема критического момента на пороге возвращения. Вначале мы рассмотрим ее в сверхчеловеческих символах, а затем поищем практические наставления для обычного человека.

3. Спасение извне

Герою, для того чтобы вернуться в обыденный мир из сверхъестественного приключения, может потребовать помощь извне. Тогда посланник мира должен прийти к нему и увести его за собой. Ибо нелегко отказаться от высшего блаженства и расколоть себя на куски, вернувшись в обыденный мир. «Кто, отрекшись от мира, – читаем мы, – возжелает снова вернуться в него? Он бы желал быть только там». [315] Но пока человек жив, жизнь будет манить его. Общество завидует тому, кто остается за его пределами, и придет за ним. Если герой не хочет этого и, как Мучукунда, непреклонен в своем решении, нарушитель спокойствия переживает страшное потрясение; но, с другой стороны, если тот, кого зовут, всего лишь не спешит с возвращением – погруженный в блаженное состояние совершенного бытия (напоминающее смерть) – его спасают, и искатель приключения возвращается.

315

Джайминия-упанишад-брахмана, 3.28.5.

Ил. 47. Воскрешение Осириса (барельеф). Египет эпохи Птолемеев, 282–145 гг. до н. э.

Когда Ворон из эскимосской сказки влетел со своими палочками для разведения огня в чрево самки кита, он оказался у входа в большую комнату, в дальнем конце которой горела лампа. Он увидел там красивую девушку и удивился. Комната была сухой и чистой, ее потолок подпирал позвоночник кита, а ребра образовывали ее стены. Из трубки, идущей вдоль позвоночника, в лампу медленно капало масло.